Хозяйка Черных Гор

      Давным-давно, когда мир был юн и прекрасен, из звёздных чертогов Творца сошли в него эльдар — первородные, старшие дети Создателя, чьё величие, красота и мудрость были сравнимы с богами...       И конечно, они создали в мире все хорошее, что только есть — построили города, приручили зверей, развели полезные растения, придумали письменность и счёт, а после и множество наук, и разнообразные искусства. Так они жили в радости и любви, занимаясь познанием и украшением мира, пока однажды в стройных и светлых рядах не нашлась, так сказать, чёрная овца — точнее, баран, принц Эаллэссэ. Неведомо, чего ему не хватило в жизни, однако, результат последовал весьма неприятный — принц, как водится в подобных случаях, сперва увлекся запретной магией, потом поднял восстание, а когда понял, что проигрывает — со злости взял, да и расколол единый мир на четыре части — так из одного большого материка появилось четыре, поменьше, и будто этого мало — из щелей в ткани мира понаползло всякой нечисти.       А те, кто последовал за принцем, как водится, заполучили проклятие — отныне ни они, ни их потомки не могут видеть солнечного света, ибо он их обжигает и ослепляет. Благие сородичи из милосердия оставили отщепенцам жизнь и пристроили к делу — единственному, для чего оказались годны проклятые эльдар. Добыча руд и камней в глубине пещер, да ещё такие дела, для которых не надо показываться на глаза среди дня — уборка мусора, таскание грузов, починка чего-нибудь, ночная охрана, ну, и ночные развлечения для тех, кому захотелось экзотики — безропотных и покорных чернокожих красавиц или красавцев, без разницы.       И назывались эти несчастные… правильно, дроу. Что скажете, немного не то, что вы представляли?       Вот и юная дроу по прозвищу Тиль до вчерашнего сна не представляла, что может быть по-другому. Она выросла в узких душных штольнях Серебряных Гор, ни разу не видя солнечного света — ее белесые глаза хорошо различали тепловые контуры, а подвижные длинные уши ловили звуки так чутко, что она могла, просто тихо свистнув в незнакомый провал, узнать, насколько он велик. Ее предки жили под горой сравнительно недолго — всего-то пятнадцать поколений, этого было недостаточно, чтобы ее рост стал маленьким, как у тех, чей род тянулся здесь тридцать или сорок колен. Но этого хватило, чтобы плечи и бедра раздались, а кости и мышцы стали крепкими, способными легко выполнять самую тяжелую работу. Про таких, как она, надзиратели говорили: «гнома растянули в стороны, но еще не сплющили вниз».       И такие, как она, еще имели шанс покинуть гору. Например, если в их шахту случайно заглянет скучающий инспектор от Высокородных — как правило, молодой и раздраженный вынужденным нахождением в месте, где толком не развлечься… и если он захочет женщину, то скорее всего, выберет ту, что еще не совсем огномилась. И если она сумеет услужить, то он может забрать ее с собой, когда будет возвращаться туда — в мир Света, которого Тиль никогда не видела — лишь изредка обоняла приносимые сквозняками запахи, странные и чудесные, незнакомые…       Так вот — она не видела Надземья, и могла только воображать, какое оно на вид. Конечно, рисовалось в ее воображении нечто, от реальности далекое — ведь даже, что такое «небо», она представляла весьма смутно. И конечно, ей хотелось бы поглядеть на все Надземные диковинки — но увы, таким, как она, запрещалось покидать гору, ведь без милости и дозволения Высокородных свет сначала лишит их зрения, а потом сожжет. Поэтому Тиль мечтала, но не задумывалась о побеге… до вчерашнего сна.       Что же изменилось вчера? Вчера она увидела удивительный сон. Сон о мире прекрасном и страшном, полном могущественных и опасных творений чуждого ума. По сути, как будто гномские — целиком из железа и камня, но сотворенные расой, похожей на Высокородных, только с маленькими глазами и круглыми ушами. Раса эта называлась «люди».       И Тиль жила жизнью одной из женщин этого народа — точнее, детей. Вот странность! Эти существа, оказывается, считались детьми до восемнадцати лет, а то и дольше. И тратили время на кучу совершенно непонятных занятий. А работать им было совершенно не нужно — только учить и запоминать, и даже этим они умудрялись быть недовольны.       Сама Тиль с той поры, как себя помнила, ползала в отвалах, разведывала ходы и разносила инструмент. Потом ей доверили тележку — в паре с напарником, она тянула, он толкал. Потом, когда стало ясно, что сила и точность рук пришли к ней в полной мере, поставили ее в бригаду рубильщиков. Тем она и занималась вот уже десять лет.       Среди своих Тиль считалась опытной — умела чуять камень, бить так, чтоб осколком не прилетело. Знала, как делать свод, чтоб не засыпало. Знала породы руды, виды камней — особо ценились зеленые, красиво светящиеся. Трогать их голыми руками было нельзя — после на коже появлялись долго не заживающие язвы, ломило кости, а у некоторых особо хлипких шла горлом кровь. Еще она лучше всех умела зашибать пещерных крыс броском кирки, и складывать сломанные кости, что весьма ценилось: калекам одна судьба — в уборщики. А быть уборщиком — хуже нет, дело хоть и не трудное, но поганое, как ни что. На довольствии рудника-то они не значатся! Значит, и кормить их никто не будет, и что им остается? Трупы им, беднякам, остаются, ведь крыса — тварь ловкая, в нее и здоровый попробуй попади.       Так она и жила — от своего места на лежанке в душной келейке, где кроме нее толклись ее напарник, мелкий сын, три старших сестры, их мужчины и восемь племянников — до рабочего места, где к ней не совались ближе, чем на взмах кирки.       И вдруг — ее переполнило чужой жизнью! Что называется, трахнуло, аж из ушей потекло.       Там, в этой жизни, было небо. Небо, с ума свихнуться! Огромное! Там было солнце! Деревья! Цветы! Яркие, как безумие! И столько звуков и запахов, что она просто потерялась в них для начала.       Там были кучи непонятных и ненужных вещей. Горы самой разной еды. Одежда — сколько же у этой девочки было одежды, хватило бы на всю их келью и пару соседних! Там были такие штуки, через которые можно было поговорить с любым человеком в мире, и такие, с помощью которых можно было узнать все на свете, и такие, которые сами ездили, и… доездились.       Эти штуки, как поняла Тиль, были очень быстрыми, но не очень-то прочными. А еще требовали немалой сноровки в управлении — это тебе не тележка с рудой, катящаяся по узкому коридору из конца в конец. Так та девочка и умерла — столкнувшись с другой «машиной», и на этом сон закончился.       После смены, покормив сына, она лежала на своем месте под звуки трахающихся сестер, и размышляла об увиденном. Сон казался видением, порождением Вонючей Ямы, но откуда бы ей взять такие картины? Цвет неба, запах цветов, вкус еды, наконец? И знания, знания… столько всего узнала эта девочка за свою краткую жизнь!       Тиль вывела пальцем на грязном полу: н… е… б… о…       Небо.       Странно. На языке, которым говорили эльдар, это должно было звучать, как… э… а… ль… эаль-а… эаль-атар, небесный дом. Или «эльтир»? Тиль внезапно поняла, что в голове у нее два языка, причем, приснившийся она знает лучше.       Девушка нахмурилась. На языке, которым говорили эльдар, она знала всего-то три символа: «опасность», которым помечали места, где скопился яд или была ненадежна крепь, «власть», коим были отмечены охранники и надсмотрщики, и «священность», обозначающую жрецов. Слов-символов было очень много, считалось, что дроу слишком глупы, чтобы запомнить их все. Но в новом языке было другое устройство: он состоял из звуков, которыми можно было записать любое слово. Такому, наверное, могли бы выучиться все дроу… но зачем? Тиль вспомнила, что ни один из них не может покинуть гору, не может отказаться от работы, которой должен искупать грех предков. Им совершенно не нужно уметь читать — их судьба от рождения и до смерти вгрызаться в породу, добывая кристаллы и руды, ценности которых они не знали, и возможно — за ту друзу светящихся зеленым камней можно было досыта кормить всю гору в течении пары лет. Но зачем, ведь светлым эльдар нужнее… Тиль вздохнула, опустила голову на сложенные руки. Они, по рожденью проклятые, считались дешевле вещей — и впервые она задавала себе вопросы: из милосердия или из выгоды благие собратья позволили предкам жить? Новый опыт позволил по-новому увидеть многое из того, что с ними происходило: то, что слабо походило на милосердие. Скорее то было презрение — и жестокость, с которой охранники подавляли малейшее недовольство, прежде пугавшая…       Сейчас она злила. У охраны были длинные магические бичи, но ведь они не убивали. Если бы шахтеры, получив удар, не падали, сворачиваясь в комок и скуля, а навалились толпой, они бы просто размазали охранников и надзирателей в кровавую кашу. Но их с детства приучали бояться бича… приучали, что охранник — светлый эльдар, а они — проклятые твари, поэтому он может сделать, что угодно, и его не смеют тронуть.       А, и еще слово «дроу» обозначало «грязь».       «Что-то тут неправильное», — думала Тиль, засыпая. — «Совсем неправильное. Мне надо больше узнать и больше подумать. Потому, что мне кажется, то, что происходит с нами, называется не «справедливым воздаянием», а «обманом».       Впрочем, думать, как всегда, некогда — работа не способствует наличию свободного времени. Под горой работают все, от мала до велика, в любом состоянии, и мудрёной вещи под названием «выходные» тут нет. Нет и «праздников». Время смен отмечают по биению гонга и цветению особого, светящегося мха, растущего по углам пещер. Периодически на нем вырастают прозрачные шарики на тонких ножках, раскрываются и начинают сочиться клейкой сладкой жидкостью — ее можно было съесть, и тогда в голове творилось нечто несусветное, правда, те, кому нравились такие эксперименты, долго не заживались. Либо сами травились, либо их убивали надсмотрщики. Сама Тиль дурманом не увлекалась — не так уж и весело ловить по углам цветные пятна, а после получать плетей. Но… возможно, для тех, кто нажирался, эти пятна были… тем, чем для нее стало небо?       «Да, видно этот сорт просто «не вставлял», — мрачно ухмыляясь, думала она, вспоминая сон, который возвращался каждое время отдыха, воскрешая прочитанное, узнанное, прочувствованное… и в скором времени Тиль поняла, что ей надо отсюда бежать — потому, что долго она без неба не выдержит. Если та же жажда заставляла траванутых сидеть под наростами мха, ожидая цветения, то… им можно было только посочувствовать.       Как и ей, впрочем.       Она знала гору. Знала многие места, через которые, в принципе, можно было выбраться на поверхность, минуя стражу. Но этого было мало: там, снаружи, по словам высокородных, царили днем — невыносимая жара, а ночью — невыносимый холод. Как это соотносилось с тем, что все надсмотрщики, кажется, искренне ненавидели необходимость находиться под горой, и стремились сбежать наружу — Тиль не понимала. Очередной обман, скорее всего… но трупы тех, кто пытался сбежать, которые надсмотрщики периодически выкидывали на обозрение, трупы со следами ожогов или застывшие, скрюченные от холода… как это объяснить?       «Очередной обман, вероятно», — думала Тиль, вспоминая одного беднягу, желавшего, как и она, посмотреть на небо. Его принесли и выкинули сильно обгорелым, но… но у него была разбита голова. А Тиль повидала достаточно раскроенных черепов, чтобы предположить, что умер он именно от удара, а не от ожогов, которые были не так уж велики и, как ни странно, почти не тронули искаженное в муке лицо. Простейшая цепочка размышлений позволила сообразить: солнце будет обжигать то, что не прикрыто одеждой, а ведь как раз одежда на теле и была сожжена! Стало быть, подпалили парня еще при жизни, и отнюдь не солнечные лучи.       Значит, главная задача при побеге — не попасться охране, а вовсе не уцелеть под лучами «благого светила, которому противны потомки предателей». Хотя, и это немаловажно…       Из своего сна Тиль постепенно выуживала крохи знаний: горы бывали разные. Та девочка два раза ездила в горы Альпы, и там были такие места, где можно было жить — с нежной травой, лесами, ручьями, озерами с рыбой, горными козами, которых можно было бы убить и съесть…       Но был еще и «Урал», где она тоже однажды побывала — и, хотя в крепкой машине под надежной охраной «со стволами», можно было ничего не бояться, но созерцание таких тварей, как волчья стая или живой медведь, напрягало даже оттуда. Оказаться наедине с этими чудесами Надземья Тиль совершенно не хотелось.       А еще есть разница: «зима» и «лето». Припомнив поведение охраны, она рассудила, что и в ее горах есть нечто похожее — бывали времена, когда надсмотрщики почти с удовольствием возвращались под гору, принося холодный сквозняк, а бывали такие, когда охрана расслаблялась и почти исчезала из-под земли. Вероятно, тогда снаружи происходило «лето» — и именно тогда в большом количестве притаскивали обожженные трупы. Мерзляки же прибывали во время «зимы», и довольно редко — одного-двоих за сезон.       Эх, как бы узнать, когда выгодней бежать? С одной стороны, зимой и охрана в горе сидит, и медведь спать должен… с другой же — где одежду взять? У охраны спереть? А спрятать наворованное где? Взять в дело напарника и сестер? А не растреплют ли? За донос о готовящемся побеге дают настоящий хлеб и «горючку», и если старшая сестра еще может рискнуть — она попала в «длинную смерть», добывая зеленый камень, то вот напарник за горючку, а другие сестры за хлеб точно продадут.       «В этом деле никому нельзя доверять», — с внезапной злостью поняла она. — «Бежать одной, по возможности прихватив сына? Вариант. Развести на слабо кого-то из молодых? Подначить кого-то из умирающих? Например, того старика, что живет в угловом отнорке? Он уборщик, ест падаль и ноги у него гниют. Но, говорят, на поверхности бывал… как бы с ним сговориться? Не подходить же и спрашивать прямо, мол, что ты о Надземье знаешь? Чисто по привычке может донести. Тут надо хитростью. Тут надо хорошенько подумать…»              В глубоких шахтах Серебряных гор, именуемых так же Западными или Эльфийскими, юная женщина спала и видела сны о никогда не виденном небе. О жизни, полной всего, чего у нее не было. О будущем, которого она непременно достигнет.       Она ведь хотела немногого. Всего лишь видеть солнечный свет и звезды. Просто полежать на зеленой траве. Попробовать настоящую еду, а не полусырую или полупротухшую. Иметь немного свободного времени, чтоб научиться читать. И послушать, как поют птицы, и как падает дождь.       Это ведь совсем немного, правда?              До начала Великой Войны оставалось сто двадцать лет.