ГБОУ Детский сад # 1825 "Декабрёнок"

      — Я в последний раз спрашиваю, откуда вы эту игру взяли? — Милорадович обводит грозным взглядом дружно хлюпающую носами компанию. — Если не получу ответа, буду шлепать по второму кругу. Начну, Коля, пожалуй, с тебя. Ты сегодня уже не первый раз отличился и никаких выводов, похоже, не сделал.       Коля испуганно вскидывает на воспитателя полные слез глаза.       — Я н-не…       — Это в книжке было, — всхлипывает Сережа Муравьев. — Я ее нашел. На окне в раздевалке.       — Что за книжка? — хмурится Михаил Андреевич.       Саша понуро бредет к столу и приносит порядком потрепанную, захватанную маленькими пальцами книгу.       Милорадович смотрит на обложку и меняется в лице.       — Ясно, — бормочет он себе под нос. — Я сегодня еще кое-кому надаю по заднице.       — Все, — обращается он к широкой аудитории. — Марш в умывалку. Хватит на сегодня активных игр. Будете до ужина сидеть и открытки к Девятому мая рисовать.       — Не ерзай! — Михаил Андреевич крепко держит Сережу подмышкой, оттирая фиолетовые полосы в уголках губ. — Когда ты фломастером изрисоваться-то успел?       — Он записку писал, — Сережа Трубецкой умывается у той же раковины, шумно пыхтя и заливая водой собственные колготки и шорты.       — Какую еще записку?       — Ну эту, которую пишут перед тем как… — под многозначительным Сашиным взглядом от соседней раковины Сережа спохватывается и благоразумно замолкает.       — Так, — Милорадович ставит до блеска отмытого Муравьева на ноги и, не глядя, хватает следующую жертву гигиены, коей оказывается Кондраша. — Пожалуй, сказки после ужина сегодня тоже не будет.       Дружный вопль отчаяния и негодования многократно отражается от кафельных стен, но не смягчает сурового воспитательского сердца.       — Почему Сережа с Пашей вечно что-нибудь придумают, а виноваты потом оказываются все? — Сережа Трубецкой размышляет вслух, выводя большой пузатый танк ровными карандашными линиями.       — Ты как будто не участвовал, — огрызается Паша, почти дырявя свой лист нажимом карандаша.       — Вы меня заставили! — с благородным возмущением восклицает Сережа.       Паша с треском ломает грифель.       — Какая теперь разница, — Леша Орлов сосредоточенно прорисовывает глаза на вытянутой лошадиной морде. — Сказки все равно после ужина не будет. Еще наверное и спать загонят раньше времени.       — А если попросить сильно-сильно? — Миша с надеждой оглядывает товарищей. — Может Михаил Андреевич просто за нас испугался? Может он нас простит и почитает сказку?       — Коль, а давай ты попросишь, — обнадеженно предлагает Кондраша. — Тебя он послушает!       — Ага, послушает, — шепчет Коля, не отрывая взгляда от своего листа. -Теперь никогда-никогда больше не послушает. И еще моему брату все про сегодня расскажет.       Кондраша сочувственно морщится.       — Это что у тебя? Гусеница? — Саша смотрит на рисунок через Колино плечо. — Зачем на День Победы гусеница?       — Это рельсы, — все тем же бесцветным шепотом поясняет Коля. — Для бронепоезда.       — Один лошадей все время рисует, другой поезда, — удивляется Сережа Трубецкой, обмакивая кисточку в стакан с водой и затем в темно-зеленую акварель. — Вы что-нибудь другое рисовать умеете?       — Лошади красивые и умные, — Леша смотрит на него исподлобья. — Я когда вырасту, буду их разводить и может быть новую породу выведу. Самую-самую красивую и умную.       — А я буду железную дорогу строить, — немного оживает Коля и никнет снова. — Если меня брат не убьет.       — Не убьет, — не слишком уверенно утешает его Леша, гладя по плечу вымазанной в оранжевой акварели ладонью.       — А это что? — Сережа Муравьев удивленно смотрит на Мишу, отодвинувшего в сторону незаконченную картинку с солдатиками у походного костра и яростно орудующего кисточкой на новом листе. — Зачем тебе такое огромное солнышко?       — У меня есть план, — кратко и загадочно заявляет Миша.       — А почему у него зубы такие большие? — интересуется Паша.       — Оно улыбается, дурак, — терпеливо поясняет Миша. — Нормальные у него зубы.       Разложив по сторонам почти прямые лучи, Миша принимается махать листом в воздухе для ускоренной просушки. Выражение лица солнышка несколько плывет от подобного обращения и становится совершенно зверским. Миша сползает со стула и решительно направляется к наводящему порядок в игрушечном шкафу Милорадовичу.       — Михаил Андреевич, — Миша тянет воспитателя за край рубашки.       — Что случилось? Ты закончил? — Милорадович ставит на место коробку с солдатиками и поворачивается к Мише. — Положи картинку сушиться на подоконник, если закончил.       — Нет, — Миша смотрит огромными карими глазами из-под светло-русой челки. — Это вам.       — Мне?! — Михаил Андреевич так озадаченно глядит на мокрый листок с загибающимися уголками, что озверевшее солнышко даже соизволяет улыбнуться чуть поласковее.       — Вам, — Миша глядит серьезно и выдает скороговоркой. — Мы себя очень плохо вели сегодня, простите нас пожалуйста, мы больше так не будем.       — С-спасибо, — Михаил Андреевич осторожно берет рисунок в руки.       Миша немедленно обнимает его за ногу и утыкается лбом в бедро.       — Ну пожааааалуйста, — тянет он и трется щекой о потрепанные джинсы.       Сережа первым соображает, что нужно делать, вскакивает с места и мертвой хваткой вцепляется в другую ногу.       — Мы исправимся, — он искренне смотрит снизу вверх. — Честно-честно.       От позорного падения на пол Михаила Андреевича спасает шкаф, к которому он в секунду оказывается прижат толпой маленьких тел.       — Мы не будем…       — Мы не специально…       — Мы думали, это хорошая книжка…       — Так, тише-тише, вы меня сейчас раздавите, — голос предательски срывается и категорически отказывается выполнять воспитательные функции.       Руки, не разбирая, гладят прижимающиеся к нему головы.       — Хорошо, хорошо, я подумаю о том, чтобы сменить гнев на милость, если вы мне торжественно поклянетесь не устраивать больше публичных казней, — строгости в голосе не хватит даже на то, чтобы припугнуть пару ясельников.       — Клянемся! — дружно и с энтузиазмом рявкает дюжина глоток.       — Но со сказкой еще ничего не решено, — Милорадович собирает в кулак последние ошметки педагогичности.       — Ага, не решено, как же, — хитро и счастливо шепчет Миша на ухо Сереже, не выпуская трофейной ноги.