Огни Парижа

      Первый вечер без шумной компании друзей и пьянящего гула голосов и музыки. Первый вечер в совершенно незнакомой, чужой стране. Майлз искал самую дешёвую комнатку в Париже, стоя на вокзале и нервно сжимая измятые бумажки последних денег где-то глубоко в кармане пальто. Мимо проходили люди, спешащие навстречу близким или друзьям. Майлз провожал их взглядом, всё сильнее стискивая пальцами купюры, и поспешно отводил взгляд обратно к газете. Строчки плыли перед глазами от накатывающего чувства опустошения, застилавшего всё лёгкой пеленой слёз. Будто тёмные очки, скрывающие всё ещё чуть красные глаза, вдруг помутнели.       Сложив газету, Майлз, не обремененный багажом, с лёгкостью прошёл сквозь толпу к ближайшему телефону-автомату, бросил монетку и набрал номер, указанный в одном из объявлений. — Добрый вечер, — вполне сносно произнёс он по-французски. — Вы всё ещё сдаёте квартиру? — знание языка начинало подводить. — Я могу заселиться этим вечером? - предложение получилось ещё более ломаным. — Благодарю.       Майлз повесил трубку, зачем-то оглянулся и направился к выходу из здания вокзала. Первый же прохожий смог примерно объяснить, как добраться до дома по указанному в газете адресу, и Мэйтланд побрёл в указанном направлении.       На улицы Парижа медленно опускалась ночь: мелкие точки звёзд медленно прорезали потемневшее небо, покрытое лёгкими разводами облаков, расползающимися над городом — словно кто-то капнул в воду синих чернил. В окнах и на улицах зажигались жёлтые огни, тени становились всё чернее. Майлз шёл всё так же склонив голову, глядя под ноги и лишь изредка поднимая скрытые за тёмными стёклами глаза на таблички с номерами домов и названиями улиц. Не было сил, чтобы поднять голову, не было желания любоваться красотой Парижа, увидеть который он так давно желал. Редкие прохожие проплывали мимо, бросая удивлённые и настороженные взгляды на странного молодого человека, идущего по вечерним улицам в тёмных очках. Но Майлзу было совершенно всё равно, что о нем подумают, — сейчас он был слишком вымотан, слишком подавлен, чтобы думать о таких мелочах.       Наконец он добрался до нужного дома, у дверей его уже ждала немного сонная хозяйка.       — Здравствуйте, — тихо произнёс Майлз, приближаясь.       — Добрый вечер, — ответила женщина. — Вы желали снять квартиру?       Майлз кивнул.       — Следуйте за мной, — хозяйка зябко укуталась в тёмную кофточку и зашла в дом.       Мэйтланд последовал за ней и, поднявшись на второй этаж по немного пыльной лестнице, оказался перед тёмной деревянной дверью, покрытой слезающим лаком. Хозяйка открыла дверь и жестом пригласила Майлза войти. Он перешагнул порог и оказался во вполне приятной, чисто убранной, но маленькой квартирке.       — Здесь кухня, — вновь заговорила женщина, указывая на приоткрытую дверь, — уборная и спальня, из неё есть выход на балкон. На кухне есть плита, холодильник и немного посуды, в спальне – кровать, шкаф.       — Спасибо, — отозвался Майлз. Сейчас не было сил даже на то, чтобы натянуть такую привычную ослепительную улыбку. — Мне нужно заплатить сейчас или можно позже?       — Вы можете заплатить часть, если не уверены, что останетесь. Я верну деньги, если решите съехать раньше срока.       Мэйтланд вынул из кармана потрепанные купюры, пересчитал их в тусклом свете одинокой лампы и протянул часть хозяйке.       — Сейчас я могу заплатить только за неделю, — неловко произнёс он.       — Хорошо, — согласилась женщина, принимая деньги. — Доброй ночи, — произнесла она и удалилась.       Майлз проводил её невидящим взглядом, медленно стянул пальто, оставил ключи на ящике у входа и прошёл в спальню. В небольшой комнатке ютились узкая кровать, небольшой платяной шкаф, стоящий напротив окна, и зеркало в красивой резной раме, разместившееся напротив кровати. Майлз остановился перед зеркалом, снял очки.       На него смотрел молодой человек с его лицом, но совсем на него не похожий. Яркие голубые глаза, казалось, потускнели, вокруг залегли красновато-бордовые тени — следы накатывающих постоянно слёз. Сейчас задорные лучики вокруг глаз разгладились, а сами глаза чуть блестели от влаги. Крупная слеза, не удержавшись на длинных, чуть дрогнувших ресницах, капнула на бледную щеку, медленно спустилась к таким же бледным, едва выделяющимся губам, проложила мокрую дорожку к подбородку и, дрогнув, упала вниз. Майлз как зачарованный смотрел на призрачное, словно выцветшее лицо, с новой силой краснеющие глаза, выбившиеся из чёлки чёрные пряди, едва вздрогнувшие губы. Он не мог поверить, что это полупрозрачное лицо ещё вчера было самым ярким в компании, эти губы улыбались ясной, озорной и немного хитрой улыбкой, обнажая ряд белоснежных зубов, заставляя проявляться лучики вокруг сияющих небесно-голубых глаз под пушистыми чёрными ресницами. Казалось, ещё вчера он кружил в безумных танцах под сумасшедшую музыку среди таких же юных и безумных молодых людей в ярких нарядах. Ещё вчера он надеялся, хотя и слабо, что скоро его улыбка станет настоящей, и ему не придётся делать скучающий вид, чтобы не показывать печали и пустоты. Ещё вчера он был окружен друзьями и имел дорого сердцу человека. Но всё это осталось в том самом вчерашнем дне. Сейчас он видел в отражении лишь отчаявшегося, напуганного мальчишку, у которого больше нет сил. Нет сил улыбаться, нет сил шутить и смешить друзей, боясь показаться скучным и потерять их, нет сил привести свой внешний вид в порядок, нет сил казаться нужным другим и самому себе, нет сил надеяться на хорошее светлое будущее, просто нет сил…       Громко вдохнув, пытаясь сглотнуть подступивший к горлу ком, мешающий дышать, Майлз резко отвернулся, не в силах больше смотреть. Несколько хрустальных капель слёз упали на белую кожу. Он вышел на небольшой балкончик, обнаружив там маленький кофейный столик и плетёное кресло. Опустившись в него, Майлз поднял глаза.       Ночь вступила в свои права: густое, чернильное небо нависало над желтыми огоньками фонарей, а наверху тысячи звёзд холодным, колким светом озаряли редкие, тонкие облака, словно подсвечивая их изнутри. С небольшого холма, где размещалось его новое жилище, открывался прекрасный вид на город. Среди почти чёрных крыш домов тут и там светились огоньки окон, будто сотни сверкающих светлячков; извиваясь, вдаль устремлялись улицы, расчерченные рядами фонарей, теряясь в темноте и прячась за соседние дома. Слабый ветерок едва заметно касался влажных щёк, холодными пальцами проводя по ещё поблёскивающим дорожкам, оставленным слезами, приглаживал взъерошенные волосы, трепал чёлку, бросая её на глаза. Внизу проходили запоздавшие прохожие, поправляя шарфы, а Майлз сидел на небольшом балкончике в одной рубашке, погрузившись в свои мысли и совсем не чувствуя холода.       Агата, его дорогая, весёлая Агата. Если бы всё было не так. Если бы Адам не снял с него так неожиданно очки, слишком рано оборвав такой прекрасный и последний момент, проведённый в настроении всеобщего, не наигранного веселья. Если бы в палате было не так много людей. Если бы они были не в палате… Он бы обязательно поговорил с Агатой. Рассказал бы ей о Тигре и о письмах, ежеминутно возводя глаза к потолку, не позволяя непокорным слезинкам устремиться вниз по щекам. Она бы вздохнула, так привычно: "Ох, Майлз…", — посмотрела бы с пониманием и сочувствием, дала бы совет, подбодрила таким приевшимся и горьким "всё будет хорошо". Она могла бы отправить его вещи и деньги вслед за ним, в Париж, и он был бы безмерно благодарен. А теперь Агата лежит в палате для душевнобольных, вспоминая свой кошмар: "Мы все мчались и мчались по кругу…" — как заговоренная повторяя это снова и снова. И рассчитывать было не на кого.       Майлз мог бы написать Адаму, он бы тоже помог, такой неиспорченный и немного наивный, попавший в их золотую компанию почти случайно. Но Мэйтланд не мог написать, попросту боялся. Боялся указать свой адрес для обратного письма. Кто знает, как судьба поступит с ним на этот раз: ударит ли так же жестоко, как поступила с письмами Тигру; доведёт ли дело до конца, и полиция нагрянет в эту скромную квартирку на окраине Парижа; или всё обойдётся, судьба решит, что с него хватит. Но что он может получить в ответ от Адама? Письмо с извинениями, что денег у него сейчас нет совершенно — что было для него обычным делом — и что он не сможет оплатить отправку чемодана из Лондона в Париж и заказное письмо с небольшим количеством денег. По крайней мере не сейчас. Позже, в не столь отдалённом будущем...       Майлз вздрогнул от резкого ледяного прорыва ветра, будто проснулся ото сна. Он слишком задержался в своих мыслях: почти все огни в окнах уже погасли. Откуда-то из закоулков улиц послышался далёкий отзвук музыки, с ветром долетали приглушенные расстоянием смех и разговоры. Мэйтланд встал и направился обратно в комнату, стараясь как можно скорее сбежать от знакомых звуков. Не успел… Сердце болезненно сжалось, пропустив, казалось, несколько ударов, горло сдавили тиски подступающих слёз, а сознание затопили пляшущие в безумном хороводе образы и воспоминания.       Воспоминания о Лондоне… Старый славный Лондон, с его ночной жизнью, интригами, сплетнями и сенсациями. Город, где осталось всё, и куда обратного пути нет. Город, в котором остались его друзья. Город, где осталась его юность и жизнь.       Перед мысленным взором появилась Агата, как всегда в сшитом под мужской костюме, улыбающаяся и отпускающая шутки. За ней Арчи, немного странноватый, с неуклюжими, неудачным шутками, которым все вежливо улыбались. Следом обворожительная Нина под руку с Адамом, у которого немного потерянный — впрочем, как и всегда — вид человека, который не понимает, почему оказался в этом месте. Где-то ещё дальше, позади, неожиданно раздаётся едва различимый среди остальных звуков щелчок камеры, и на глаза попадается Саймон, пытающийся спрятать лицо, отворачиваясь. Он не был Майлзу другом — разве можно назвать другом того, кто пишет о тебе грязь в своей колонке? Но без него ночные вечеринки были бы уже не те, а значит, и ему положено место в воспоминаниях. Майлз оборачивается: на стене висит огромное зеркало в позолоченной раме, отражающее десятки танцующих и скучающий людей, смеющихся, разговаривающих, печальных. А ближе всех стоит молодой человек с чёрной, прямой чёлкой, спадающей на лицо, скрывая голубые, ясные глаза. Он улыбается: алые губы обнажают красивые зубы, у глаз собираются морщинки-лучики. Майлз узнает себя. И открывает глаза.       Он снова стоит посреди спальни, в ночной тишине, и смотрит в зеркало. Едва коснувшаяся губ улыбка медленно выцветает, вновь уступая место разочарованию, печали, страху. Тяжело, прерывисто вздохнув, Майлз оборачивается. Узкая, совсем не похожая на ту, что стоит в его лондонской квартире, кровать не слишком приветливо встречает его серым в клетку покрывалом. Оно отправляется на ближайший стул, и под ним обнаруживается обычная постель, с белыми простынями, одеялом и подушкой.       Только сейчас Майлз вспомнил о своей усталости. Плечи кажутся тяжёлыми и тянут вниз, ноги ощущаются деревянными, а сознание готово покинуть своего хозяина. Встряхнув головой, откидывая чёлку со лба, Майлз скидывает ботинки и снимает одежду. Он забирается в прохладную постель, и где-то на задворках сознания мелькает мысль: "Как дома".       Майлз тут же широко распахивает глаза. Это совсем не как дома. Сейчас он должен чувствовать себя в безопасности, но он не чувствует. Скоро он с этим свыкнется, тревога пропадёт, но ощущения дома не будет. Он не может назвать это место своим домом, не сможет через несколько недель, месяцев или даже лет. Вряд ли он вообще когда-то сможет назвать это место или любое другое в Париже, во всей Франции или в любой другой стране домом. Настоящим домом. Его дом остался в Лондоне, остался в прошлом. Сейчас он абсолютно одинок здесь: в этой комнате, в этом мире и в своей голове.       Майлз Мэйтланд засыпал в своей маленькой квартирке на окраине Парижа, пытаясь убежать от собственных мыслей, надеясь на то самое горькое "всё будет хорошо" и светлое будущее. Он не знает, что завтра Англии будет объявлена война.