Игра на кровь

      Я поджигаю сигарету, с наслаждением вдыхаю в себя едкий дым. В помещении собралось немного народу: проезжающие мимо заправки семьи, стремящиеся в большой город; отбитые байкеры, для которых такие забегаловки стали роднее дома, и одиночные странники, бежавшие от себя и от всего, что находится позади них. Сюда, в эту глушь, сбежала и я. Прошло уже почти полтора года, как я ушла из своего дома из большого шумного города, забив на учебу, работу, семью. Я перестала быть той, которой была до смерти своих друзей. До встречи с Томасом. Я сказала родителям, что уезжаю в эдакую деревню привести себя и свои мысли в порядок, однако никто не узнает, что больше я никогда не вернусь. Я сделала свой выбор, навсегда связав себя с этим местом, связав свою жизнь с Томасом.       Тушу очередную, докуренную почти до фильтра сигарету и оглядываю посетителей. Из старенького радио льется песня группы Oasis — Stop Crying Your Heart Out. После смерти «мамочки», я заняла ее место в придорожной заправке Хьюиттов. Это место более не казалось мне жутким, отнюдь, работа мне нравилась, и с первого дня я полюбила ее. Атмосфера дикого Запада сильно запала в душу, и к этому месту я привыкла довольно быстро. После моего возвращения сюда, вечерами, стоя на огромном крыльце поместья, я осматривала лес, окрашенный последними лучами заходящего солнца, и много раз пыталась спросить Томаса о судьбе его матери, странного старика Монти и сумасшедшего дядюшки Хойта. Стоя рядом плечом к плечу, Томас легонько сжимал мою кисть и, смотря куда-то вдаль, молча качал головой. Спустя какое-то время я поняла. Он сделал это ради меня. Убил своих родных. Убил, потому что знал и верил, что я вернусь к нему. И я вернулась. Мое место было здесь, рядом с ним.       Долгое время мы приводили дом в порядок, выбрасывали и сжигали всё, что напоминало мне о том кошмаре и о прежней жизни Томаса. Холодящие душу и кровь инструменты для разделки мяса, крюки и ножи — дом практически дышал смертью. На дверь подвала, где многие встретили свою смерть, Томас повесил огромный замок с цепью. Знак того, что с прежней жизнью было покончено. Первое время нашего совместного проживания вдвоем в лесной глуши, в доме, в котором погибло немало людей ужаснейшей смертью, я просыпалась посреди ночи с дикими криками от приснившегося очередного кошмара, в котором меня пытался убить огромный человек с бензопилой. Отдышавшись и вытерев холодный пот с лица, я чувствовала, как большая теплая ладонь нежно и убаюкивающе поглаживает мне спину. Я тут же успокаивалась и ложилась рядом с ним, придвигаясь, как можно ближе. Мой ночной кошмар лежит рядом со мной в одной постели, прижимая меня к себе. Какая ирония…       С начала моей новой жизни я часто спрашивала себя, зачем я тут. Так ли уж искренна причина, по которой я, помутившись разумом, отринула привычный мир, навсегда оставив в нём своего последнего выжившего друга, и перебралась в эпицентр собственного помешательства? Может быть мной двигала не любовь к этому странному, большому чёрному человеку, а жалость, которую я принимала за любовь? Лёжа ночами в крепких объятиях того, кто даже мельком не пытался как-то коснуться меня или задеть больше, чем обычно, я начинала сомневаться в себе. Почему я сама не перехожу границы наших странных больных отношений, если я люблю?.. Разве не должна наша связь развиваться, как у всех нормальных людей? Но я тот час же едва сдерживала нервный смешок, одёргивая себя: мы не нормальные люди. Я — не нормальная женщина, а Томас — совсем не обычный мужчина, и у нас просто не может быть так, как есть у других. И эта мысль, как ни странно, успокаивала меня, и я, доверчиво сворачивалась в клубок, прижимаясь к мускулистому телу и засыпая до прихода очередного кошмара.       Спустя какое-то время маленький городок снова начали заселять люди. Молва о страшном поместье разнеслась практически везде, и не было того человека, который бы не знал, что случилось здесь. В прошлый раз копы не нашли никого в пустующем доме, сославшись на то, что убийцы находятся в бегах. Никто не знал, кто на самом деле орудовал здесь, ведь из выживших, кто видел все от начала до конца, была только я. Тогда в больнице мои слова о сумасшедшем псевдо-шерифе подтвердил мой давний друг Джесс, а большего он не видел. Но даже под пытками я бы ни за что не выдала Томаса.       Все пытаются обходить поместье стороной, никто не решится подойти к нему вплотную, считая это место проклятым. Местные детишки придумывают страшилки о неупокоенных душах погибших здесь людей. Но мне все равно. Здесь я обрела покой.       Со временем заработала старая скотобойня, и я уговорила Томаса вернуться обратно. Нам нужны были деньги на еду, ведь теперь я старалась готовить как можно вкуснее, надеясь восполнить то, чего он был лишен все свои годы жизни — нормально пропитания.       Жизнь понемногу становилась нормальной, настолько, насколько вообще она могла ею быть, учитывая через что и как мне довелось пройти. Изредка нас навещали откуда-то взявшиеся тётушки Томаса и его маленький племянник со странным именем Джедидайя. Мальчик был милым, я проводила много времени с ним. Как выяснилось, я очень любила детей. Детский невинный смех в стенах этого дома будто прогонял проживающую здесь многие годы тьму. Каждый раз наблюдая за этим мальчиком, я с тоской понимала, что у меня никогда не будет своих детей. — Слышь, Мэг, дай-ка мне еще бутылочку пива, — из моих невеселых мыслей меня возвращает голос Тэда, рабочего со скотобойни, — сегодня я во вторую смену, боюсь, загнусь к вечеру, если не опохмелюсь.       Киваю головой и пробиваю на кассе бутылку холодного пива. — Как там Томас? — как бы между делом спрашиваю я и тут же улавливаю то, как мужчина останавливает бутылку на пол пути ко рту. — Твой большой парень? Честно говоря, у меня от него мурашки по коже бегают. Этот парень будто наслаждается тем, как разделывает туши. Скажи-ка мне честно, дочка, ты ведь тоже боишься его? — добрые глаза старика жалобно уставились на меня, седые кустистые брови поползли вверх. Некоторые посетители, сидящие ближе всего к стойке, с интересом уставились на нас, прислушиваясь к беседе.       Я и Томас давно привыкли к реакции людей на него, но с каждым разом этот вопрос все больше и больше начинал нервировать меня. Каждый раз люди пялились на высокого гиганта, как на диковинное и опасное животное в зоопарке, широко раскрыв рты, перешёптываясь и тыкая пальцем. Томас молча сносил все это ради меня…       Со злостью срываю чек с кассы и презрительно оглядываю всех. — Нет, не боюсь, Тед, я люблю Томаса, если он захочет кого-то зарубить тесаком, вы узнаете об этом первыми, — ухмыляюсь, видя, как сидевшая рядом со своим мужем дама поперхнулась водой. Недовольно сплюнув на пол, старик Тед уходит, махнув рукой и что-то бормоча себе под нос.       Рабочий день подходит к концу. Закрываю заправку и, кинув сумку на сиденье машины, завожу мотор. Вечернее солнце все еще слепит глаза; свернув в густую чащу леса, с наслаждением откидываюсь на спинку сиденья, уже привычно лавируя между знакомыми деревьями. Подъехав к дому, вижу замок на входной двери, значит Томаса еще нет. На удивлении я не боюсь находиться тут одна, напротив — одиночество стало мне нравиться. Природа ограничила Томаса в способности говорить, и поэтому большую часть времени мы проводим в тишине, но это нисколько не тяготит меня. Я привыкну ко всему, лишь бы быть с ним.       Надев на себя цветастый фартук «мамочки», найденный в одном из шкафов, я напеваю веселую мелодию когда-то любимой группы и нарезаю овощи к ужину. Обернув картофель фольгой, ставлю в духовку запекаться. Томасу нравится моя еда, и, воодушевившись этим, решаюсь приготовить на десерт пудинг со сливками. Улыбаясь, сама не знаю чему, весело подбегаю к кладовке за плитками шоколада и кофе, как вдруг краем глаза замечаю, что на двери, ведущей в подвал, отсутствует замок. Рука, ухватившая ручку кладовки, сжалась сильнее. Меня начинает немного потряхивать, злостные воспоминания снова начали прокрадываться в сознание холодными щупальцами. Этого не могло быть. Томас поклялся мне, что ни за что не войдет в эту комнату и не станет открывать ее ни при каких обстоятельствах. Первое время я боялась смотреть в ее сторону, и даже сейчас будто окаменела, не в силах сдвинуться с места. В голове против воли начинают зарождаться кошмарные образы прошлых убийств, убийств моих друзей, сделанные руками человека, с которым я сейчас жила. Я словно оказываюсь в прошлом, в том кошмарном временном отрезке, который породил внутри меня новую сущность. Новую меня, которая теперь добровольно находилась в величайшем месте преступления целого штата. Добровольно, Мэг! Напоминаю себе резким внутренним голосом неприглядную правду, которая приводит меня в подобие чувства. Немного придя в себя, глубоко выдыхаю и, начисто забыв про шоколад, прикрываю дверь кладовки. Заламывая пальцы на руках, решаюсь подойти ближе к этой двери: возможно ли, что Томас просто решил поменять на ней замок?       Делаю аккуратные маленькие шажки и с ужасом замечаю, что дверь буквально содрана с петель. Замок валялся неподалеку, цепи жалко свисали вниз, немного покачиваясь и ржаво повизгивая, рождая в воспаленном мозгу самую настоящую нервную головную боль. Не было сомнений, что только один человек, обладая такой силой, мог сотворить подобное с дверью. Но зачем? С ужасом ожидаю, что открыв дверь подвала, увижу трупы людей и Томаса, разделывающего свежее мясо. Неужели я так плохо готовлю? Боже… Ноги перестают меня держать, внизу живота неприятно заныло от страха. Осев на пол и зажмурив глаза, отрицательно мотаю головой, сжав руками виски, кричу до звона в ушах, до хрипа в пересохшей и мгновенно запершившей глотке, что есть сил, стараясь выбросить это из разума. Нет. Нет. Нет. Только не сейчас, не сейчас, когда он едва ли научился жить, как человек. Или всё-таки это был обман, очередная иллюзия моего больного рассудка, давшая мне призрачную надежду на зыбкий мир и уродливое подобие счастья? Ужас и страх прибавили мне смелости, вскочив на ноги, я, что есть силы дергаю остатки двери на себя и… ничего. Темная, мрачная комната встречает меня пустотой и затхлым запахом сырости и холода. По телу, одетому в легкую летнюю майку, пробежала дрожь, то ли от холода, то ли от страха. Немного привыкнув к темноте, вижу пустующие кушетки и стул, стоящий посередине комнаты. Томас был здесь, ведь не случайно этот треклятый стул так просто появился внутри. Но зачем? Делаю неуверенный шаг вперед, как вдруг кричу и вздрагиваю, когда ощущаю чужую ладонь на животе, прижимающую меня к большому сильному телу. Резко оборачиваюсь и вижу позади Томаса. — Ты напугал меня, — слабо улыбаюсь и тут же льну к нему в объятия. Чувствую, что-то не так. Поднимаю голову и вижу, как темные глаза жадно впились в комнату и, почти не моргая, поглощают каждый уголок помещения. — Милый? — мои ладони ложатся по обе стороны его маски на щеках. — Зачем ты ходил туда, ты ведь обещал мне? Помнишь?       Он вздрагивает, глубоко вздохнув, будто выходит из оцепенения и переводит взгляд чёрных глаз на меня. — Что случилось? — стараюсь говорить с ним как можно мягче, ловлю себя на мысли, что обычно таким тоном я сюсюкаюсь с Джедидайей — моя любовь к нему переходит всякие границы. Томас берет меня за талию и тянет на себя, уводя подальше. Отпустив меня, он что есть силы хватается за дверь и полностью срывает ее с петель, бросает на пол подвала. Вся его громоздкая, угрожающая фигура с огромными широкими плечами и стиснутыми в пудовые, похожие на гири, кулаками, словно ходит ходуном. Томас дышит очень шумно, словно сдерживает себя из последних сил, словно желает разнести весь этот дом до основания, похоронив под обломками нас обоих. И словно желание это так велико и болезненно, что он едва ли может справиться с собой, удовольствовавшись несчастной дверью.       Взвизгнув, я буквально вжимаюсь в стену и закрываю лицо руками. Такого с ним еще никогда не было, до сегодняшнего дня он вел себя очень спокойно. Боюсь сдвинуться с места, чую, как по щекам потекли ручейки слез. Телом буквально ощущаю, как Томас подошел ко мне вплотную. Чувствую его частое дыхание возле шеи, рывок — и мои руки, отнятые от лица, прижаты к стене над головой. Его лицо находится на одном уровне со моим, я страхом вглядываюсь в два не моргающих темных омута. Чую, как его руки сильнее давят мне на кисти, буквально заключая их в тиски. — Томас, мне больно, пожалуйста, отпусти, — шепчу я, ни на секунду не прерывая зрительного контакта. Вдруг он мотает головой из стороны в сторону, будто приходя в себя, резко отпускает мои руки и, ни на секунду не задержавшись, уходит по лестнице на второй этаж.       Запустив трясущиеся пальцы в волосы, я сползаю по стене на пол и стараюсь отдышаться. Что, черт возьми, с ним творится? Неужели я что-то сделала не так? Но что?       Ужинаю одна, неохотно ковыряю вилкой в еде, которая на вкус похожа на пожёванный картон, смотрю в окно на темнеющий лес и звездное небо. Этот ужин должен был быть особенным. Я не стала подниматься к Томасу наверх, боясь очередного порыва агрессии и странного поведения. Возможно ему нужно побыть одному. Возможно сегодня полнолуние, или Рыбы встали в созвездие Ориона задом наперёд, но мой привычно тихий, молчаливый спутник внезапно начал подавать пугающие признаки проявления своей прежней природы. Истинной природы…       Сложив посуду в раковину, заливаю ее водой и, забив на уборку, выхожу на улицу, кутаясь в вязанную кофту. Летняя ночь поражает своей красотой. Легкий теплый ветер обдувает тело, лицо и доносит сладкий аромат цветов, лестных трав и душного запаха крови со стороны леса. Где-то совсем рядом завыл волк, ему тот час же принялся вторить тоскливой тягучей песней второй на другой стороне поляны. Я повернула голову налево, затем направо, едва уловив смутное, смазанное движение по кромке высокой травы у самой границы темной, кажущейся в ночном неверном свете изменчивой луны монолитной, лесной чащобы. Внезапная мысль блеснула в мозгу яркой неоновой вспышкой, наведя меня на совершенно бредовую, жуткую идею, которая прочно засела в разуме куском раскаленного железа, выедая серое вещество, делая повреждённый рассудок ещё более хрупким, но это уже был необратимый процесс.       Если тёмный попутчик Томаса так внезапно проснулся в нём, требуя привычной крови, то может быть мне удастся направить его жажду в наиболее безвредное русло? Мысль угасает постепенно, я слушаю затихающий в дали волчий вой и думаю о том, что непременно найду решение возникшей проблеме во что бы мне это не стало.       Мягкий ковыль колыхается из стороны в сторону, поддаваясь действию ветра. Свет яркой луны падает на всю окрестность, от чего всё приобретает призрачную красоту. Я прохожу вокруг дома, наслаждаясь великолепием природы и путаясь в своих сумбурных думах. В итоге эта неразбериха пробуждает головную боль, и я сдаюсь, перестав насиловать собственный мозг. Устало тру шею ладонью и, подняв глаза на верхние окна дома, вижу его. Он стоит, отлично видимый в окне хорошо освещенной комнаты, заслоняя все пространство собой, и наблюдает за мной, полагаю, с самого начала прогулки. Сцепив руки за спиной, Томас, заметив, что я смотрю на него, тут же отходит от окна и гасит в комнате свет. Какое-то время я стою и пялюсь в окно, надеясь увидеть его еще раз, но он не появляется. Налетевший холодный ветер вконец выбивает меня из колеи и, раздосадованная, я со злостью пинаю камень. Слезы снова накатывают на глаза, стараясь изо всех сил не расплакаться, я с силой прикусываю нижнюю губу, но это не помогает. Возможно Томасу надоела скучная жизнь нормального человека, обреченного всё оставшееся ему время вкалывать на охамевшего начальника, глазеющих тупых зевак и местных жителей, показывающих на него пальцем и пугающих им своих детей? А я влезла в его жизнь, круто повернув ее в ином направлении. Я сделала лучше себе, но хуже ему. Если он решит убить меня, то я не буду вопить и просить его не делать этого. Все самое плохое, что могло со мной случиться, уже случилось и продолжает идти до сих пор нога в ногу, не покидая меня даже по ночам. Я не хочу идти в дом, точно знаю, что не усну, не прижавшись к нему, не почувствовав это тепло, согревающее меня в холодном страшном доме. Ложусь, как нищий опустившийся бродяга на скамейку у крыльца, поджав под себя ноги, и, забывшись, в слезах засыпаю. Лишь путаясь в реальности и сне, потеряв счет времени, я чувствую, как большие руки, подхватив меня и, прижав к горячему телу, отрывают от скамьи и куда-то уносят.