Семейные узы

«Скучно». Донни кашлянул один раз, но не успел обрадоваться, как зашёлся в новом приступе кашля. Болезнь не желала просто так выпускать его из своих когтей. Пусть температура уже опустилась к норме, но во всём теле была ужасная слабость, Дон чувствовал себя бессильным и, часто, одиноким. Отец не пускал к нему братьев, чтобы не утомляли и не заразились, а сам тоже не мог постоянно сидеть с Доном. Да мальчик и не просил об этом. Просто… Вот он лежит целый день, один, думает о чём-то, но привычное занятие не приносит удовольствия. А любое действие утомляет. Он пробовал сидя играть с медвежонком, который может считать (Дон-то уже это всё знает, но сам мишка ему нравится), или возить по одеялу машинку, но… собственные руки кажутся ему слишком тяжёлыми, кожа ещё неприятно побаливает, а ещё эти приступы кашля донимают. Ему кажется, что с очередным сотрясающим его тело приступом он выплюнет не вязкую гадость, а всё, что внутри. Органы, кровь… Это пугает. Наверное, ему всё-таки стоило послушать папу и не смотреть ту энциклопедию по анатомии… Хотя больше его пугала темнота, поэтому Донни старался держать глаза открытыми и не спать, хотя это было трудно. Ему нужно отдыхать, так сказал папа, но он не хотел снова оказаться один в пустоте. Казалось, вдруг он не выберется оттуда, не найдёт дороги обратно? Он не хотел оставлять родных. Папу, который так за него волновался, братьев… Жалко только, что их пока к нему не пускают. Ему хочется снова прижаться к ним, обнять… Оказывается, он соскучился по их черепашьему гнезду, пусть даже Майки пачкает подушку слюнями, а Лео подскакивает, стоит лишь кому-нибудь пошевелиться. Рафаэль же имел привычку пихаться во сне, но и по этому Дон тоже соскучился. Это всё давало знать, что с ним рядом братья. Приятно было засыпать под их сердцебиение и дыхание. Но Лео всё чаще отрывался, желая спать отдельно. Может, папа прав, и брат действительно самый старший из них? Раф вон тоже иногда вредничает, но и Майки, и Донни знают, что это он не всерьёз. «Интересно, что они делают? Наверное, уже зарядку… а потом будут заниматься учёбой». Дон тоскливо вздохнул и подавил очередной приступ. Ему нравилось заниматься с учителем куда больше, чем бегать и прыгать, тянуться и махать руками. Пусть даже он, видимо, опередил братьев, зная цифры и буквы, читая значительно быстрее, чем остальные. Но ведь нечестно это показывать по сравнению с остальными? Точно, как сказал учитель Лео, освоившему очередное упражнение и желавшему учиться новому: «Ты молодец, сынок. Но нужно не торопиться. Подожди, пока братья тебя догонят, а сам пока отработай то, что уже знаешь. Повторение поможет достичь совершенства». Вот Донни и повторял, но, бывало, не удерживался и заглядывал дальше, а то и придумывал себе другие задания. Иногда хотелось рассказать братьям, но… вспоминалось, как Раф сказал Лео после того самого занятия: «Выскочек никто не любит». Донни не очень хорошо понимал, что значит слово «выскочка» и почему это так плохо, но не хотел таким быть. Не хотел, чтобы братья его избегали. Тяжёлая, точно ватная голова клонилась, клонилась и упала на подушку. Из дрёмы его вывело вторжение в комнату. Тихо-тихо скрипнула дверь, притворяясь. Донни приоткрыл глаза, ожидая увидеть папу, но… его встретили зелёные глаза Рафа, нёсшего поднос с тарелкой и стаканом. Вид у брата был немного виноватый и возбуждённо-радостный — так он обычно выглядел, когда делал что-то весёлое, но запрещённое. Как когда влез вместе с Лео в додзё, в хранилище оружия, что было, конечно, запрещено. Тогда тоже нос задирал, но на учителя поглядывал с опаской — Раф? Папа же сказал, что не… кха-кххх… — Дон прикрыл рот и отвернулся. — Он мне разрешил. Как бы, — пожал плечами брат, взгромождая поднос на тумбочку. — Да ничего страшного! Я же уже тут был, когда ты совсем с высокой температурой лежал. А со мной — всё в порядке. Папа там занят, — пояснил маленький бунтарь. — Майки играл и понатягивал где можно и нельзя верёвки над самым полом, Лео споткнулся на кухне и ударился об стол, на него упала миска с червями, весь пол… эм… короче, папа не скоро освободится. А тебе нужно поесть, чтобы набраться сил и выздороветь. Донни безропотно взял похлёбку, тарелку с которой Рафу пришлось придерживать — у больного от слабости подрагивали руки. Удивительно, но возражать брату он не мог, хотя при Сплинтере от еды отнекивался. Просто… ему не хотелось, чтобы Рафаэль уходил. Ему ещё хотелось выяснить, приснилось ли ему, что Раф с ним разговаривал, когда он был там, в пустоте. Но первым заговорил всё-таки Раф, когда Дон допивал чай. Полупустая тарелка снова стояла на подносе — при всём желании Донни не смог в себя впихнуть всё. — Ты давай, не залёживайся, хорошо? — несколько неуклюже сказал Раф, отведя взгляд. — Я… мы скучаем. Вот. Донателло понял — и ответ на интересовавший его вопрос, и то, чего брат не высказал. — Я постараюсь, — улыбнулся он. Рафаэль кивнул, ответив на улыбку, и внезапно выдал: — Папа готовит вторую комнату. Тыбудешьмоимсоседом? Дон поперхнулся от неожиданности. И не из-за того, что Сплинтер обставляет вторую комнату под спальню, и даже не потому что брат высказался так быстро, как обычно делал взволнованный Майки, а из-за того, что Раф предложил ему соседство. — А я думал, ты хочешь с Лео… — выдавил он. — Не, пусть он с Майки нянчится, — помотал головой Раф. — Так что скажешь? — Я с радостью! — Донателло хватило сообразительности задвинуть куда подальше готовые сорваться с языка: «А тебе со мной не будет слишком скучно?» и недоверчиво-радостное «Правда?! Ты действительно хочешь жить со мной?». А Раф продолжил его удивлять, предложив посмотреть вместе журналы с машинами и мотоциклами, которые прибрал к рукам, едва отец их принёс из похода на загадочную поверхность, и с тех пор никому не показывал. «Возможно это начало настоящей дружбы», — подумал Донни.

***

*** Раф лежал в общей кровати, в которой ещё не хватало четвёртого панциря, и думал о том, как здорово было сегодня поболтать с Донни. Пусть ему влетело от отца — ерунда, не впервой — зато они с Доном достигли взаимопонимания. Себе он пообещал, что станет лучшим братом и другом для того, кем раньше пренебрегал. Никогда-никогда не позволит никому его обижать.