О высоких чувствах

Вернулся… Смаргиваю хмельную хмарь, и смотрю, как оруженосец несмело шмыгает в открытую Хуаном дверь и нерешительно замирает посреди кабинета, потупившись в пол… — Явились… — нетвердо и с плохо сдерживаемой злостью, произношу изрядно раздражающее его обращение: — юноша… — смакуя каждый звук. — Хорошо гулялось? Он вскидывает глаза, и даже винный туман, которым окутана моя голова, не мешает мне отметить, как сверкнули в тусклом свете камина, бесстыжие глазищи. — Вполне хорошо, монсеньор… — В гостях были? — приглушенная было вином ревность, снова полыхнула, заставляя меня зло усмехнуться. За окном сгущались сумерки, щенок болтался где-то более четырех часов. — И где же, извольте узнать, вас носило, Ричард? — Полагаю, я имею право проводить личное время так, как сочту нужным, — неожиданно раздраженно фыркнул юноша, снова роняя взгляд в пол и, всем своим видом, демонстрируя, что желания продолжать эту беседу он не имеет. О как… — Полагаю, вы обнаглели, Окделл, — не в силах держать себя более, с трудом выбираюсь из объятий кресла и слегка пошатываясь, подхожу к нему, дурея, от подкатившей к горлу ревности. — Монсеньор? — Эр Рррокэ! Кажется, прежде вам нравилось величать меня так… — гляжу на него в упор и плохо слушающимся пальцами ловлю его подбородок, резко приподнимая его, чтобы иметь возможность заглянуть в глаза… — То было прежде, — шепчет он, поспешно отводя взгляд в сторону, однако, не предпринимая попыток освободиться от моей руки, заметно морщится, а потом еще тише произносит: — Вы пьяны… — Разумеется, я пьян, — немедля соглашаюсь, — и прошу заметить, это по вашей вине я надирался в одиночестве, — придвигаюсь ближе и уже отчаянно жалею, что опустошил три довольно внушительных кувшина. Сейчас, так кстати была бы ясность ума, впрочем, она, ясность эта проклятая, не позволила бы мне дойти до конца и узнать… — Что значит прежде? Что-то изменилось? Он не ответил, загорелся стыдливым румянцем, который захватил даже уши, продолжая упорно глядеть в сторону, лишь подтверждая мои подозрения и воскрешая намерения выбить имя того, кому было адресовано проклятое письмо, лишившее меня покоя и иллюзий. — Кто он?! — с удивлением понимаю, что собственный голос узнаю с трудом. — Простите? — серые глаза, тревожно расширяются и, наконец, находят мои, верно уже налившиеся кровью. — Не понимаешь? — чувствую, что форменно соскальзываю в разнос, расслабленная вином выдержка летит ко всем ебеням, а пальцы мои сильнее стискивают его подбородок. — Что ж, тогда придется пояснить… Меня интересует таинственный адресат, которому недавно тобой было писано любовное послание. Отпираться бесполезно, черновики вашей страсти были обнаружены мной в вашем камине. Румянец вмиг сменяется пугающей бледностью, как если бы я прицельно ударил его острием шпаги в сердце. Выстрел, сделанный наугад, но точно попавший в цель, однако сейчас собственная меткость меня отнюдь не радует. Окделл всем своим видом дает понять, что я прав, есть кто-то… — Кто он?! — Читать чужие послания низко! — выдыхает он едва слышно. — Что ж, я вполне переживу, если вы к списку моих пороков добавите еще и низость… — улыбаюсь, но в отражении его глаз вижу собственный звериный оскал: — Спрашиваю еще раз. Кто он? Он поспешно закрывает глаза и чуть заметно дергает головой. Не скажет… Упрямый. Весь его вид просто кричит, что он скорее умрет, чем мне удастся вытянуть из него имя возлюбленного. Тверд и незыблем, как проклятые стылые скалы Надора. — Я все равно узнаю, Ричард. И когда это случится, — притягиваю к себе его лицо, близко-близко, так, что чуть склонившись, мог бы легко коснуться его губ своими. Каррьяра! Голова идет кругом, а внутри пылает распаленная ревностью злость, разбавленная проснувшимся от такой близости вожделением, скрыть которое практически невозможно, — я убью его… — Вы с ума сошли… монсеньор… — Эрррр Ррррокэ! — каркаю я в ответ, так, что мог бы позавидовать птах с моего герба. Оставив его лицо, пальцы мои впиваются в его предплечья. Резко дергаю, подтверждая его слова — я действительно спятил, окончательно и бесповоротно, а стало быть, обратного ходу уже быть не может. — Кому ты писал?! Отвечай немедля! — Почему это вас волнует? — неожиданно спокойно отзывается Ричард, снова не пытаясь, вырваться из моей хватки. Не боится, скорее зол. — Какая вам разница, — фыркает он, а потом нахально очевидно дразня, добивает, — монсеньор… — Потому что я твой эр! — Несу полнейшую чушь, язык больше не заплетается, и если бы не опаляющая злость, сам бы ржал над подобным доводом в голосину. — Мне законом положено блюсти твой моральный облик. — Да ладно?! — Создатель, где тот Окделл, который несколько минут назад несмело переступил порог моего кабинета? — Вам ли говорить мне о морали? Вы едва на ногах держитесь от выпитого вина! При вашей репутации, только дурак станет спрашивать с вас за мою подпорченную нравственность. Извольте ответить правдиво, герцог. Какое вам дело до того, кому я пишу?! Слегка трезвея от подобной отповеди, я, тряхнув его еще раз, почти вжимая его в себя, прохрипел: — Может, в этом есть нечто личное… — Неужели? — Может, для меня мучительна сама мысль, что мой, прошу отметить особо — МОЙ, оруженосец, позволил себе мечтать о ком-то постороннем… — Пф… — Может, я все прошедшие полгода мечтал получить от тебя подобное письмо… — пошедшие в разнос чувства окончательно взяли верх над мозгом, выдавая меня юному негодяю с поличным. Прижатый ко мне юноша вздрагивает, и, спустя мгновение вся насмешливость слетает с него, воскрешая его обычного. Мальчишка часто дышит, словно в панике, а потом вдруг успокаивается и снова прикрывает глаза, а после чего долго выдыхает, обжигая мою шею горячим дыханием, и прежде чем, сдаться мне на милость, делает признание, услышав которое, я в полной мере ощущаю себя идиотом: — Я писал вам, неоднократно, но никогда не смог бы отправить такого письма…