Игра на кровь

      Сквозь нескончаемый поток слез, застилающий воспаленные глаза, я вижу силуэт Томаса. Он стоит, возвышаясь над всеми, как могучий каменный хребет; казалось, злость, которая бушевала в нем, сделала его еще больше, и насильники, видевшиеся мне большими накаченными мужчинами, померкли на его фоне и обрели схожесть с сопливыми мальчишками, застрявшими в пубертатном периоде. В комнате повисла гробовая тишина, прерываемая иногда лишь стонами приложенного об стену лысого умирающего парня, череп которого теперь сквозил кровью на примятой кости затылка. Промычав имя Томаса сквозь адский кляп, я надеялась привлечь его внимания к себе; один лишь его взгляд в мою сторону — и мне бы стало легче, вся моя боль бы испарилась. Выпятив могучую грудь вперед и сжав огромные ладони в кулаки, Томас, не моргая смотрел на двоих остолбеневших парней, которые ошарашено пялились на своего недобитого друга и на непонятно откуда взявшегося гладиатороподобного мужика. Сделав шаг в мою сторону, от чего эта парочка вздрогнула, аккуратно стараясь не сделать больно избитому телу, Томас развязал мне руки, убрал изо рта вонючий кляп и поправил одежду, стараясь не задеть кровоточащие раны. Движение его пальцев по измученной коже тут же приносило облегчение, словно эффект обезболивающего. Взяв меня руками за лицо, Томас смахнул большими пальцами ручьи слез с моих щек. — Томас… Томас, они хотели… — схватившись за грудки его рубашки, я прижалась к нему ближе, так, чтобы наши лица находились на одном уровне. Смотря в эти темные озера, я вижу свой безумный облик, ужас в глазах, растрепанные волосы, измазанное в крови и слезах лицо. Меня трясет будто в лихорадке, я отрываю взгляд от Томаса и взираю на них, тех мразей, которые хотели поизмываться надо мной. Раньше я думала, что на свете полно хороших людей, и плохими люди становятся только от того, что делаются глубоко несчастными в душе от ряда факторов, независящих от них. Но теперь я знаю и вижу, какие люди мрази. Томас прав, они недостойны жизни. Подлые потомки Каина, они все достойны только смерти. Люди потеряли весь облик человечности, утонув в грязи, позабыв все моральные принципы. Человек — это чудовище, хитрое, извращенное, изворотливое, жестокое чудовище. Ярость, злость, ненависть, жажда наживы преобладает над любовью, милосердием, честью, которые должны быть у настоящей стоящей личности. Животные куда добрее людей. Так зачем я делала столько попыток уберечь людей от смерти? — Убей их, Томас, — алчно шепчу я, в упор косясь на застывших у стены парней, их приятель издал громкий стон, немного придя в себя, его рука слабо шевельнулась. — Я хочу, чтобы ты убил, Томас, убей их!!!       Визжу так сильно, что в ушах остается звон, со стороны я похожу на сумасшедшую, но я еще никогда не испытывала такой жажды человеческой крови. Я хочу видеть, как каждый из них захлебывается ею, хочу видеть, как жизнь потихоньку гаснет в глазах, взгляд стекленеет, пальцы, скребущие пол, когда руки Томаса будут рвать их плоть, застынут навсегда скрюченными, словно дохлый паук, лежащий на спине, поджав к раздавленному брюшку отвратительные конечности; хочу видеть гримасы ужаса на этих лицах, когда они увидят перед собой костлявую фигуру с косой. Они возомнили себя богами на этом злосчастном клочке земли, которые могли трахнуть и убить меня? Но мы им этого не простим. Теперь их жизни в наших руках, и мы хотим видеть, как они умрут. — Эй-эй-эй, мужик, п-прости мы…мы не з-знали, что это твоя тёл… девушка, — заикается тот высокий, который стягивал мне руки ремнем. Краем глаза замечаю, как за его спиной в пальцах поблескивает лезвие ножа. Оторвавшись от Томаса быстро, на сколько позволяет избитое тело, иду к входной двери и, закрыв ее на ключ, прячу его в карман джинсов. Слышу сзади себя громкий крик и возню, молниеносно оборачиваюсь и вижу, как мужик с ножом в руке, замахнувшись на Томаса, пытается воткнуть ему лезвие в яремную вену, пока его светловолосый друг, изловчившись, набрасывается на Томаса со спины и, схватив его за волосы, задирает голову навстречу ножу.       Хватаю первое, что вижу перед собой, это оказывается большая деревянная бита, которой на кануне играл Джедидайя и, подбежав к уроду, запрыгнувшему на Томаса, со всей мочи ударяю его по голове. Парень медленно сползает со спины, с удовольствием замечаю, как темная кровь густым потоком льется из его полуоткрытой пасти. Не испытывая ни грамма жалости, вижу в его зеленых глазах ужас и, сев перед ним на колени, замахиваюсь битой еще раз, ударяя в грудь. — Сволочи, я же просила вас отвалить от меня. Я же говорила вам, что для вас это кончится плохо, — продолжаю бить и бить, нанося удары на этот раз по лицу парня, превращая его в кровавое месиво. Его руки, которые пытались схватить и оттолкнуть меня, теперь слабо защищают лицо. Слышу сзади себя ужасающий вопль. Оборачиваюсь на секунду и вижу, как Томас, припечатав противника к стене, со всей силы вонзает его же нож ему в плечо по самую рукоять. Получилось так, что ублюдок практически висел на стене, его ноги еле касались пола носками армейских ботинок. — Отпусти меня, отпусти меня, урод сраный!!! — парень вопит на весь дом, стараясь вытащить нож из своего плеча, но оружие засело глубоко в его теле и в стене, лезвие лишь слабо шевелится, подвергая тело невероятной боли. — Мы же не знали, что это твоя гребаная девка!       Зарычав по звериному, Томас замахнулся огромной рукой, ударяя насильника по лицу, мигом выбив его из сознания. Теперь он был похож на ужасную тряпичную куклу, висевшую на стене. Снова оборачиваюсь, вижу, как парень, которого я лупила битой, все еще живой смотрит на меня умоляющим взглядом, надеясь на пощаду, желая сохранить жалкую, вонючую душонку доживать свой гнилой век. Снова замахиваюсь, но… решаю оставить его живым лишь для того, чтобы Томас смог сделать с ним кое-что гораздо более худшее, чем это смогу сделать я. Встаю с колен, ухмыляюсь, когда вижу, что подобие человека, лежащее под моими ногами, скулит от страха и боли, съеживаясь и подгибая под себя ноги, как трусливая псина. Парень, висящий на стене пришел в себя и, уже не скрывая страха и боли, рыдал во весь голос, но его слезы и мольбы были пустым звуком для нас. Они сделали свой выбор, теперь выбор за нами — оставить их жить, или истребить, очистив мир от трех навозных червей.       Медленно подхожу к Томасу, прижимаюсь к нему всем телом, вдыхаю знакомый запах кожи, от которого по спине проходят мурашки. Его большие руки тут же прижимают меня к себе за талию, от его прикосновений начинает приятно тянуть внизу живота. Вот он, мужчина, которому я готова отдать всю себя без остатка и мне плевать, что его руки были по локоть в крови. Для меня он — лучшее, что было в жизни, и я не перестану любить его, даже если сейчас в нашем доме встретят страшную смерть еще три особи, называющими себя людьми. Одними больше, одними меньше. Главное, чтобы он был со мной, а я с ним.       Встаю на носочки и целую его в шею, провожу ладонью по встрепанным черным волосам, беру его лицо в руки. — Закончи с ними, а я уберу здесь все и приготовлю ужин.       Глаза Томаса, до этого смотрящие на меня с любовью, тут же загораются жадным огнем. Я знаю, что тебе понравится, милый, ты долго этого ждал. Неохотно отлипнув от него, я, немного прихрамывая от избиений, иду к страшному подвалу и, открыв дверь, взираю внутрь комнаты, уже не чувствуя ни капли страха. Я чувствую азарт, интерес и адреналин. Ни капли жалости, лишь жадное удовлетворение. Обернувшись, вижу, как Томас легко выдернул нож из плеча байкера, от чего он тут же грохнулся на пол, дико вопя на весь дом. Не обращая на его вопли никакого внимания, Томас хватает его за ногу и, держа за кроссовок, тащит по направлению к подвалу. — Помоги мне, пожалуйста, помоги… я не хочу умирать, — пленник надрывно кричит и тянет руки ко мне, стараясь зацепиться за ноги, как утопающий за соломинку. С отвращением убрав лодыжки от его скрюченных клешней, я весело машу ему рукой, когда вижу искаженную от ужаса гримасу во мраке подвала. Томас легко вздергивает немаленькое тело на крюк, предварительно связав ему руки за спиной.       Он возвращается еще два раза за остальными. Лысому парню не повезло больше всего: и без того находившегося на волоске от смерти от удара об стену, Томас скидывает его на каменный пол подвала с такой силой, что не удивлюсь, если из него вышел дух раньше, чем над ним успеют поразвлечься железные зубья пилы. Дотащив последнего побитого мною, Томас приковывает его кожаными ремнями к железной кушетке, намереваясь начать собирать свою страшную жатву. — Развлекись как следует, милый, — снова обнимаю Томаса и, будто стараясь подбодрить его к действиям, которых он так старательно избегал почти два года, легонько подталкиваю его ладонью в спину. — Веселого вечера, мальчики, надо было все-таки меня послушать.       Закрываю дверь подвала, из которого тут же разносятся ужасающие крики. Нормальный человек тут же бросился бы спасать их, но не я. Мой любимый занят своим привычном делом — убивает скот, а если счастлив он, значит счастлива и я. Улыбаясь, сама не знаю чему, я подхожу к старому проигрывателю с виниловыми пластинками — наследству любимой мамочки Люды Мэй и, порывшись в коробке с пластинками, нахожу, наконец, что-то подходящее. На пожелтевшей от старости коробке изображена милая маленькая девочка, больше похожая на фарфоровую куклу. Тугие, золотистые локоны, широкий белый бант, скрепляющий их на затылке, мечтательный взгляд больших голубых глаз, взирающих в пространство. «Bette Davis: I've Written a Letter To Daddy». Вставляю пластинку в проигрыватель, и комната начинает постепенно заполняться звуками рояля. Приятный голос Бэтти Дэвис заполняет мой слух, улыбнувшись и вздохнув полной грудью, я ощущаю ни с чем не сравнимые счастье и покой. Из подвала все еще слышны крики умирающих парней, но я стараюсь не слушать их, полностью погрузившись в музыку, слегка вальсируя по комнате. И почему мы не сделали этого раньше, почему я так долго мучала Томаса и его душу? Ах, какое же это блаженство — знать, что человек, которого ты любишь, счастлив в эту минуту благодаря тебе. Усмехаюсь, когда слышу звук бензопилы, час которой, наконец, настал. Я знала, что Томас не выбросил ее, знала и не стала препятствовать этому, потому что подозревала в глубине души, что её день когда-нибудь наступит. И я рада, что он пришёл. О как же я люблю тебя, Томас! Когда приходят мысли о тебе, я понимаю, что проснулась; видя сны о тебе, понимаю, что уснула. Когда вижу тебя рядом, понимаю, что живу. Ты для меня дороже жизни, и я наизнанку вывернусь, лишь бы угодить тебе. Я люблю тебя и буду любить, пока не перестану дышать. Я это твердо знаю. Ты — моё небо и земля, и все мои мысли крутятся и возвращаются к тебе. Пусть будет, что угодно — все всегда замыкается на тебе. Я увидела, что ты само совершенство, и полюбила тебя. Потом я увидела, что ты не совершенен, и полюбила тебя еще больше.       Крики понемногу стихают, больше не слышен даже монотонный скулёж, но я уже давно перестала обращать на это внимание. Напротив, приняв теплый душ, я стараюсь смыть с себя все, что произошло за сегодняшний день. Слегка освежившись, я не чувствую ни грамма сна, причесываю волосы и надеваю легкое ситцевое платье нежно-голубого цвета, украшенное узорами из цветов с небольшим вырезом на груди, затем спускаюсь вниз на кухню приготовить нам поздний ужин. Уверена, Томас проголодался, ведь он уже несколько дней ничего не ест. И пусть не надеется, что я буду готовить ужин из мяса этих вонючих падальщиков. Нет уж, я не позволю, чтобы мой возлюбленный вкушал их тошнотворную плоть. Послабления режима в нашем питании не будет, и я решаю приготовить простой ужин из животного мяса и овощей. Из подвала уже не доносятся никакие звуки, замолкла и пила. Я и не думаю туда заходить, заранее знаю, что я там увижу. Прохожу мимо луж крови, оставленных незадачливыми незваными гостями, не испытывая при этом ни грамма былого отвращения. Может оставить красные пятна на стене в качестве дополнения к декору и пригласить в гости старика Теда вместе с его друзьями-охотниками? Представляю их лица, когда дверь закроется, и перед ними предстанет «малыш Томми» с окровавленной пилой в руках.       Смеюсь своим сумасшедшим мыслям и начинаю готовить ужин. Нарезаю салат, мариную большие аппетитные стейки и кладу их в духовку. Мое внимание привлекает ночной вид за окном. Как же красиво… Прекрасная, летняя ночь. Я дергаю задвижку и открываю окна настежь, вдыхая в себя прохладный воздух. От холодного ветерка по оголенным плечам и груди тут же пробегают мурашки, но вдруг… я тут же чувствую прилив тепла по всему телу. На плечи легли две большие ладони, на шее чувствую тяжелое горячее дыхание. Улыбаюсь и, аккуратно извернувшись, поворачиваюсь лицом к Томасу. Я вижу, какой у него уставший вид, но еще я вижу, как он счастлив. Его глаза словно светятся изнутри яркими звездами необъятной галактики. Провожу ладонью по черным спутанным волосам, спускаюсь ниже, останавливаясь на могучей груди. Чувствую, как быстро бьется его сердце под моей рукой. — Я выбрала тебя. И я буду выбирать тебя снова и снова. Я буду всегда выбирать тебя, — шепчу, в упор смотря в его бездонные глаза. Мысли крутятся в голове с бешеной скоростью, от Томаса пахнет чужой кровью и смертью, и этот запах окончательно лишает рассудка и без того помутнённое сознание. Я, не понимая, что делаю, поднимаю руки и касаюсь маски, закрывающей лицо, которое никогда не видела. Медленно-медленно тащу кончиками пальцев маску на себя, всем сердцем желая узреть лик любимого, и — о чудо! — он мне не препятствует! Сердце бешено бьется где-то в горле, я готова увидеть самые разные увечья, ведь недаром же он носит, не снимая, кусок чужой кожи столько лет, но когда я стягиваю, наконец, искусственную завесу, то вижу под ней разнообразие глубоких, бордово-белых застарелых шрамов. Их безумно много, они повсюду — рассекают лоб, испещряют щёки, струятся глубокими венками по губам, но это всё… Черты лица Томаса оказались для меня невообразимо прекрасными, такими, какими я представить их не могла, взирая на его страшную маску. Смотря бесконечно влюбленными глазами на чуть нахмурившегося возлюбленного, я тихо произнесла: — Ты — очень красивый… — нежно и легко пальцами исследовала каждый шрам, каждый рубец на его коже и понимала, что люблю теперь его ещё сильнее. И словно некий знак, откровение которого подвластно только мне, порывистый шквал ворвался в распахнутое настежь окно и ударил в спину, толкнув в объятия Томаса. Невидимый смерч завертелся волчком, унося все сомнения и страхи, срывая печати с изменившегося разума, рождая нечто новое, запредельно невесомое, но такое ощутимое, что я охнула и упала бы, если бы сильные руки Томаса не сжали меня в крепчайших объятиях. Счастливо подняв на него глаза, я привстала на цыпочки и, храбро зажмурившись, прижалась сухими губами к изуродовано-прекрасным губам Томаса. Подумать только, и почему я раньше этого не делала? Не пыталась делать! Даже не подозревала, что момент единения наших губ может быть таким таинственно прекрасным…       Томас, когда я напала на него с нежданным поцелуем, сначала застыл, словно страшное изваяние, но затем я почувствовала тихий, очень сдержанный выдох, и он бережно прижал меня к себе, неумело отвечая на свой самый первый в жизни поцелуй. Восторг разлился по венам, я ликовала, когда ощутила его руки на своих волосах, пальцы, путающиеся в растрепанных темных локонах, от чего мне хотелось еще более тесного контакта, и любимый меня, кажется, понял… Легко вздернув на руки, он понес меня в гостиную, где всё началось. Там, видимо, должно было и закончиться.       Кровь насильников на стенах и полу придавала гостиной достаточно жуткий вид, но я больше не озиралась по сторонам. Мой взгляд был целиком и полностью прикован только к лицу Томаса, который так же не сводил с меня черных глаз. Его губы шевельнулись, словно бы он хотел что-то сказать, глубокая морщинка прорезала межбровье, будто отголосок некоего мучающего сомнения, но я мягко положила палец на его рот и отрицательно помотала головой. — Нет, милый, ты всё сделал абсолютно правильно. Нельзя убежать от себя, ты старался, и я оценила твою жертву во имя новой жизни, но я больше не хочу, чтобы ты бежал. Пришла пора повернуться и заглянуть в себя. Ты — тот, кто ты есть, Томас, а я — та, кто принимает тебя настоящим. И я очень хочу, чтобы ты дал мне любить себя такого… Я хочу, чтобы и ты любил меня… — я говорила очень плавно, тихо, почти неслышно, не мигая глядя в глаза человеку, который полностью изменил мою жизнь. Не буду думать о том, что я сделала не так, мне больше были не указ людские законы о морали. Теперь мы с Томасом создаём новый мир. Свой мир. И не советую никому стоять у нас на пути.       Томас слушал меня очень внимательно, его губы снова шевельнулись, словно бы он про себя повторял за мной слова, запоминая их на будущее. Но разговаривать я больше не хотела. Обняв лицо любимого ладонями, я снова приникла к его рту болезненным поцелуем, вынужденно вспоминая, что физического контакта с мужчиной, как такового, не было уже несколько долгих лет, и я банально забыла, что такое уметь целоваться, но упорно сигнализировала Томасу о том, что мне нужно. Обвив мощную шею тонкой рукой, я извернулась в его объятиях и, поймав свободной ладонью его пальцы, опустила их себе на грудь, едва прикрытую тонкой тканью синего платьица. Томас замер на миг, словно бы его оглушил тот факт, что он коснулся чего-то запретного, чего-то, о чем, я уверена, он никогда и не думал. Ну что ж, дорогой, пришло время подумать. Ведь я пошла тебе навстречу, я приняла тебя, а теперь ты должен принять меня…       Мне не нужно было говорить об этом вслух. Несмотря на то, что Томас был машиной для убийств, он был разумным существом и прекрасно понимал, какую жертву я сделала, пойдя на поводу у его Тёмного попутчика, побуждающего делать все эти невообразимые больные штуки, которые делали Томаса истинным Хьюиттом — жутким персонажем мрачных легенд, гуляющих по округе, заставляющих людей спать в обнимку с заряженными ружьями.       И поэтому, несильно сжав нежную плоть под платьем, словно боясь сделать мне больно, Томас принял условия этой игры. Я задыхалась от восторга, осознав, что он готов соединиться со мной во всех возможных смыслах, стать для меня ещё более близким и желанным, чем был до этого момента. И я уже смелее запустила пальцы в вырез его простой серой рубашки, нежно поглаживая мускулистую грудь. Вцепившись в темные спутанные волосы, нетерпеливо дернула за них, словно бы призывая начинающего любовника к более решительным действиям. С силой прихватив его нижнюю губу, я заставила Томаса приоткрыть рот, сделать поцелуй более глубоким, проникающим и страстным. Кислорода не хватало, я глубоко дышала, и моя грудь под большой ладонью Томаса ходила ходуном. Сжав меня уже крепче, он опустился на диван, и я, устроив колени по обе стороны его бёдер, оказалась с ним лицом к лицу. Не прерывая зрительного контакта, делая момент окончательно интимным, я собственноручно стащила лямки платья, спустив его на пояс, бесстыдно оставшись перед ошарашенным мужчиной топлесс. Его глаза лихорадочно бегали по моему лицу, словно бы искали в нём вот-вот готовый проснуться страх, отторжение и панику, но напрасно. Я была уверена в происходящем на все сто процентов, поэтому снова очень мягко, просительно шепнула: — Прикоснись ко мне, Томас…       Темные глаза опустились на обнаженную плоть, и я почувствовала, как моментально напряглись её выступающие точки. Томас взял меня за бедра, проведя шершавой ладонью по гладкой коже, заставил приподняться и прижался изуродованным лицом к груди. Его тяжелое дыхание опаляло, дрожь, словно рябь по воде, то и дело заставляла меня содрогаться. И когда налитого соска коснулись изувеченные губы, я запрокинула голову назад и томно прикрыла глаза, вновь запустив пальцы в волосы Томаса и заставив прижаться ещё сильнее.       Подрагивающими пальцами провела по грубой ткани рубашки, обтягивающей широкие плечи, потянула за воротник, заставив отстраниться от себя. Томас с ноткой тревожного вопроса уставился мне в глаза, словно бы молчаливо спрашивая, что он сделал не так, и я шепнула: — Позволь мне раздеть тебя?.. — медленно расстегиваю пуговицу за пуговицей, не в силах оторвать глаз от открывающегося мне мускулистого тела. Когда я дошла до широкой черной пряжки на тяжелых кожаных штанах, он накрыл большой горячей ладонью мою руку, сграбастал меня в охапку и стремительно — так, что я взвизгнула от неожиданности, опрокинул на диван, нависая надо мной. Очередной внимательный взор, словно пронизывающий острой шпажкой прозрачное тельце насекомого, устремился мне в глаза, и я увидела свое отражение внутри беспокойных непроницаемо-темных омутов. Я понимала Томаса без слов: он снова негласно спрашивал, как я себя чувствую, не хочу ли остановиться, не пугают ли меня его действия, и я очень уверенно сказала: — Возьми меня, Томас, я хочу быть твоей.       Выпрямившись в свой немалый рост, небрежным жестом он скинул с себя рубашку, оставшись в одних штанах. Я невольно замерла, жадно ощупывая глазами монолитную фигуру, с невольной грустью отмечая, что и всё прекрасно тело возлюбленного точно так же, как и лицо, покрыто глубокими безобразными рубцами. Не знаю, кто делал с ним это, оставляя хлёсткие знаки собственной жестокости, но если бы я встретила этого выродка, порвала бы зубами его глотку за все эти вещи. Неудивительно, что Томас был так лют по отношению к людям… Ему просто не оставили возможности стать кем-то другим…       … Тем временем тяжелые кожаные штаны скрипуче сгрудились на полу, и горячая стена плоти надвинулась на меня. От Томаса исходил такой жар, что прохладная летняя ночь неожиданно превратилась в знойный день, я протянула к нему руки, соединяя ладони в крепкий замок, притягивая к себе ближе, приникая губами к его изрезанному твердому животу.       Наша страсть была похожа на зарождающийся тайфун. Лёгкий ласковый бриз начинал усиливаться, заставляя появляться на глади зеркального озера небольшие волны. Но чем сильнее дул ветер, тем выше шла волна, и внутри моего тела жар скрутился в тугую спираль, которая пронзала каждый атом, насыщая его жидким огнём, наполняя меня частичками непередаваемо-прекрасного счастья, которое я ощутила, наконец, в полной мере. Плавясь в огромных руках, легко разрывающих надвое туши, я осознала окончательно, что судьбой предназначена Томасу. Всё, что я пережила: жуткую историю с его семейкой, смерть своих друзей, отречение от прошлой жизни — всё это были только ступени. Ступени к новой Вселенной, которая ждала меня с самого рождения. И этот мужчина, обезображенный шрамами, но такой прекрасный хищник, точно так же ждал меня, ведь именно я была его избавлением, билетом в собственную тихую гавань, которую он полностью заслуживал…       Ощутив возлюбленного глубоко внутри себя, я больше не сдерживала восторженных криков, вторя хриплому рычанию любовника, сжимающего меня в стальных объятиях с умопомрачающей крепостью. Мы подошли друг другу, как две половинки некогда целого механизма, как недостающие частички, которых не хватало для достижения гармонии, как два лебединых крыла, поднимающих невесомое тело ввысь, к солнцу, к луне и звездам. И пик наслаждения для меня и Томаса стал действительно одним на двоих. Ощутив недюжинную силу собственного хрупкого тельца, я так сдавила руками шею любовника, что он захрипел. Мигом позже, стараясь выравнять дыхание, издавая сиплые постанывания, я плакучей ивой повисла на широких плечах, прижавшись потным лбом к могучему телу. Меня заботливо обняли и накрыли чуть подрагивающее тело неизвестно откуда взявшимся пледом. Свернувшись в нем, словно в коконе, я доверчиво устроилась в объятиях опаснейшего убийцы в округе, положив голову на монолитную грудь, слушая, как под щекой тихо бухает огромное сердце, и этот ритм наполнил меня абсолютным умиротворением, словно сама Вселенная накрыла мой разум своими натруженными от созидания мироздания руками…       Томас мягко покачивал меня, что-то еле слышно мыча под нос, и я, не в силах больше сопротивляться, измученная насыщенными событиями сегодняшнего судьбоносного дня, заснула на его груди.

Эпилог

      Легкий толчок внутри моего тела заставляет меня блаженно улыбнуться и перестать срывать полевые цветы. Не без труда я выпрямляюсь и нежно кладу ладони по обе стороны от своего уже немаленького живота. Вот уже несколько дней маленькие ручки и ножки настырно пинаются внутри, давая понять, что вот-вот уже скоро я буду держать своего маленького ангелочка на руках. — Потрогай, снова шумит, — почему-то от радости мой голос снизился почти до шепота, будто я говорю о чем-то таинственном загадочном, запредельно мечтательном. Томас подходит ближе ко мне, аккуратными движениями, боясь задеть меня большими руками чуть сильнее обычного, бережно кладет одну ладонь мне на поясницу, а другой почти невесомо касается живота. Я смотрю на его лицо, взгляд моих любимых темных глаз сосредоточено устремлен на живот, будто он хочет разглядеть ребёнка изнутри. — Не бойся, положи ладонь поплотнее, — иногда я удивлена его излишней бережностью по отношению ко мне и, взяв его кисть, я подношу руку к животу и кладу ладонь поверх его для уверенности. Напряженно ждем… и, о чудо, малыш делает несколько толчков. Я радостно взвизгиваю и смотрю, как Томас, вначале удивленно дернувшийся, теперь нежно поглаживает живот, его красивые изуродованные губы озаряет нежная улыбка. — Видишь, она почувствовала тебя. Знает, что папочка рядом, и мы в безопасности. Почему-то мне кажется, что это будет девочка. Как ты хочешь назвать нашу дочь? — я срываю полевую ромашку и вкладываю ее в большой букет, который уже почти не помещается в ладони. Томас долго смотрит на вечернее небо, окрашенное в розовые оттенки, видимо, о чем-то думает и размышляет. Наконец, снова порывшись в кармане своих брюк, он достает блокнот и что-то выводит на листе бумаги. В ожидании его идеи, я нервно прикусываю нижнюю губу, всем сердцем надеясь, что там не будет имени «Люда Мэй». Нет, нет, нет. К этому я еще не готова. Томас протягивает мне бумагу, я хватаю ее кончиками пальцев и, наконец, облегченно выдыхаю. Красивыми буквами выведено не менее красивое имя. Эмилин. Интересно, где он слышал его? — Оно прекрасно… Что ж, через два месяца малышка Эмилин появится на свет, — я сворачиваю клочок бумаги и сую его в карман платья, позже, когда дочь подрастет, я покажу этот лист ей, пусть видит, какое красивое имя дал ей отец.       Томас теперь не носит свою маску, я уговорила его не прятать лицо, ведь даже большое количество шрамов нисколько не уродовало его, напротив — делало еще более мужественным.       Слухи о пропавших на стоянке у заправки байкерах, которые чуть не изнасиловали меня, долго не угасали. Расследование завершилось, толком не начавшись. Полиция выяснила, что следы пропавших оборвались где-то в лесной глуши у небольшой, но глубокой местной топи, и дело было закрыто за неимением улик. Не знаю, как Томас этого добился, ведь ублюдскими ногами этих вонючих олухов была истоптана вся наша лужайка, но копы не стали заходить на территорию, у которой была очень дурная слава.       После случившегося, имеющего очень дурной запашок, люди какое-то время перестали по вечерам выходить из своих домов. Мужчины шатались с ружьями, будто надеясь, что убийца волков и людей выскочит из-за угла и крикнет: «А вот он я!». В итоге, ни тел, не свидетелей так и не нашли. Их никто никогда не найдет…       Теперь каждые три месяца Томас стабильно удовлетворяет свою пагубную страсть — убивает. Я решила помочь своему любимому, поэтому в положенный срок я выбираю нескольких людей, моральные устои которых далеки от идеала, и заманиваю их к нам домой. Обычно это спившиеся бродяги, готовые загрызть первого встречного за корку хлеба и стопку самого дешевого пойла, те же ненормальные, жестокие байкеры, и прочие отбитые люди, каким-то чертом оказавшиеся в этих краях. Я знала, что их никто не ищет, не знает и не вспомнит. Нам они принесут больше пользы, чем этому миру, а скорее — моему возлюбленному, который, наконец, теперь был счастлив.       Я обнимаю его за шею и, слегка приблизившись, целую в губы, вдыхая сладкий аромат цветов и запах любимого тела. Томас целует в ответ и нежно поглаживает спину. Налетевший вечерний ветерок заставляет кожу покрыться мурашками, от чего волоски на руках встают дыбом. — Кажется, нам пора, немного похолодало, — мы беремся за руки и направляемся в сторону дома. — Арис, радость моя, пора домой!       Мы поворачиваемся в сторону леса, откуда только что прозвучал детский заразительный смех. Я зорко всматриваюсь в край чащи, но, ничего не увидев, начинаю волноваться. Томас успокаивающе сжимает мою ладонь, и я улыбаюсь, наблюдая, как маленький мальчик, быстро перебирая ножками, выбегает из леса. Черноволосый, с кудряшками и темными глазами, наш первенец — копия отца. Малыш Арис безумно красив: бледная кожа невероятно сочетается с темным оттенком волос. Вижу, что-то темное в его руках, но не могу разобрать что. Уже когда малыш подбежал ближе к нам, я вижу, как он улыбается, на его пухлых щечках видны ямочки. Томас присаживает на корточки и раскрывает свои объятия для сына и тут же хватает его на руки. Малыш задорно смеется смехом похожим на звон колокольчиков. — Мама, папа, смотрите, что я принес, — малыш поднимает руку, которую прятал за спиной отца и, наконец, я могу видеть то, что сначала приняла за черный ком. Белые ладошки сынишки измазаны в крови, его маленькая ручка сильно сжимает в пальцах окровавленную мертвую голову косули, которую он тут же выпускает, и та неряшливым страшным комком катится мне под ноги. С сильно бьющимся сердцем я перевожу обескураженный взор с сына на Томаса, словно бы ища у него ответ на невысказанный вопрос. Но тот не замечает панику, мелькнувшую в моих глазах. Вместо этого он переводит сияющий темный взор на Ариса и показывает ребенку большой палец, обозначающий невысказанное одобрение.