Выше верхнего

Для начала приходится обновить кровать. Старая не сломалась, но после первого же раза Мо Жань заподозрил, что сексом на ней не занимались никогда. Она хлипкая и долбится об пол так, будто ножек у неё все пятнадцать и она танцует ими чечётку. Тогда в спальне Чу Ваньнина начинает занимать почти всю площадь сверхустойчивый тяжеленный монстр, в обе спинки которого врезаны скобы и кольца, нагло выглядящие тем, чем они являются, а не элементами дизайна. Мо Жань, руководящий грузчиками и сборщиками, с хитрой улыбкой говорит, что балдахин с очень крепкой крестовиной сверху он к этой кровати присмотрел, но решил посоветоваться, будет ли Чу Ваньнину комфортно спать «в домике». Крюк для подвеса они, на самом деле, могут и в потолке обустроить. И что ты, кстати, думаешь о зеркалах. Чу Ваньнин в который раз за последние месяцы думает, что вот его жизнь и изменилась бесповоротно. Но дорожка кривая, и поворот этот уже не первый. И бёдра Чу Ваньнина сжимаются в предвкушении в течение всего времени, пока Мо Жань задаёт ему эти перспективы, притворяющиеся вопросами. Чу Ваньнин краснеет перед сборщиками и грузчиками, он испытывает жаркое смущение перед людьми, случайно, но грубо вхожими в его интимное пространство. Ему кажется, что они всё понимают. И смотрят. Но им нет дела. Мо Жаню, зато, кажется, есть дело до всего. Он подшучивает насчёт работяг, насчёт неожиданного между ними бытового, а вовсе не сексуального, и насчёт сексуального тоже шутит. Нельзя, говорит, очень серьёзно с этими играми, чтобы играми быть не перестали. Чу Ваньнин его не просто понимает. С недавних пор это его главная забота и тревога. Он начинает бояться себя. Чу Ваньнин боится того, что происходит с ним, всякий раз когда он возбуждён. Он ведёт себя как наркоман. Его наркотик — то, как Мо Жань обращается с его телом. И в те моменты, когда он почти нежен, хоть и ласков всегда, ну, такие грубые бывают ласки; и в те моменты, редкие, когда Мо Жань теряет практически человеческий облик, радужки его заливает чёрным, и даже, кажется, черты лица тяжелеют, и Чу Ваньнину достаётся грубости и жёсткости полной мерой. Чу Ваньнину тогда хочется большего, всегда большего. Чтобы сильнее, жёстче, грубее, растянутее. Ему страшно, но только до того момента, пока они не оказываются в постели. Их рабочие смены не совпадают, к тому же Мо Жань вынужден проводить часть ночей в своей квартире, поэтому не сказать, что у них много времени и сил. И чаще всего обожаемое тело любовника достаётся Чу Ваньнину без вообще проявлений тёмной стороны. Конечно же, секс не становится от этого хуже, но по этим проявлениям Чу Ваньнин определённо скучает. Он начинает неосознанно, а потом и сознательно, провоцировать Мо Жаня на грубость. Мо Жань с самого начала не ведётся, смотрит внимательно на впускающего ему в спину ногти или нарывающегося на скандал Чу Ваньнина и считает такие «просьбы» проявлениями крайней нужды. Так что, в любом случае, всё происходит как Чу Ваньнин хочет. После одного из таких моментов Мо Жань спрашивает, понимает ли он, что порка, или связанные руки, или просто грубость в ответ, это не выражение его злости или раздражения? Что то, что они делают — обязательно в удовольствие. Что он никогда-никогда не захочет сделать шицзуню плохо, в особенности таким способом, даже если он решит спустить всю кожу на его спине ленточками. Все эти провокации работают только как уведомления. И Мо Жань к ним прислушивается и делает, как Учитель иносказательно просит, а не как ему якобы велит месть или что там. Чу Ваньнин растерян и вынужден признать, что вообще-то он и не задумывался, делал и делал, раз работало. Но теперь ему многое стало яснее. Но он, пожалуй, продолжит, потому что, ну, просить «Мо Жань, давай ты меня сегодня свяжешь?» как-то не спортивно. И не сексуально. Мо Жань в ответ хмыкает и говорит, что понято, принято, но с просьбами Ваньнин попал пальцем в небо и поумолять ему вскоре придётся. И мнение он своё изменит. *** У Чу Ваньнина нет терпения, нет гордости и уже нет голоса. Ему надо кончить. Самое ужасное случилось несколько минут назад — Мо Жань отстегнул его руки от спинки кровати, но запретил трогать себя. Ему не нужно много — он знает, что то, чего он так страстно, болезненно хочет, в чём он нуждается — в нескольких движениях руки, но ему нельзя, и эти барьеры щекочут его изнутри, добавляя невыносимости той ситуации, в которой он оказался. Мо Жань заставил его умолять. Ему не пришлось особо трудиться, и, глядя на его довольное лицо, Чу Ваньнин может сказать, что эта ужасная, отвратительная, такая горячая практика теперь станет их регулярной. Ему нравится быть на этой вершине. Кто-то может счесть это дном, но Чу Ваньнин ощущает это пиком, кристальной сверкающей высотой, где ему совершенно уместно находиться. *** Мо Жань практически перестаёт есть и спать, но регулярность секса от этого не страдает. Чу Ваньнин дивится этому, даже пытается сопротивляться, но эффекта сопротивление не имеет никакого. Так что он решает просто помогать по мере возможности. Возможности и компетенции позволяют — Мо Жань готовится к резидентным экзаменам в клинике. Мо Жань на это время почти перебирается к Чу Ваньнину, только номинально сохраняя за собой квартирку с Ши Мэем, перевозит все учебные материалы. Однажды Чу Ваньнин стоит в дверях гостиной, где Мо Жань обустроил себе рабочее место, и с сочувствием смотрит на спину склонившегося к записям любимого ученика, практически уже коллеги. Мо Жань в удачный момент заводит руку за спину, почесать карандашом лопатку, и Чу Ваньнин, одновременно и хихикая, придумав каверзу, и сгорая от воспоминаний об их первом разе, заходит в комнату. Он подходит к Мо Жаню, оглаживая его всё ещё заведённую назад руку, нагибается поцеловать край уха и шепчет точно как Мо Жань тогда: — Хочешь, чтобы тебе связали руки? Мо Жань коротко содрогается, явно понимая намёк, поворачивается к Чу Ваньнину и тоже шёпотом отвечает, глядя в глаза и не поддерживая шутку совсем: — Хочу, чтобы из меня вытрахали всю эту усталость и тревожность. Так, чтоб ни одной мысли не осталось в голове, а мне при этом не приходилось бы даже шевелиться. Чу Ваньнин от внезапности этого заявления едва не падает тут же рядышком на свой отличный шерстяной ковёр. Он открывает рот, закрывает: — Ты имеешь в виду... что именно? — Именно то, что сказал. — Ты хотел бы, правда... чтобы я? — Конечно ты, какой странный вопрос. — Да нет же, это как раз понятно, чтобы я тебя? — О, да, дорогой шицзунь, да. Хочешь сделать мне хорошо? Чу Ваньнину такая простая мысль до сих пор как-то даже в голову не приходила. А теперь она всю его голову вдруг и заняла. Их история была с самого начала, вернее, задолго до фактического начала определённой, совершенно определённой. А вновь открывшиеся перспективы его неимоверно вдохновляют. — Конечно хочу, — уверяет он Мо Жаня, оторвавшись от логично последовавшего поцелуя. — Очень хочу, и предлагаю прямо сейчас немедленно начать. Они идут в кровать, и Чу Ваньнин, готовясь и всё впервые правильно поделать, и вытрахать, ну, всё, в общем, очень волнуется. Возблагодарил все несчастья, выучившие его хранить невозмутимое лицо месяцами. Такой значительный момент, такая ответственность, всё ли получится как надо? Мо Жань в это время против даже собственной воли, против тёплого умиления при взгляде на сосредоточенное лицо любовника, сильно внутри веселится. Но путь до кровати короток, и там уже всё как-то само собой налаживается и складывается, исчезают лишние мысли, лишние эмоции, остаётся их вечная готовность к удовольствиям, своим и партнёра. Чу Ваньнин хорошо помнит про нежелание шевелиться и укладывает Мо Жаня на живот. Гладит его спину, обнаруживая в себе настоящую без дураков страсть к ней, к позвонкам и мышцам, лопаткам и родинкам. Мысль о том, почему ему не довелось эту спину разглядывать раньше в таком контексте, вдруг немного Чу Ваньнина смущает. Мо Жань растекается расслабленно по кровати, постанывает в подушку, слегка поддаёт бёдрами вверх, когда руки Чу Ваньнина приближаются к его шикарной мускулистой заднице. Чу Ваньнин очень старается, гладит и целует, постепенно приближаясь к заветному входу. Ласкает, давит и смазывает лубрикантом, вдавливается пальцами и хочет орать без контекста и сценария совершенно самостоятельно от избытка ощущений. И тут понимает, что Мо Жань заснул. Господи, это так унизительно. И понятно. Очень понятно. С таким-то режимом. И смешно. Чу Ваньнин, конечно, в панике, но всё равно чувствует себя владельцем всего того, что видит, и уверяет себя, что уж тут-то точно наверстает. Укрывает их одеялом, обвивает собой присвоенное навсегда тело и засыпает тоже.