Семейные узы

(Сплинтер) В моей жизни было много всего, как хорошего, так и плохого. Отцовство, без сомнения, должно относиться к первому, однако я с сожалением вынужден признать, что если есть где-то Вершитель Судеб, то у него скверное чувство юмора. Я дважды становился отцом. Моя чудесная дочь Мива погибла в огне вместе с её матерью, моей любимой женой. Всего лишь около года я познавал бытие отца. В горе и отчаянье я бежал в Америку, надеясь укрыться от недруга и спастись от желания отправиться вслед за моими девочками. И тут, пытаясь всего лишь придать своему жалкому существованию какой-то смысл, я купил в зоомагазине четырёх черепашат. Кто же мог знать, чем всё обернётся?.. У меня на руках оказались не просто зверьки, а маленькие дети, нуждающиеся в заботе и воспитании. В довершении всего я сам мутировал в крысу. Я слабо помню, что произошло в том переулке — ослепляющая боль, когда неизвестное вещество коснулось моей кожи, поглотила всё вокруг. Помню, что очнулся из-за начавшегося дождя. Тело ломало, но уже не столь адски, а рядом, но в то же время на некотором расстоянии тесно жались друг к дружке эти крохи. Я забрал их с собой, ещё не подозревая, что вновь становлюсь родителем. На первый взгляд они представлялись мне всё теми же домашними питомцами, только подросшими и несколько изменившихся очертаниями, но всех нюансов, конечно, не заметил. Лишь позже, оказавшись в безопасном месте — моём новом убежище, рассмотрел их внимательней. Не сразу, но я пришёл к выводу, что всё обернулось к лучшему — вот он, мой новый смысл, моя ответственность. Было тяжело, не только привыкать к новому телу, но и заботиться о четырёх маленьких детях. Множество вопросов, на которые я не знал ответы. Чем их кормить, например. У обычных черепах ведь нет зубов. Однако человеческую пищу я тоже поостерегся давать. Может, когда подрастут… Если подрастут. Вопрос номер два: вырастут ли они ещё больше, или на этом всё? Будут ли они говорить? Но наиболее актуальным был вопрос о том, удастся ли мне завоевать их доверие. Поначалу они и вправду вели себя подобно пугливым, недоверчивым диким животным, однако благодаря моему терпению и некоторым приёмам, частично изобретённым самостоятельно, мне удалось в какой-то мере успокоить их. Значительно повлиял выбор имени для каждого. Даже не столько для них, сколько для меня. Так стало легче воспринимать их. Человеческие имена вызывали человеческие же ассоциации. Жизнь понемногу наладилась, хотя трудности и не думают давать мне отдых. И вот, в редкий момент покоя я снова вспоминаю минувшие события. Не знаю точно, сколько прошло времени. В подземелье трудно разобраться, день или ночь, но думаю, миновало несколько месяцев. Черепашата заметно подросли, если посмотреть на те настенные метки, которыми я отмечаю рост каждого из них. Большей частью моя стратегия оказалась удачна. По крайней мере, они от меня не отшатываются, чуть что. В них уже начали проглядывать индивидуальные черты характера. Да и по внешности я теперь даже в полутьме не перепутаю Леонардо с Рафаэлем, а Донателло с Микеланджело. Различия в предпочтениях и поведении легко заметить сейчас, когда они играют. Настоящие новые игрушки довольно трудно раздобыть, особенно гигантской крысе, но кое-что мне всё-таки удалось достать в комиссионном магазине. Леонардо (как я полагаю, старший в четвёрке) сосредоточенно собирает из цветных кубиков башню. Движения у него неторопливые, а взгляд до умиления задумчивый. Он может долго сидеть вот так на одном месте, чем, несомненно, меня радует на фоне других. Вот, скажем, Микеланджело — он, в противовес брату, и полминуты не усидит. Ему необходимо двигаться: скакать на месте или неожиданно напрыгнуть со спины на брата. Ноги их пока порой подводят, но всё же ходьба становится всё лучше. Рафаэля кубики интересуют только в одном плане — как бы разрушить башню. Наклонности к разрушению и бунтарству просвечивали в нём уже давно. Он с самого начала был самым диковатым и недоверчивым, долго не давал к себе притронуться, что совсем некстати, ведь у него была нехорошая рана через плечо. Думаю, виноваты осколки стекла от разбившегося аквариума. Я сильно беспокоился, как бы мелкие осколки не остались там, а мальчик не позволял не то, что обработать рану — даже просто осмотреть её. В какой-то момент он едва меня не укусил. До сих пор Рафаэль никогда не инициирует контакт самостоятельно, предпочитая держаться от меня в стороне. И с братьями он не ладит. Вот те же кубики. Я слишком глубоко задумался и не заметил, как маленький зеленоглазый бунтарь поднял что-то с пола. Увидел лишь, как это что-то летит и попадает прямиком в неустойчивую конструкцию. Леонардо удивлённо моргает, глядя на место, где только что высилась его башня. Знаю, что за этим последует. Поэтому подхожу и кладу руку ему на плечико. Сигнал получен, и малыш даёт волю слезам, а зачинщик безобразия благополучно удрал. Спрячется по обыкновению в общей комнате ребят. Микеланджело подошёл поближе и по моему примеру приобнял брата. Он частенько подражает всем вокруг, только вместо слов утешения лепечет что-то своё. Прислушавшись, я различил наиболее чёткое: — Ео! Ео, ео… — Да, малыш, с твоим братом всё будет хорошо, — успокаивающе улыбнулся я, глядя в эти большие голубые глаза. И обратился к плачущему черепашонку: — Ну, успокойся, Леонардо. Построишь башню ещё лучше. А мы с Микеланджело поможем, хорошо? Постройка новой башни заняла некоторое время, которое, по здравому рассуждению, стоило потратить на очередную воспитательную беседу (вернее монолог) с Рафаэлем, но и разорваться я не мог, когда нужен и этим сыновьям. Я смог освободиться лишь когда убедился, что мальчики увлеклись игрой и без меня. Тогда и хватился четвёртого члена зелёной братии. Не стоило и гадать, где может находиться Донателло. Этого ребёнка прямо-таки магнитом притягивает неиспользуемая мною область нашего дома. Туда я стащил много пустых коробок — следы моего спешного переезда из квартиры, в которой больше не мог оставаться. Там-то, среди картонного царства, и любил прятаться этот худенький черепашонок. Он беспокоил меня едва не больше Рафаэля, только не громкостью, а тишиной. Признаюсь, я волновался, что он немного… отстаёт в развитии. Мальчики вовсю лепетали, что было обнадёживающим признаком, тогда как он не произвёл и звука, всегда избегал общества братьев и меня терпел постольку-поскольку, не отталкивая, как Рафаэль, но и не приветствуя. Это было похоже на то, что он меня терпел, потому что до ужаса боялся. Боялся всего и всех. За отодвижной дверью меня встретила тишина. Ни единого признака живой души, но конечно, это только для того, кто не знает, где искать. Вообще, я принял меры, дабы дети сюда не забредали — слишком близко к выходу на заброшенную станцию метро. Но этот малыш, помимо прочего, обладал потрясающей способностью едва ли не проходить сквозь стены. Неслышной поступью я прошёл к самой большой коробке, лежащей на боку распахнув створки — там-то и обнаружилась пропажа. Донателло сидел ко мне спиной и сосредоточенно что-то перекладывал. Чуть наклонившись — но так, чтобы не заслонять ему свет, я смотрел на то, что он делает. Перед ним лежали карточки с буквами и картинками (я собирался использовать их позже для обучения мальчиков) и он перекладывал их, составляя… что-то. Он явно выделил карточки с изображениями черепахи, крысы и семьи. А ещё какое-то слово. Я несколько раз моргнул, но галлюцинация не исчезла. Не мог же он, в самом деле, самостоятельно учиться? Да и как нашёл эти карточки? Что-то выдало моё присутствие, или же у черепашонка оказалась развита интуиция, но он вздрогнул и обернулся. Его глаза расширились едва не до размера блюдец, и он с тихим вскриком шарахнулся в глубину коробки. По опыту зная, что сходу лезть к нему — значит напугать ещё больше, я принялся спокойно говорить с ним: — Донателло, мальчик мой, всё хорошо. Я не сержусь. Не надо прятаться. Не хочешь выйти и поиграть с братьями? Они наверняка будут рады, — тут я слукавил. Черепашата частенько сторонились кареглазого малыша так же, как и он их. За исключением вездесущего и сверхдружелюбного Микеланджело. Пять минут уговоров в таком духе всё-таки дали прогресс. Его мордашка высунулась из «домика», глаза оценивающе меня оглядели, после чего он слегка кивнул, как бы приглашая присесть на его территории. Даже милостиво показал мне плоды его трудов — попеременно указал на себя, на карточку с черепахой, на меня (и на нарисованную крысу), а потом приподнял картонку с семьёй. После этого робко коснулся составленного слова «Пама» и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул и аккуратно, не давя, погладил Донателло по голове. Что ж, он определённо заслужил похвалы. Какой бы ребёнок мог похвастаться в столь юном возрасте такими успехами? Но ещё больше меня заставило гордиться то, как он указал на второе странноватое слово, а потом на меня. Он признал меня своим родителем пусть в необычной манере. Наверное, такое чувство испытывают родители, впервые услышав из уст ребёнка слово «папа» или «мама». Чуть придя в себя после лёгкой эйфории, я огляделся и обнаружил в коробке-убежище немало «сокровищ», явно стянутых абсолютно для меня незаметно. Это и не удивительно — я откровенно выматывался и на пропажу всякой мелочи не обращал внимания, да мне и в голову до сего момента не пришло бы, что такое возможно. Тут обнаружилась моя любимая книга про искусство, благодаря которой я и дал им такие специфические имена (она же немаленькая, да и не лёгкая, как он её утащил?), потрёпанная фиолетовая ленточка, круглый жёлтый магнит на холодильник, несколько ручек и карандашей, пара огрызков цветных мелков (надеюсь, он их не жевал), большая пуговица, какие-то тряпицы (вроде бы полотенца)… Он показал мне свой мирок, позволил увидеть в нём куда больше, чем я думал прежде. Стыдно даже. — Ты молодец, Донателло, сын мой, — эти негромкие слова сами по себе сорвались с моих губ, когда этот умный малыш доверчиво уткнулся носом в моё кимоно. Странно, до этого момента я не мог себя заставить называть их сыновьями, а тут вот так, абсолютно случайно… Наверно, потому что я впервые осознал, что они уже ко мне привязались (и я, незаметно для себя — к ним), и что всё у нас наладится. Впервые со дня гибели моих обожаемых жены и дочери я чувствовал спокойствие и надежду.