***
Сплинтер обвёл взглядом оставшихся в кухне сыновей, отметив, что Донателло рефлекторно прижался к Рафаэлю — видимо, из-за неожиданной вспышки Леонардо. Самый младший же выглядел растерянным. — Папа, а фто с Лео? — спросил он, ещё не прожевав еду. — Он не хочет ни с кем делить комнату, — фыркнул Раф. — Лео жадина, это все знают. — Рафаэль! — Прости, папа. Выглядел маленький бунтарь совсем не раскаявшимся. — Доедайте, мальчики, я пойду поговорю с вашим братом. И никаких игр с едой! — Хай, сэнсэй! А едва Сплинтер ушёл, Раф сказал на ухо сидевшему рядом Донни: — Лео просто не хочет жить с Майки, вот и психует. — Раф, это плохое слово! — немного покраснев, ответил Дон. — Но, я думаю, ты прав. Они не заметили, что младшенький расслышал их перешёптывания, хоть и казался увлечённым тарелкой. И его выскальзывание с кухни они тоже не заметили. «Лео не может! Лео меня любит, да? Я его спрошу, и он скажет, что они всё выдумывают».***
— Леонардо? Лео всхлипнул и попытался ещё больше вжаться в стену, сделаться маленьким-маленьким, чтобы отец его не заметил. Ощущения тёплой руки на панцире оказалось достаточно, чтобы слёзы потекли ещё обильнее. А папа отодвинул коробку и устроился рядом, подтянув черепашонка к боку. Лео прижался к мягкой ткани одежды Сплинтера, медленно успокаиваясь. Бывший Хамато Йоши пребывал в растрёпанных чувствах. Честно сказать, он шёл сюда, собираясь отчитать внезапно непослушного сына, но… Неподдельные слёзы и испуг подсказали, что тот уже сам себя наказал. Не то, чтобы Сплинтер собирался просто так это спустить, но хотел бы сперва разобраться, что к чему. Зная обычно довольно покладистого Леонардо, он понимал, что у того были причины для подобной выходки. Или мальчик так думал. «В этом возрасте дети считают себя уже взрослыми и требуют такого к себе отношения», — припомнил Сплинтер фразу из какой-то статьи о воспитании. — Чего именно ты не хочешь, Леонардо? — спросил он успокоившегося сына так мягко и серьёзно, как мог. — Я… Я не хочу, чтобы ты меня выгонял, — всхлипнул мальчик. Сплинтер был тронут, но всё-таки исправил: — Я говорил о твоих словах на кухне. Что ты имел в виду, сынок? Черепашонок помялся немного, но всё-таки признался: — Я не хотел жить с Майки в одной комнате. Что-то вроде этого Йоши и ожидал, старший сын уже проявлял признаки тяги к самостоятельности, но смутило, что он сказал «Майки». Не «с кем-то», а только «не с Майки». — Почему же, сын? Лео сбивчиво донёс свои мысли до отца, надеясь, что тот всё-таки прислушается к нему. Он мельком подумал о том, что вроде бы его не собираются никуда отсылать за плохое поведение, так что, может быть… Хотя он уже не особо сильно хотел оспаривать это решение учителя насчёт разделения соседства. Если бы Сплинтер ему приказал, он бы принял это, но впервые Леонардо ощутил потребность отстоять своё мнение, даже уже не будучи в нём уверенным. Сплинтер же всерьёз озадачился: да, он мог сказать, что не приемлет жалоб, что нельзя быть эгоистом, нужно находить положительные стороны и использовать шанс лучше узнать брата… Что не всегда всё выходит, как хочется и иногда это к лучшему… Много чего мог сказать, однако сказалось бы это к добру для всех черепашек? Точно так же, как и удовлетворение просьбы. Он не хотел излишне баловать детей возможностью просто попросить, если их что-то не устраивает. Или им кажется, что не устраивает. «Пожалуй, это отличная возможность преподать мальчикам урок. Особенно Лео. — Чем дольше отец-крыса размышлял об этом, тем больше ему нравилась эта идея. — Главное — подготовить почву». — Кхм… Сперва позволь мне кое-что объяснить о Микеланджело. Ты замечал, что ему трудно сосредоточиться на уроках? — Все замечали. Ой, прости, я не хотел прерывать… — черепашонок сжался, ожидая недовольства, но учитель продолжил, будто не услышал: — У твоего брата очень рассеянное внимание. Это не его вина, просто особенность организма. — Сплинтер опасался, что у младшего сына СДВГ, начитавшись литературы о воспитании и детских болезнях. Не спал из-за этого несколько ночей — сперва читая, а после не в силах заснуть, представляя, чем это может грозить в будущем. Столько всего могло приключиться с обычным ребёнком, но у него-то дети необычные! Кто мог сказать ему, что если с ними что-то не так? А лекарства?.. Мужчина очень боялся, что не справится с ролью отца. Касательно Майки он усвоил лишь, что нельзя спешить с выводами. В конце концов, здоровые дети тоже шустрые, а насчёт концентрации — мальчик ещё может перерасти. Паника — совершенно лишнее. — Ему нужно уделять больше времени, он нуждается в направлении и упражнениях, чтобы развивать память и усидчивость. Как понимаешь, я не могу быть с ним постоянно, но я надеялся, что ты сможешь мне с этим помочь, занимаясь с ним и приглядывая. Теперь вижу, что поторопился взваливать такое важное дело… Сплинтер осторожно давил на совесть сына, надеясь, что не перестарался. Лео призадумался на несколько минут, прежде чем неуверенно спросить: — А разве Раф и Донни не могут? Эм… — он сморщился, явно представляя, как Рафа бы «обрадовала» перспектива стать учителем-нянькой, и исправился: — Или только Донни… Он умный. — Да, но это не совсем то, что требуется Микеланджело. Тут нужна ещё и доброта, и терпение, и верный подход. Боюсь, Донателло, при всех его способностях, не обладает достаточным терпением, чтобы объяснять понятно то, что легко усвоил сам. Для него это очевидно. По секрету скажу, что Дон намного опередил вашу программу. — А почему он тогда с нами занимается? — удивлённо спросил Лео. Да, он замечал, что Донни справляется со «школьными» заданиями быстрее всех, но всё равно слова отца оказались неожиданными. — Думаю, на этот вопрос лучше ответил бы сам Донателло. Это его особенность. Но сейчас речь не о нём. — Сплинтер чуть отстранился, чтобы посмотреть на сына достаточно серьёзно, дабы тот проникся важностью разговора. — Леонардо, я понял, что ты ещё не готов быть для братьев старшим, — он особо подчеркнул последнее слово. Сын внимал. — Старшинство означает помощь, надёжность, благородство. Я надеялся, что смогу рассчитывать на тебя в случае, если мне нужно будет уйти, чтобы братья могли обращаться к тебе за поддержкой, но видимо, поторопился возлагать такую ответственность… Пусть пока лишь за одного Микеланджело. Лео покраснел и опустил глаза, с каждым словом отца чувствуя себя всё более неловко. Отец вроде бы и не ругал его, просто говорил, спокойно так, но от этого делалось ещё хуже. Леонардо чувствовал, что подвёл папу и понятия не имел, что с этим теперь делать. Как-то раньше ему не доводилось подобное испытывать. Ему и наказания перепадали редко, разве что со всеми заодно, а не лично. Он терялся: нужно ли ему извиниться? Что-то сказать или сделать? Но отец его опередил: — Что ж, я думаю, если ты считаешь себя готовым к самостоятельности и не хочешь находиться с братьями больше необходимого, я могу удовлетворить твою просьбу. Ты можешь занять новую комнату, пока — на неделю, если потом ты не изменишь решение, а я убежусь, что ты можешь позаботиться о личной комнате… Тогда она твоя насовсем. Договорились? Лео не хотел больше этой комнаты… или всё-таки хотел? Отец оказывал ему доверие и так серьёзно разговаривал. Это немного пугало непривычностью, но вместе с тем и было приятно. Гордость распирала его изнутри. Конечно, он сказал «да». И только ему стоило подумать, что удалось соскочить с наказания за неподобающую вспышку… — Что же касается твоего громкого выступления на кухне, хоть я и прошу вас высказывать своё мнение, но требую также и соблюдение правил приличия. И ты знаешь, что крики и швыряние предметов, не предназначенных для этого (в том числе столовых приборов) на пол я не поощряю. В качестве наказания за эту выходку ты займёшься сегодня и завтра уборкой зала, а также поможешь мне с выловом червей. Это должно закрепить урок об уважении чужого труда и добычи пищи. — Хай, сэнсэй, — опустил голову Лео. Он… даже почувствовал облегчение — из-за получения заслуженного наказания. Было бы неправильно получить поощрение вместо справедливого возмездия за грубое недопустимое поведение. Ведь спальня для него одного — это поощрение, да?.. Он не был уверен в ответе, но когда вернулся с отцом в кухню и увидел братьев… Впрочем, сказал он себе, не стоило ждать, что они порадуются за него. Почему-то братья, особенно Раф, часто не понимали его и называли выскочкой. «Завидуют», — думал Лео.***
За этот день Сплинтеру понадобилось всё его терпение: сперва для разговора с Леонардо (учителю пришлось постараться, чтобы заложить основу главного урока), потом остальные черепашки… Гнев Рафаэля, направленный на Лео, испуг и растерянность Донателло и Майки, плачущий в пластрон Дона. Сперва Сплинтер отправил средних сыновей в общую спальню, строго велев не выходить, потом отослал старшего, чтобы начинал уборку. И тогда уже занялся Микеланджело. Младший сын, едва из его объятий высвободился Донни, вцепился в одежду Сплинтера и не хотел отпускать. На вопросы не отвечал. Пришлось применить испытанный метод — забрать сына в свою комнату (куда обычно мальчикам не позволялось входить без экстренной надобности). Там он зажёг свечи, чей свет всегда завораживал Майки, и сделал успокаивающий травяной чай. Без понуканий мальчик довольно быстро успокоился и, немного поиграв с чётками, уснул на постели Сплинтера. Тогда встревоженный молчанием Майки отец пошёл за ответами к Донателло и Рафаэлю. Сыновья о чём-то разговаривали вполголоса, не ссорились — скорее, одинаково чем-то возмущались. И чуткий слух крысы уловил несколько раз имя «Леонардо» в сочетании с «жадина», «вредный» и «любимчик». «Уже? Ах, мои мальчики, я так надеялся, что зависть вас минует…» Всё ещё болея своей памятью (о названном брате и их дружбе-вражде, переросшей в смертельную ненависть), Йоши клялся себе сделать всё возможное, чтобы не допустить раздора между сыновьями. И теперь даже намёк на зависть (пусть глупую, детскую) он воспринял, как внезапный ледяной душ. Пришлось напомнить себе, что это пока небольшое разногласие, он может помочь сыновьям наладить отношения, воспитать их так, чтобы никогда они не обратились друг против друга. Но в первую очередь… — Рафаэль, Донателло, надеюсь, вы не против поговорить с отцом? — Мальчики одновременно подскочили на матрасе, и выглядели при этом несколько виновато. — Я хотел бы знать, что произошло с Микеланджело, пока я был занят. Раф что-то неразборчиво пробурчал себе под нос, а Донни, чуть пихнув брата в бок, честно ответил: — Мы завтракали, Майки незаметно вышел за тобой, но скоро прибежал обратно и был очень расстроен. Он ничего не говорил нам, только плакал. Вот. «Самая краткая и не подробная речь, какую только выдавал Донателло. Хм, неужели мальчики что-то скрывают?» — Рафаэль, всё так и было? — Сплинтер добавил в голос особенной вопросительно-подозрительной интонации, зная, что сын-бунтарь ещё чувствителен к прямым вопросам от отца. После их разговора в изоляторе, в ту страшную ночь, когда казалось, они вот-вот потеряют Донни, Рафаэль значительно смягчился по отношению как к Сплинтеру, так и к братьям. От Дона он вообще почти не отходил, они часто разговаривали и играли вместе, больше, чем прежде. К счастью, уважения и доверия Рафа было достаточно, чтобы он, пусть неохотно, но признал то, о чём не сказал его брат: — Майки сказал что-то вроде: «Лео ненавидит меня». И ещё что-то о комнате и том, что он уйдёт жить в канализацию, чтобы никого не беспокоить. Это всё, правда! — Я верю, Рафаэль. — «Ясно, Майки услышал часть моего разговора с Леонардо, видимо, первую часть, и принял слова брата близко к сердцу». — Спасибо за честность. Мальчики, если я попрошу вас двоих пожить следующую неделю здесь с Микеланджело, вы сможете это сделать? — Да, — немедленно отозвался Донни, тогда как Раф… сперва выглядел немного запутанным, но это быстро переросло в понимание и возмущение: — А Лео получит комнату в своё распоряжение, да?! Этот… — Рафаэль, выбирай выражения, говоря о семье! — отдёрнул сына Сплинтер, но видя, как тот сжался, сам немного смягчился: — Не думай, что Леонардо получил поощрение, сын мой. Ему предстоит познать важный урок, который возможно усвоить, лишь испытав на личном опыте. Это не будет для него легко. Кроме этого, график уборки сдвинется, о чём я объявлю за обедом. А сейчас поправьте постель, — от взгляда Сплинтера не укрылось, что черепашки сбили одеяло и подушки в комок, — и идите в зал. Мы задержались с занятиями, нужно наверстать. Сплинтер ушёл, но задержался за пределами прикрытой двери достаточно, чтобы услышать: — Рафи, папа знает, что делает. — Ну, я надеюсь, это не подарок для Лео, потому что он снова будет, ты знаешь, невыносимым. Он всегда так хвастается… Просто не может перестать болтать. И смотрит, как этот… король, вот. — Рафи! — А что? Я не люблю слушать, как Лео без конца хвалит сам себя. «Излишнее самомнение может повредить, — отметил Сплинтер. — Да, с этим я тоже должен разобраться. Позже».***
Остаток дня был для всех обитателей логова неловким и местами напряжённым. Майки не участвовал в общих занятиях — Сплинтер позволил ему поспать, но после обеда позанимался с младшим сыном дополнительно. Тому нужно было сжечь лишнюю энергию. В то же время Леонардо отмывал обеденный стол, а Раф и Дон играли в общей зале, но довольно-таки тихо. Старшего брата они игнорировали. И за ужином тоже. Лео, сперва обрадованный не слишком суровым наказанием, начал понимать, что всё не так просто. И Майки был таким незаметно-тихим, что это подсознательно тревожило. «Ничего, подуется и забудет», — с толикой вины успокаивал себя Лео, приободрённый ожиданием первой ночи в собственной комнате. И тут его тоже ждало разочарование. Матрас был жёстче, чем привычный, новое постельное противно химически воняло порошком. И было холодно. У Лео никак не получалось заснуть. «Может, пойти к братьям?» — не единожды думалось ему. Однако гордость мешала — ну как же, что, он маленький? Он же независимый и почти взрослый, вот. Мастер Сплинтер на него надеется, а большие мальчики не боятся спать в одиночку. И тёмных углов, где могут скрываться неизвестные монстры. И… и… Но страх усилился, когда логово окончательно затихло, Лео боялся, сжавшись в комок и замотавшись в одеяло посреди кровати, слишком большой для него одного. Сперва он ещё пытался приноровиться к матрасу и белью, но что-то всё равно не давало расслабиться и соскользнуть в сон. Ему казалось, что где-то рядом что-то шипит, пыхтит и зловеще хихикает. Черепашонок говорил себе, что это только игра воображения, это не по-настоящему, но… страх никуда не девался, становясь лишь сильнее. Очередной шорох раздался совсем близко, так что Лео слегка подскочил и с холодком осознал, что под этой новой кроватью есть место. Тёмное место, где запросто может поместиться какой-то монстр. Лео несколько раз был на грани того, чтобы рискнуть и побежать к братьям или хотя бы к отцу, но его удерживала иррациональная обида и упрямство, в сочетании со страхом, что стоит ему ступить на пол… Так он и остался на неудобной кровати, опасаясь заснуть, а когда всё-таки заснул, оказался в кошмаре. Он знает, что ему нужно кого-то найти, он окликает: «Эй! Отзовись! Где ты?», но звуки поглощает плотная серая пелена, обступившая его со всех сторон. Даже земли под ногами не видно. И тревога нарастает. Лео уверен (почему-то), что ему нужно спешить, иначе случится что-то непоправимое. Он бежит вперёд, пренебрегая осторожностью, за что вскоре платит падением — нога цепляется за корень или камень, ему всё равно. Он встаёт и слышит тихий плач в отдалении. — Где ты? Отзовись! — кричит он, но крик — не более чем шёпот. И он снова идёт вперёд, идёт и идёт, пока не возникает ощущение, будто он ходит кругами, безнадёжно заплутав в тумане. Вязком, холодном… И кажется Лео, что он будет плутать здесь вечность, один-одинёшенек. Что-то холодное и мокрое касается его лодыжки, и Лео… Подскакивает на постели, осматриваясь вокруг круглыми, ещё не проснувшимися глазами. Никого. В комнате никого, кроме него, а холод… Мальчик понял, что просто во сне нога выскользнула из-под одеяла, вот и замёрзла. «Я большой и не должен бояться!» — снова сказал себе черепашонок, хоть и без прежней уверенности. И поспешно оставил свою новую комнату, хоть и было раннее утро. Ему было действительно неуютно здесь — пусть он не хотел этого признавать. Тихо-тихо, чтобы никого не разбудить в такую рань, Лео прокрался в ванную, позаботился обо всех утренних делах, а потом всё-таки не удержался — заглянул в приоткрытую дверь бывшей общей спальни черепашек. Братья мирно спали все втроём, Майки между Доном и Рафом, уткнувшись носом в пластрон первого. Такие уютные, родные… и без него. Наверное, им и так хорошо. Леонардо отступил, сдержав невольный всхлип и пошёл на кухню. Там и нашёл его получасом позже Сплинтер — черепашка сидел на табуретке за столом и гипнотизировал пластиковый стакан с водой. — Ты рано встал сегодня, Леонардо, — негромко сказал он, заставив сына вздрогнуть. — Как спалось на новом месте? — Н-нормально, отец, — явно фальшиво ответил, приветственно склонив голову, Лео. — Хм. — «Из этого мальчика плохой лжец. И пока это замечательно». Сплинтер сделал вид, что купился. — Что ж, раз ты встал раньше, мы можем выполнить часть твоего наказания до завтрака. Это освободит тебе немного времени днём. Сын не слишком-то охотно согласился.***
Конечно Сплинтера не радовало молчание и отчуждённость между сыновьями. Тем более, в отличие от Леонардо, он видел, насколько расстроенным накануне был Майки и как трудно оказалось его успокоить двум средним братьям. С другой стороны, он также знал, что Леонардо долго не мог заснуть — собственно, некоторые шорохи, которые слышал старший сын, были отцовой виной, а не воображением мальчика. Само собой, заботливый и любящий отец хотел помочь мальчишкам, но так же он знал и то, что до понимания некоторых уроков дети должны дойти сами. Для лучшего закрепления. Однако он не собирался оставаться полностью безучастным. Во время работы Сплинтер обронил несколько намёков о том, что нет ничего зазорного в просьбе о помощи родных. К сожалению, сын или пропустил их мимо ушей, либо не так понял — судя по тому, как он в течение дня посматривал на братьев, будто ожидал, что они вот-вот сами к нему подойдут. Собственно, так и было. Лео посчитал, что папа говорил о том, что он, Леонардо, должен быть готов помочь и приободрить братишек, если те к нему обратятся. Ему самому не нужна помощь. Так ведь?.. А он, пожалуй, был даже разочарован, что никто к нему так и не подошёл. Второй день казался ещё более одиноким, чем первый. Братья и не думали мириться. Хотя… им-то что? Он же ничего им не сделал, ну, а за плохое поведение Лео уже получил своё наказание. «И чего они дуются?» — недоумевал Лео. А внутри что-то, ему ещё неизвестное, нет-нет, да сжималось и тянуло, отбирая спокойствие. Дома стало слишком тихо. И дело вовсе не в том, что отец не включал пластинку на стареньком, но вполне рабочем проигрывателе. Просто… Майки молчал. Ну, не совсем, вообще-то, но он только отвечал, если с ним заговаривали — сэнсэй, Раф или Донни. Лео к нему не подходил. Хотел, но будто бы натыкался на невидимый барьер. Ему было не по себе. Сильно так. И он не понимал, почему. Он ведь не был ни в чём виноват! Наговорил Сплинтеру что-то о Майки — да, но он и сам не помнил, что это было. Вздор, ерунда накипевшая, вылезшее раздражение, которое и исчезло быстро. Да и не мог братик услышать. Ведь не мог же? Сам Лео никогда не подслушивал, о чём отец говорит с кем-либо из братьев наедине. У него в голове не укладывалось подобное. Так что Майки, конечно, просто играет в свою малопонятную игру. Скоро, как всегда, ему наскучит. Так себя Лео успокоил, хоть и не полностью. Он не понимал и оттого обижался. С чего вдруг он стал изгоем в своём доме, тенью? Лео думал подойти к братьям, напроситься на игру… Только вспоминал, о чём сам недавно размышлял — что ему и самому вполне хорошо. Ну, а раз они его не зовут — пусть! Вот ещё ему набиваться! Только вот места он себе не находил, всё слонялся по логову. Как-то раньше у него не образовывалось столько свободного времени. Да, он мечтал об этом — чтобы мог заниматься, чем хотел. А на деле оказалось, что ничего и не хочется. Даже припрятанный от загребущих ручек братьев журнал «Природа», который Лео так нравилось рассматривать — и тот не радовал, как обычно.***
— Вот чего он, а? Донни вздохнул, услышав этот вопрос уже в третий раз за этот день. Раф никак не мог сосредоточиться на их игре, постоянно кидая взгляды в сторону старшего брата. — Не знаю. Папа сказал — не вмешиваться. Дай вон ту доску. Ага, спасибо. Вот это будет мост. «Доска» на самом деле — небольшой кусок фанеры с неровными краями и дыркой от гвоздя, отлично встала в проём «замковых ворот», собранных из конструктора. — У настоящих замков были откидные мосты, да? Чтобы врагов задерживать. Вот кусок верёвки есть. Сойдёт за цепь, если мы её прикрепим? — Ага. Вот сюда, в дырку, проденем и завяжем узелок. Ой, развязался. — Дай мне. Так. Вот, вышло. Э… конец только болтается. — Заправим. Работает, смотри! — Круто! Теперь — ров нужен. С крокодилами или пираньями. Я не понимаю, Донни, почему папа ничего не делает? — Он знает, что делает, — не сказать, что Донни был уверен в этом, но надеялся. Потому что ему, как и Рафаэлю, было тяжело видеть младшего брата (с которым сейчас занимался отец), таким непривычно подавленным. Майки всегда был таким ярким, весёлым, а теперь, уже второй день — тень-тенью. Нехорошо. — Если ничего не исправится, я пойду к Лео и хорошенько его проучу, — серьёзно сказал Раф. Донни ощутил холодок под панцирем. Случалось, конечно, что они дрались, но это было так, не всерьез. А теперь… «Пожалуйста, пусть всё снова станет, как раньше! — мысленно попросил Донни. — Даже если Раф прекратит со мной дружить…» Конечно, ему была очень дорога внезапно свалившаяся на голову дружба Рафа, за которую Дон с радостью (и первоначально — с некоторым недоверием) ухватился после болезни. Но если это его внезапное счастье что-то нарушило в семейном балансе… что ж, как бы больно это ни было, Донни был готов этим пожертвовать. Наверное. Он и сам не знал точно. Зато знал, что здорово строить вместе с Рафом замок. Вообще здорово с ним быть рядом, когда он не обзывается, а нормально разговаривает. И пираний для рва они нашли сами — правда, маленькие рыбки из игрушечного набора «Рыбалка» имели слишком добрый взгляд, но Раф взял ручку и попытался это исправить.***
Вторая ночь была не лучше первой. Да, теперь Лео знал, чего ожидать. Специально, подавив дрожь, полазил по всем углам при свете, заглянув и под кровать. Никаких монстров не нашёл. Разве что пару небольших пауков и какое-то длинное тонкое насекомое со множеством ног. Черепашонок сперва было решил, что оно дохлое, но когда наклонился и легонько подул — эта штука как рванула куда-то, что заставила подскочить от испуга и неожиданности. После этого Лео решил, что хватит с него изучения окружающей среды перед сном. Хоть он вроде бы и видел своими глазами, — ничего большого и ужасного в комнате нет — но всё равно в темноте страх неминуемо усилился. Вместо абстрактных чудищ воображение подкидывало образы пауков и той невыразимо жуткой сороконожки, только увеличенных во много раз и с голодным настроением. И снова ему было холодно. Но опять-таки он не пошёл ни к братьям, ни к отцу. В ушах звенел язвительный голос Рафа: «Папенькин сынок, и спать не можешь без него!». Так зеленоглазый брат дразнился, когда Лео приснился какой-то очень уж страшный кошмар и выгнал его из общей спальни в комнату Сплинтера. Только папы тогда не было дома. Леонардо действительно испугался. Тогда… с год назад где-то. То есть, когда Лео ещё был значительно младше и впечатлительнее. «Теперь я старше и не побегу никуда. Это моя комната, нечего мне бояться!» Уже погружаясь в сон, он будто бы услышал чей-то плач. И тот же плач встретил его во сне. Та же пелена вокруг, та же потребность найти кого-то — это уже знакомо. Только чьи-то всхлипы добавились. — Ау! Тут кто-то есть? Слова тонут, вязнут, будто в трясине. Лео не очень-то уверен, что это, но однажды он запутался в нитках — это когда Майки как-то раздобыл множество клубков пряжи и мотков верёвки и все их распотрошил, привязав или просто прицепив к нескольким сдвинутым стульям и табуреткам в зале. Леонардо не увидел всего этого безобразия, потому что шёл утром из их спальни сонный и влез, запутался сразу же. И перепугался — потому что был беспомощен. Как муха в паутине, не мог вырваться. И сильно разозлился на Майки. И испугался ещё. Вот это было самое близкое к описанию трясины, что ему довелось испытать на себе. — Эй! Нет ответа. Лео идёт вперёд, подгоняемый нарастающим чувством тревоги. Он может опоздать и тогда случится что-то ужасное, непоправимое. Он знает. И вот — неужели?! — среди плотной завесы он видит маленький тёмный силуэт впереди. Будто бы съёжившаяся фигурка. И снова плач. Лео ловит себя на мысли, что он знает этот звук, знает, кто мог так плакать… Но попытки приблизится к знакомой-незнакомой фигурке обречены на провал. Он тянется, но не может достать. Бежит, но не двигается с места. Леонардо проснулся от собственного бессильного всхлипа. Он снова не помог тому, кто в нём нуждался. Не помог… И почему его так взволновало это? Сон ведь. Всего лишь сон, никто не пострадал на самом деле. И нет нужды чувствовать себя таким виноватым.***
Честно сказать, Сплинтер был удивлён и встревожен выдержкой или упрямством Леонардо. Он-то думал, Лео уже на вторую ночь не выдержит, но нет, мальчик продержался стойко. Всю ночь никуда не рыпался. И хоть по нему было видно (непривычно бледный сын был слишком тихим на завтраке и тренировке), что ему далеко не всё равно, мальчик ничего не предпринимал. «Этак он весь воспитательный момент пропустит, — тревожился Сплинтер. — Может, я всё-таки промахнулся?» Глядя на остальных сыновей, бывший Хамато Йоши всё яснее понимал, что вскоре должен будет вмешаться, если ничего не изменится. «Я дам им ещё сутки, — сказал он себе. — Если к следующему утру ничего не изменится, я поговорю с ними всеми. Нужно только решить, как лучше…»***
Майки чувствовал себя самой-самой несчастной черепашкой в мире. А ведь до недавнего времени всё было идеально, у него были любящие братья и замечательный, добрый, умный и сильный папа, который всегда-всегда поможет и объяснит, и сказку расскажет, и… в общем, идеальная семья. Папа-то остался, но… всё равно казалось, что привычная жизнь обрушилась со словами старшего — самого любимого из троих! — брата. «Он невыносимый!» «Майки постоянно лезет под руку, когда не надо». «Он портит вещи, нельзя ничего просто так оставить!» «Он не может себя занять, его постоянно надо развлекать». «Я не хочу постоянно с ним нянчиться!» — вот это не было сказано вслух, но Майки всё равно будто бы слышал эту фразу. Слышал вместе со словами: «Я его ненавижу!». Лео не любил его, он не хотел даже находиться с ним рядом, он… Нет, Майки был виноват, только он, а не Лео. И в том числе — что не мог прекратить плакать, угодив в объятия Донни. Что-то наговорил на эмоциях, но самое страшное он жаловался! Черепашонок вспомнил далеко не сразу. А когда вспомнил — ужаснулся. «Никто не любит жалобщиков», — так ему однажды сказал Раф, а Майки не воспринял это всерьёз. Даже и забыл об этом, пока не вспомнил неожиданно там, на кухне. Он нажаловался на Лео! Теперь его будут ненавидеть и Донни с Рафом, и папа! Ужаса от этой мысли было достаточно, чтобы Майки замолчал. Правда, надолго у него это всё равно не получилось, ведь папа спрашивал его, волновался… И Майки отвечал, а что ещё он мог сделать? Папу волновать тоже нехорошо. Но в другое время черепашка старался помалкивать — может, если Лео увидит, что он может быть серьёзней и тише, то простит его?.. А ведь Микеланджело так радовался, что папа решил поселить их вместе! Черепашонок на самом деле не очень-то понимал, зачем им вообще разделяться, но если уж надо — то лучше с Лео, таким храбрым, надёжным, тёплым и родным. Все братья для Майка родные, самые-самые лучшие, но Леонардо… Старший занимает особую позицию и это нельзя объяснить. Просто с ним хорошо. Комфортно, на самом деле, — хоть Майки ещё не знал этого слова. Но, видимо, Лео не нравится быть с ним. И голубоглазый черепашонок подумал, что если постарается измениться, Лео передумает. Это было очень трудно, — сдерживаться — но Майки старался. Только почему-то чем больше он старался, тем больше все вокруг нервничали. А вечером стало совсем плохо, ведь ночевать Майки предстояло с Донни и Рафом. Значит, Лео не сменил гнев на милость… Так он решил. И братья, и отец утешали его как могли, но это было не то, чего ему так недоставало. Спал Майки плохо, хоть братья сделали всё, чтобы его успокоить. С ними было хорошо обниматься, но очень не хватало Лео. И черепашонок боялся, что старший брат никогда-никогда не заговорит с ним, не будет играть. Такая нерадостная перспектива так его ужасала, что ему весь следующий день даже и есть не хотелось (хотя он никогда не жаловался на аппетит), и даже на занятиях с отцом Майки не мог сосредоточиться, пусть и давал себе слово — доказать, что может. Но ничего не получалось с собой поделать. Донни пытался его отвлечь, успокоить, а Раф ругался на Лео — но такая защита Майки совсем не радовала, ему не нравились конфликты в семье. Тем более, из-за него. Папа тоже нервничал, Майки видел это. А вечером всё повторилось. Постель была слишком большой для них троих, будто бы напоминая, что одного куска целого не хватает. Когда Майки всё-таки пригрелся и уснул, ему приснился кошмар. Там он был один в логове, как ни звал, никто из родных не откликался. И казалось, больше никого на свете нет. Только он… и это навсегда. А папа говорил, что навсегда — это очень-очень долго… Майки проснулся и понял, что плачет от боли и обиды. Угол подушки промочил. А братья во сне приткнулись друг к дружке, сдвинув его ближе к краю. На самом деле так бывало и раньше — Донни будто бы инстинктивно тянулся к Рафу и тот его принимал, хоть и отрицал после, а Майки… Мальчик печально вздохнул, помня, что сам утром нередко оказывался прижатым к Лео. Это было здорово. Было. И так сдавило что-то внутри, что он чувствовал — ещё немного и расплачется. И братьев разбудит. Потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться, думая о «нудном», то есть, занятиях со Сплинтером. Все эти знаки, цифры, правила… Это было ужасно скучно, но Майки обнаружил, что мысленное повторение здорово успокаивает и отвлекает. Началось утро… Этот день — третий — был самым плохим, потому что время тянулось и тянулось, легко можно представить, что так всё и будет дальше. Донни и Раф, конечно, примут его в свои игры, хотя видно, что им нравится играть именно вдвоём (Майки видел, они понимали друг друга с полуслова, когда строили свой замок), Сплинтер тоже не прогонит, но папа — это же папа! А Лео будет заниматься своими делами, не обращая на него, «надоедливого младшего брата» никакого внимания. Будто его и не существует! Правда, расстроенный малыш, стараясь держаться подальше от Лео (чтобы не раздражать его своим присутствием), не видел, что старший как раз-таки присматривается к нему. Леонардо беспокоился, конечно, ему было не всё равно, что младший брат такой тихий и подавленный. Ему хотелось поговорить, может, как-то уладить повисшую между ними неловкость. Но просто подойти, как ни в чём не бывало? Под настороженными взглядами Рафа и Дона? Средние братья, очевидно, присматривали и за младшим, и за старшим. А застать Майки одного у Лео не выходило. Тот будто бы (именно так, на самом деле) избегал его общества. Кроме того, Леонардо было стыдно — за своё поведение и вырвавшиеся слова, пусть он толком и не запомнил их, пусть Майки их и не слышал… Но сам Лео знал и жалел о них. У него было достаточно времени, чтобы подумать — о себе, о семье, о своих чувствах… Он понял очень важную истину: периодическое раздражение от поведения родных неизбежно, но любовь — постоянна. Она значительно перевешивает недостатки. Ему не хватало прежнего общения с братьями, но Лео, впервые столкнувшийся с такими вот обстоятельствами, понятия не имел, как всё исправить. Подойти и попросить прощения? А как? Раф вон, казалось, вообще не стал бы слушать, смотрел злобно, как бы говоря «Подойдёшь — укушу!». А Майки, должно быть, лучше с двумя другими братьями, но не с ним… Навязываться Лео не любил и, если говорить на чистоту, слишком много сомневался. В себе, в том, как поступить правильно, что лучше сделать. Вот так, как ни странно, оба хотели как лучше, только известно, что частенько получается из такого желания. А тем временем, атмосфера дома семьи Хамато всё темнела и темнела. Черепашки нервничали, Сплинтер — тоже. Он почти был готов отказаться от плана, думая, что мальчики ещё слишком малы для таких… манипуляций, что они ещё не понимают. Перемудрил? Йоши не исключал этого. И почти решил поговорить с сыновьями откровенно, однако заметил перемены в настрое Леонардо. Тот колебался, судя по взглядам, нерешительным и чуточку испуганным, бросаемым на братьев, старший черепашонок раздирался противоположными желаниями. Ещё немного и он сам сделает необходимый шаг! И Сплинтер решил дать ему эту возможность, надеясь, что не пожалеет. «Ещё одна ночь, — сказал себе Сплинтер. — Если сегодня ничего не решится…»***
Лео было не страшно. Ну, почти. Его не съел монстр за две ночи — это должно было означать, что-либо ему (этому неизвестному монстру) черепахи-мутанты не по вкусу, либо он не хищный, либо же никакого чудища и вовсе нет. Воображение — штука коварная, сыграло с ним шутку. Мальчик даже преисполнился гордости — он большой и храбрый! — и некоторого снисхождения к братьям. Они ещё боялись темноты, в отличие от него, а собственное бесстрашие делало его… выше, что ли. Вот только ощущение холода и пустоты никуда не делось, пусть страха уже не было. Лео ворочался и никак не мог уснуть, всё думая и думая о том, что ему снилось на днях, и о том, что делать. Склонялся к мысли, чтобы просто начать себя вести, как будто ничего и не было — ему казалось, что всё придёт в норму само собой. Он почти уже уговорил себя, что так оно лучше будет, когда услышал (действительно услышал, ему не послышалось, он был уверен) тихий плач. И сел в постели, нерешительно глядя на дверь. Что бы ни случилось, папа всегда со всем разбирался. Это было, ну… правильно. Ощущалось так. Куда же ему, Леонардо, заменять отца? Кроме того, что это как-то неуместно, будто даже попрание авторитета, так оно ещё ему не по силам… «А папа хотел, чтобы я был его помощником… Как именно, интересно?» Его размышления прервал очередной приглушённый всхлип — и смёл все мысли, кроме одной: «Моему брату плохо, а я тут сижу!». И ничего его не сдерживает, потому что это не сон с непонятными туманами и преградами. Об этом он подумал мельком, отстранёно, на цыпочках (потому что ночь, нельзя будить родных… и он же будущий ниндзя, соответствовать надо) выходя из комнаты. Да, он-таки пошёл к брату, даже не уверенный до конца, действительно ли ему не послышалось, зная, что нарушает правила, но не сомневаясь при этом в правильности такого поступка. И, кажется, недовольство отца — за непрошеное вмешательство и за ночную прогулку — совсем-совсем его не пугало. Он не думал об этом сейчас. Майки сидел прямо на полу, обняв колени, в зале, рядом с тем местом, где Раф с Донни строили свой замок. Да, кстати… «А где ребята? Почему они не уследили, не услышали?» Его горячо возмутило, что он — из другой комнаты, между прочим! — услышал, а братья и панцирь не почесали. Лео замер на мгновение, собираясь с духом, а потом приблизился и сел рядом со вздрагивающим от затихающих рыданий младшим.***
Майки не смог заснуть, в отличие от братьев. Может, если бы он, как в первую ночь, лежал между ними, было бы достаточно уютно, но… Дон снова отодвинул его к краю, едва не забравшись на Рафаэля целиком. Благо, Рафа очень сложно разбудить, особенно после вечерних игр — в этот раз они все, втроём, играли в прятки, которые быстро переросли в салки, но младший вскоре остался не у дел. Майки же снова спрятался. И даже обрадовался, ведь игра на троих, вместо четырёх — это совсем не то, так уж лучше пусть будут играть те, кто правда в настроении. Младший черепашка не хотел им мешать, ему было радостно видеть, что его братья так хорошо ладят. Он боялся, что помешает этой новой и прекрасной гармонии между ними. Так же, как раздражал Лео аж до того, что тот не хочет с ним жить… Вот из-за этого, непривычно тёмных мыслей, он и не мог заснуть. Несмотря на то, что вот они, братья, совсем рядом, Майки чувствовал, будто совсем один, так холодно и пусто было внутри. Казалось, кто-то злой — по-настоящему злой, как в страшных историях, которые так любит Раф — взял и задул свечу, что горела внутри Майки, освещая его изнутри и даря тепло, желание улыбаться и смеяться, и делиться этим весельем со всеми окружающими. Одиночество. Вот что это было. Он выскользнул из комнаты и, немного подумав, решил пойти к отцу. Уж тот-то ему поможет, как всегда. Папа для него сейчас был единственной опорой в шаткой конструкции мира. Вот только Сплинтера не было дома. Такое случалось изредка, но почему сейчас, когда так нужна поддержка, папы нет?.. Майки устроился прямо на полу в зале. Наверное, он бы лучше свернулся в комок на постели отца, но его комната была заперта, так что… Что ж, какая разница, где пла… то есть, конечно, ждать отца? А он решил непременно его дождаться. Всё равно, думал, не уснёт. А на полу было так холодно, но это чувствовалось… правильно, ведь когда никого вокруг и должно быть холодно. Майки подумал: «Никто не придёт и не согреет. Никому до меня нет дела». И это так… Он не испытывал подобного прежде. Не до того, чтобы казалось — ничего хорошего больше никогда не будет. Вот так Майки испытывал острый приступ жалости к себе и общего пессимизма, плача и тайно (или не тайно?) надеясь, что кто-нибудь придёт и утешит, и тут же всё станет снова хорошо. Ему нужно было заверение, что всё обязательно будет хорошо… И всё же, когда знакомые руки осторожно, даже нерешительно, обняли его, Майки не поверил в первые мгновения. Ему понадобилось потрогать кожу и пластрон брата, чтобы убедиться, что это не сон. Его обнимал Лео, молча, но, как оказалось, иногда и этого достаточно. Микеланджело не был один. Леонардо не был один. Несмотря на сквозняк, холод, тянущий от пола, ему было тепло — и всё только потому что младший брат доверчиво прижимался к нему, уткнувшись носом в плечо. Доверился, хоть Лео его и обидел (сам факт старший черепашонок понял, пусть не был уверен, за что), даже казалось, ждал. Это всё, конечно, здорово, будто пошатнувшаяся башня из кубиков внезапно выровнялась, вот только, как бы ни хотелось, долго они не могли оставаться в таком положении. Лео понял это, чуть сдвинувшись, чтобы найти более удобную позу. Пол был холодный, да и сквозило. «Ой, это плохо. А что, если Майки заболеет?!» — эта мысль взбодрила Леонардо не хуже отцовского нагоняя. После болезни Донни они все были несколько нервными… Он поднялся и поднял братишку, который, похоже, успел пригреться и почти задремать, и повёл к себе. Вообще, ему в тот момент было всё равно, с тем же успехом он бы и в бывшую спальню четвёрки пошёл, только та была немного дальше, и это решило вопрос. Главное же было оттранспортировать младшенького куда-нибудь в более тёплое место. На кровати они разместились достаточно удобно. Майки охватила запоздалая дрожь, и он спешно спрятал все холодные конечности под предложенный Лео плед. Вторым (запасным) они замотались оба. Кто-то из них начал тихий разговор — обыденный, простой такой, кто что делал днём. И это было… как раз то, что нужно. Будто и не было этих трёх дней отчуждения. При этом оба знали, что эти самые дни были, потому-то и наслаждались этими моментами вместе. Как заверение, что они всё поняли и больше подобного не повторится. Майки тихонько рассказывал о новой игре Дона и Рафа. Постройка, осада и оборона замка — это звучало действительно интересно, решил Лео. И он ясно понял, чего хотел братишка. — Знаешь, мы построим замок ещё лучше, чем Раф и Донни, — пообещал он и получил в ответ яркую, счастливейшую улыбку. — А мы можем сделать это вместе? Один замок? — спросил Майки, чуть погодя. — Да, — сглотнув непонятно откуда взявшуюся горечь, ответил Лео. Да, они построят один замок на всех. И, наверное, будут спорить, каким его сделать и из чего. Но самое главное — построят они это вместе. И он будет самым-самым! Лео непременно сделает всё и даже больше для своей семьи — он это понял, как никогда чётко. Ради вот этого солнечно-уютного комочка, спокойного и всегда поддерживающего Донни и временами колючего Рафа. Ну и папы, само собой, который об этом как раз и намекал (до Лео дошло). Потому что… Просто потому, что они того стоили и не было у него никого и ничего ценнее. Ни старший, ни младший не заметили, как кто-то облегчённо вздохнул и ушёл в свою спальню. Донни улёгся поближе к Рафу, и быстро заснул под сонное братово ворчание. На душе у маленького умника было спокойно и радостно. Этой ночью четыре черепашки спали спокойно. Так их и нашёл Сплинтер утром. И, догадываясь, что сыновья пол ночи толком не спали, дал им выспаться. Урок был успешно усвоен.***
Зная, что всё уладилось между сыновьями, Сплинтера беспокоили два вопроса, и он, чтобы удовлетворить своё любопытство, позвал Донни составить ему компанию за вечерним чаем. Конечно, этого мальчика интересовало в комнате отца не оружие (как Леонардо и Рафаэля), не живопись (как Микеланджело), а полка с книгами и свитками. Взгляд Донателло притягивался туда, как магнитом. — Донателло, почему ты солгал мне? — Видя, что сын смутился от такой формулировки, Сплинтер уточнил: — Когда я спрашивал о произошедшем с Микеланджело. — А… я… я не хотел, чтобы у Лео были неприятности. Я подумал, Майки, наверное, просто что-то перепутал или не так понял и… ну, Лео ведь не мог ненавидеть Майки, вот я и не сказал ничего. — У тебя доброе сердце, сынок, — мягко произнёс Сплинтер, положив руку Дону на плечо. — Но запомни, такие конфликты нельзя замалчивать. Маленькие разногласия могут со временем перерасти в войну, а этого нам не надо, верно? — Донни горячо закивал, а, глядя на это, Сплинтер улыбнулся. Он помнил об ещё одном нюансе: как-то так получилось, что в ту третью ночь не было никого, кто мог утешить Майки. Да, конечно, Рафаэль крепко спит, но Донателло никак не мог не проснуться, когда младший вставал с матраса, ведь лежали они рядом. Но Сплинтер и без вопросов понял — и снова-таки был под впечатлением от сообразительности умного сына. Тот сделал вид, будто спит, чтобы предоставить шанс Лео. На самом деле их (отца и сына) мысли на удивление сошлись. Ведь крыс отлучился из логова с той же целью… ну и необходимость пополнить запасы пищи сыграла свою роль. Сплинтер не стал озвучивать эти соображения, надеясь, впрочем, что ясно дал понять мальчику, как гордится им. Ими всеми, если на то пошло.