Нью-Йорк

      Громадный, людный Нью-Йорк всегда удивлял Цезаря и, в некоторой мере, раздражал. Повсюду серые, грозные небоскребы, под которыми валялись остатки заброшек, обитатели которых никогда не видели нормальной жизни, дети-карманники, шныряющие по улицам, чтобы добыть хоть какие-то деньги на еду, машины, шумные и грязные, молодежь, которая гуляла по широким улицам, в то время как дети после школы гоняли голубей на скамейке с рожками мороженого в руках. На Цезаря вся атмосфера города навевала какую-то тоску, ностальгию по несуществующим временам в его жизни. Нью-Йорк казался ему одновременно и серым, и ярчайшим городом мира, свободным, но таким несправедливым, красивым, но печальным. Антонио никогда не мог понять ни Джозефа, ни Нью-Йорк. Хотя, он понимал одну деталь: как невероятно прекрасно Джостар вписывается в этот город. Он такой же противоречивый, шумный и по-странному надоедливый. Цезарь даже не удивился решению Джозефа остаться в Нью-Йорке на всю дальнейшую жизнь. Он просто взял и сказал за ужином: «Проживу в Нью-Йорке до самой старости.» А после спросил что-то совсем нелепое. — А вот ты, Цезарь, чего так не любишь его? Не хочешь ко мне, ну после победы над пилларменами, конечно, переехать? — Джозеф намотал на вилку очередную макаронину, запил еду вином и с глупой улыбкой уставился на Антонио.       Цезарь опешил от такого вопроса, особенно от второй части про переезд. На первую же часть он мог ответить вполне адекватно. Не любит, потому что не привык, и вряд ли привыкнет. То есть, он так и ответил, но потом что-то вдруг как-будто сломалось в его голове, словно кто-то нажал на тот рычаг в мозгу, на который если нажмешь — тут же изо рта польется всякая чертовщина, от которой потом стыдно становится. Однако в этот раз Цезарь даже обрадовался дальнейшему исходу событий. — Не привык и не собираюсь, вот и все. — Как-то по-консервативному думаешь, — ехидно улыбнулся Джозеф. — Иди нахер. Есть еще причины. Я вырос в небольшом солнечном городке на юге Италии. В отличие от Нью-Йорка там всегда было так спокойно, на улицах царил уют, по обыкновению тихо. Разве что цикады спать мешали. Было здорово, по крайней мере до того, как меня с братьями и сестрами бросил отец.       Джозеф отложил вилку в сторону, оперся ладонью на щеку, полными жизнью глазами смотря на Цезаря. Цеппели смутился, отвел взгляд. Через несколько секунд он посмотрел на Джозефа. Тот с нетерпеньем ждал продолжения. «Что за ребенок» — подумал про себя Цезарь и продолжил: — В моем родном городе не было ни одного небоскреба, да и вряд ли можно было встретить знаменитого актера прямо на улице. Тишь да гладь, в общем. Здесь же кипит жизнь. Иногда аж не протолкнуться через бесконечную толпу, воздуха катастрофически не хватает! — Джозеф хихикнул, Цезарь слегка надулся. — Ты же знаешь, после спасения мира от богов из колонн мне бы хотелось вернуться к размеренной жизни. Попрощаюсь с Лизой Лизой и Сьюзи, вернусь к себе. Обзаведусь семьей, куплю большой дом на берегу моря…       Цезарь мечтательно улыбнулся, посмотрел в окно. Джозеф же вздохнул, с неким разочарованием в голосе сказав: — Но это же скучно. То есть, тебе серьезно хочется просто сидеть дома с женой и детьми и, не знаю, цветы выращивать? — Боже, Джозеф. Умный же вроде. Не у всех есть шило в заднице.       Джозеф звонко рассмеялся. — Как будто у тебя его нет, Цезарино. Нечасто встречаю людей с такими стремлениями мстить за родных и так отчаянно рваться в бой.       Цезарь хмыкнул, отпил немного вина, и, ничего не ответив на слова Джозефа, продолжил перебитый другом рассказ. — Ты обязательно будешь втягивать меня во всякие приключения и прилипнешь ко мне, как репейник. Какая тут семейная жизнь, рядом с тобой-то? Не представляю я как-то нас, живущих вместе. К тому же, не думаю, что в Нью-Йорке смогу найти место, где мне будет спокойно на душе. А еще здесь не растут подсолнухи. — Значит, наличие подсолнухов для тебя играет значительную роль… — еле слышно прошептал под нос Джозеф и будто кивнул самому себе. Антонио недоверчиво посмотрел на него. — В общем, я знаю, как хочу жить в будущем. Не думаю, что ты сможешь меня переубедить.       Джозеф задумчиво щелкал пальцами, ничего не отвечая. Конечно, он не был глуп и понимал, что если Цезарь не хочет, то и заставлять его вливаться в быстрый поток Нью-Йорка бесполезно. Но упертость взяла верх. И он в конечном итоге пришел к мысли превратить этот разговор в вызов. Точнее, в попытку непосредственно переубедить Цезаря. Джозеф не хотел, чтобы он мучался в душном Нью-Йорке, если ему уж так не хватает спокойствия тут. Антонио вправе мечтать о всем, что угодно, но утверждать, что в любимом городе Джозефа нет ни одного квадратного метра уюта, не мог.       А подсолнухи Джозеф где-нибудь да найдет, если все-таки Цезарь согласится.   — Говоришь, нет уютных мест? Пошли-ка отсюда. — Джостар тут же попросил счет, не дождавшись ответной реакции Цезаря. За считанные секунды расплатившись, Джозеф рывком поднялся со стула, схватил Антонио за рукав и потащил на улицу под его недовольное шипение. Цеппели пытался вырваться, но, в данном случае к сожалению, тренировки для Джозефа оказались отнюдь не бесполезными. — А сейчас, мой дорогой друг, я покажу тебе целое одно такое место. И кто знает, может когда-нибудь мы сможем найти еще больше. — Джозеф подмигнул Цезарю. — Да ты, смотрю, баран. — А ты консерватор, все мы не идеальны.       К тому времени, как они дошли до первого места, уже стемнело. Однако ночная жизнь всегда парадоксально была ярче дневной, поэтому людей стало еще больше, чем несколько часов назад. Цезарь уже предчувствовал волнение Сьюзи Кью, ярость Лизы. Не раз он говорил Джозефу, что им обоим уже не будет так весело, когда они вернутся домой, но Джостар отнекивался и не останавливался, не теряя надежды найти что-то, Антонио так и не понял, что конкретно. До тех пор, пока Джозеф все-таки не умерил шаг, а через пару секунд и вовсе не встал на месте. — Та-дам! — нараспев прокричал Джозеф.       Цезарь, в свою очередь, так бодр не был. Он устал, но еще и разочаровался. Он медленно осматривал снизу вверх небольшое, покалеченное временем и вандалами двухэтажное здание, сплошь заросшее плющом. Наверное, единственное, чему был рад Антонио, так это то, что здесь не было ни души.       — Будь благодарен, что хамоном пользоваться умеешь. Это что за наркопритон? Пойдем уже на ближайшую улицу и поймаем такси, я спать хочу, а Лиза Лиза наверняка готовит нам очередные невозможные нагрузки на завтра.       Джозеф нахмурился. Никогда еще он не был так оскорблен! — Какое невежество! Это все война виновата, новый мэр, который решил, что эта улица городу не нужна. Год назад все было нормально, жаль фотографий нет. Хотя, не ты один расстроен, я помню этот район таким прекрасным и оживленным… — с грустью опустил ресницы Джозеф. Цезарь, вздохнув, подошел к нему, приобнял за плечо. Совсем слегка, почти не касаясь, будто боясь позволить себе лишнюю заботу и любовь. Но он даже думать не хотел о признании того, что грустный Джозеф был его слабостью. — Ладно, прости. Не стоило мне так говорить. Но, Джозеф, почему мы здесь?       Джостар чуть улыбнулся. — Этот дом, точнее часть второго этажа, была моей первой квартирой. Я поспорил с бабушкой, что смогу заработать на нее сам, и в общем-то, смог. Правда через полгода я перебрался, с помощью дяди Роберта, в дом получше. Но это были лучшие шесть с половиной месяцев в моей жизни! Я жил с чудесными соседями: рядом со мной, на втором этаже — Сэм и Улисс, забавнейшие братья, которые переехали из Лондона в поисках американской мечты. Внизу жила милая пара из Парижа, имеющая свой кондитерский бизнес. Они, кстати, до сих пор живут в Нью-Йорке, насколько я знаю. Они постоянно что-то готовили, поэтому здесь всегда царил запах сладостей и различной еды. А здесь, — Джозеф указал куда-то в сторону, — было небольшое подсолнуховое поле.       Цезарь в удивлении уставился на Джозефа. «Здесь, подсолнухи? Это он так подлизывается, что ли?» — думал Антонио. Заметив выражение лица друга, Джозеф расхохотался, распугав всех ворон в округе. Он подошел к двери дома, не сумев воздержаться от желания зайти внутрь. — Да, хочешь верь, хочешь — нет, но здесь были подсолнухи. Если найти правильное место и нормально за ними ухаживать, даже в городе можно такое устроить. А вообще, хватит стоять и прохлаждаться, давай зайдем! Дверь открыта. — А разве там есть, что посмотреть? — скептично спросил Цезарь.       Джозеф взял его за руку, они вместе зашли на первый этаж. — Не знаю, как другие, но я свою мебель оставил в квартире, в целости и сохранности. По крайней мере, я надеюсь, что это действительно так, я уже давно здесь не был. Ну, не посмотрим — не узнаем.       Цезарь нехотя кивнул, одернул свою руку и осмотрелся. Обычный дом. Старый только. Первый этаж состоял из прихожей, далее шла одна большая квартира, полупустая, неубранная. Но явно Джозеф не врал — на полках в шкафах лежали пыльные кулинарные книги, кухня, даже с учетом небольшого остатка мебели, выглядела красиво: на содранных обоях — старые фотографии, почему-то оставленные хозяевами здесь, в углу — большая, довольно современная для этого времени духовка. На полу лежала потертая вывеска кондитерской. — Она наверное была запасной, или что-то в этом роде, вот они ее и оставили. — отметил Джозеф.       Поднявшись по ранее, по рассказам Джозефа, белейшей лестнице, они наконец оказались на втором этаже. Он выглядел по своему строению почти что таким же, как и первый, разве что этот был разделен на две квартиры. Лестница вела в часть, в которой жили те братья. Пусто. Остались только старые матрасы, разбитое грязное зеркало и гитара. — Они тут все выкинули. — Ага, когда они выселялись, сказали что-то типа «это остатки нашей старой жизни, если мы хотим воплотить наши мечты, нужно расстаться с прежними вещами.» Забавно, не правда ли?       Цезарь улыбнулся: — Забавно, хотя и правильно. Что ж, надеюсь, они смогли воплотить свои мечты. Или хотя бы стремятся к этому.       Потом они зашли туда, куда так хотел поскорее попасть Джозеф. В свою старую квартиру. Как он и сказал, она, по сравнению с остальным домом, эта квартира действительно была в хорошем состоянии. Немного пыльно, но все на своих местах. Цезарь не смог найти ни одной паутины. И, как не странно, только здесь включался свет.  — Я попросил фонд. Они согласились, но при условии, что я регулярно буду сюда приходить. Но я не жалуюсь.       Цезарь ухмыльнулся на слова Джозефа, умеет же он тратить столько денег, причем чужих, совсем не осознавая. Он обошел всю квартиру, раз за разом убеждаясь, что Джозеф часто здесь бывает, судя по новой еде в холодильнике и небольшому комоду со сменной одеждой. Джостар, заметив заинтересованный взгляд Цезаря, заметно повеселел. Он ходил за ним попятам, рассказывая про ту или иную вещь, важную и не очень.       Время летело незаметно. И Антонио, и Джозеф, устав ходить туда-сюда, всячески шутить и иногда ругаться по поводу и без, перестали смотреть на часы. Они устало сидели на широком диване, просто смотрели по сторонам и молчали, каждый думая о своем. В конце концов Цезарь нарушил тишину первым. Сначала он встал, ушел в зал, в котором находился большой комод с книгами, хотя комиксов там было гораздо больше. Еще при первом обходе квартиры он заметил несколько семейных альбомов на самых верхних полках. Без особого труда он взял один из них и поплелся обратно к Джозефу. Тот при виде альбома слегка закопошился. — Э-эй, Цезарь. Ты чего в моих вещах роешься? Это вообще-то семейный альбом. — Знаю, что семейный. Нам делать нечего, к Лизе идти не хочется, а подобные штуки всегда поднимают настроение. Обещаю, не буду издеваться, если увижу что-то смущающее.       Джозеф подумал, смотря в потолок, потом промычал что-то и все-таки дал согласие. Он любил рассматривать старые фотографии, но лишь тогда, когда он один, или хотя бы с семьей, Цезарь ему таковой не являлся, насколько Джозеф знал. Но почему-то ему так нравилась мысль о том, чтобы включить Цезаря в свой круг семьи, в котором, помимо Эрины, уже давно находился Спидвагон, Смоуки и некоторые члены фонда. Даже щеки багровели. — Раз обещаешь, то давай.       Фотографии были разными. Некоторые безумно красивые, как например, фото Джозефа на школьных танцах. Он был один, но широко улыбался в камеру и беззаботно веселился. Были и милые, как небольшая серия фотографий с маленьким Джозефом, который рисовал комиксы, а после удивленно смотрел в объектив камеры. Всего было где-то около пятидесяти фото, но на то, чтобы их все рассмотреть понадобилось не меньше часа. Джозеф вспоминал моменты из детства, Цезарь слушал, вспоминал свои. И Антонио понял, что здесь, в в два или в три ночи, на этом диване в полузаброшенном здании, рядом с улыбающимся ему Джозефом ему было уютно, как в родном городе. Но пока не хотел ему об этом говорить. Вместо этого он продолжал разговоры с ним ни о чем, на время забыв обо всех проблемах вокруг, начиная от войны и заканчивая пилларменами. В ту ночь они заснули только ближе к утру, на этом же диване.       В девять проснулся Цезарь, а после и Джозеф. Смущенные они позавтракали в тишине, за окном шумел шелест листьев деревьев. Цезарь заговорил: — Знаешь, как бы не хотелось это признавать, ты меня переубедил. В Нью-Йорке есть одно место, где спокойно. — Эта квартира? — Нет, я о другом, — Цезарь чуть нахмурился. — Здесь спокойно только потому, что это здание никому не нужно, кроме тебя. Я о том, что…       Антонио замялся, проклиная себя за то, что хочет сказать. — Что? — Короче говоря, несмотря на твою бесконечную бодрость и энергию, мне кажется, что в Нью-Йорке может быть спокойно, по крайней мере когда ты рядом.       Джозеф уставился на Цезаря, не веря своим глазам, гордость не позволяла смутиться, нервно засмеятся, уж тем более заплакать. Поэтому он хохотнул и весело подмигнул Цеппели: — Тогда ты согласен на переезд? — Я подумаю. — Там, где мы будем жить, обязательно посадим подсолнухи. — Обещаешь? — Обещаю. — гордо скрестил руки на груди Джозеф.       Цезарь шутливо щелкнул Джозефа по носу, отчего тот рассмеялся. Оба они были счастливы, как никогда. — Пойдем, Лиза и Сьюзи нас уже заждались.       И они пошли, планируя свое будущее по дороге, на этот раз все-таки соглашаясь на компромиссы.       Джозефу до сих пор иногда снится маленький дом на окраине Нью-Йорка с посаженными рядом подсолнухами, в котором он живет вместе с Цезарем.       А потом он просыпается.