Propositum

Солнце определённо любит Ренфри. Так размышлял Юлиан. Иначе зачем оно постоянно запускает свои руки-лучи в её волосы, словно ласково поглаживая. Заставляет тёмные пряди переливаться всеми оттенками рыжего, и так красиво поблёскивать. Он завороженно запустил пальцы в небрежную косу в наивной попытке поймать солнце. Сестра смешно дёрнулась, посмотрела на растерянного Юлиана и заливисто рассмеялась. Юлиан любил её смех. Все придворные дамы смеялись сдержанно, негромко, прикрывая рот, словно стеснялись такого проявления чувств. Ренфри же всегда заливисто хохотала, откидывая голову назад, искренне демонстрируя веселье, и как бы мать не пыталась её переучить ничего не выходило, Ренфри всегда была довольно своенравной, так что нравоучения матери она лишь слушала, но не следовала им. Её смех напоминал Юлиану звонкое журчание ручья. Ренфри сама напоминала ему ручей, нет, реку. Быстрая и неукротимая в своём движении, дикая, непокорная и до безумия гордая. Им всего одиннадцать, но Юлиан уже чувствовал, что видел мир немного иначе, чем его окружение. Почему-то больше никто, глядя на Ренфри, не усматривал в ней необузданной силы речного течения. Он отчаянно хотел поделиться с другими потрясающими воображение образами, что таились в его голове, но пока не знал как, да и кому. Но больше всего в жизни ему хотелось показать всё это сестре. Желание делиться с другими увиденной красотой разрывало его изнутри, ныло непрекращающейся тупой болью и тогда Юлиан впервые взялся за перо. Он писал и писал до тех пор, пока чернила не кончились и даже тогда не остался доволен. Одни неуклюже подобранные слова. Они всё равно не передавали и сотой доли того, что он хотел, но Юлиан продолжал пытаться, посвящая каждое хоть несколько удачное предложение сестре.И мать, глядя на то как Юлиан хотел выразить гордость за сестру, мягко улыбалась и говорила мальчику что и без песен, Ренфри его очень любила. Он просто не знал как выразить свою любовь по-другому. Им всего одиннадцать, но они уже поняли, что Ренфри тоже не такая, как другие. Тоже, как Юлиан, но далеко не также. Её чувства намного обострённее человеческих. Она слышала тяжёлую поступь отца за минуту до того, как он зайдёт в комнату, безошибочно определяла по запаху, что будет на обед, хотя кухня находится в другом крыле их большого поместья, а на первой охоте, на которую их взяли родители, Ренфри с пугающей точностью попала белке стрелой прямо в глаз. Но лучшей способностью, по скромному мнению Юлиана, являлось её какое-то уникальное умение влиять на других людей, иногда даже взрослые слушались её. Впрочем, она всегда говорила, что это просто сила её обаяния. Юлиан был в восторге от таких способностей сестры, но родители вот почему-то совсем нет. Он часто слышал, как они ругались из-за этого. Им было всего одиннадцать, когда к ним пришёл странный человек. Он назвался Стрегобором. Он говорил что-то о проклятии чёрного солнца, ужасных мутациях и конце света, а потом, словно этого бреда было мало, выдал какую-то чушь про то, что Ренфри опасна. Юлиан бы тогда обязательно рассмеялся, если бы ему не было так страшно. Его сестра опасна? Да, она иногда может быть пугающей, особенно когда смотрит особым взглядом, но тот максимум, на который она способна — это разбить кому-либо нос. Мелитэле, она даже иногда сказки ему на ночь читает, о какой опасности речь?! Юлиан был уверен, что если он поделится этим со странным человеком, то тот обязательно переменит своё мнение. Он сделал шаг в его сторону, и Стрегобор тут же перевёл на него всё своё внимание. Юлиан под пристальным взглядом мужчины резко стушевался и забыл, что хотел сказать, но тот первым разорвал гнетущую тишину: — Это брат девчонки, верно? Хорошо, можете не отдавать её, но дайте хотя бы осмотреть его. В пророчестве ничего не говорилось о мальчиках, но наверняка мутации поразили и его… Их родители не успели отреагировать на это заявление, как Ренфри уже метнулась вперёд, отталкивая брата за спину. Её худые плечи дрожали перед ним, а руки сжимались и разжимались в кулаках, но голос был твёрд и холоден, как речная вода посередине зимы. Юлиан один раз провалился под лёд в восемь лет и навсегда запомнил этот пробирающий до самых костей холод. Сейчас им веяло, от слов сестры, которая процедила сквозь зубы: — Тронешь его, и я перережу тебе глотку. Пространство заполнило её угроза, казалось, даже тени испуганно замерли, а все звуки из открытого окна разом пропали. Юлиан запоздало осознал что сейчас сестра намеренно пыталась влиять. Всего на миг, совсем короткий, но он всё-таки поверил в то, что Ренфри действительно способна навредить, и не просто разбить нос, а именно что перерезать чью-то глотку. Странный человек первым не выдерживал и сделал пару шагов назад, а потом разразился безумным смехом: — Вы видели это? Видели?! Эта жажда крови в её глазах! Она совсем дитя, а уже обещает незнакомому человеку жестокую расправу! Как вы не понимаете?! Она опасна, её нужно изолировать от общества, и… Родители не слушали его дальше и наконец вышвырнули из поместья, обещая, что позволят дочери исполнить задуманное, если он посмеет ещё хоть раз появиться на их пороге. Той ночью Ренфри пробралась в его комнату, и они спали вместе, крепко сжимая друг друга в объятиях, словно таким образом действительно смогли бы защитить друг друга от всего остального мира. Юлиану было стыдно за то, что он испугался и так и не объяснил тому человеку, что его сестра самый добрый человек, которого ему доводилось знать. Родители лишь трепали его по голове и говорили, что он ничего не мог сделать. Но он мог. У всех разные способы защиты и нападения. Многие ребята его возраста уже учились владению мечом или булавой, Ренфри хорошо стреляла и втайне от родителей тренировалась с копьём. Юлиану же достался другой вид оружия. Слова. Он свято верил в их силу и знал, что они могут оставить раны страшнее тех, что способно оставить холодное оружие. На самом деле, слова могли намного больше, чем какие-то дурацкие клинки. Никакой меч не мог спасти человека в отличие от правильно подобранных и вовремя сказанных слов. И Юлиан упорно учился искусству владения ими, как сверстники владению мечом. И если раньше он просто хотел показать Ренфри мир, каким его видел он, то теперь же желал показать миру Ренфри, какой её видел он. Он не позволит другим людям клеветать на неё и называть чудовищем просто потому, что она другая. Он убедит их в своей точке зрения. Когда им исполнилось двенадцать, Юлиан встретил того, кто оказался способен его понять. На празднике в честь их дня рождения были любые развлечения. Ренфри пришла в полный восторг и таскала его по огромному залу за руку к каждому углу посмотреть, а что тут, а что там, а что здесь. И Юлиан заметил его. Барда, сидевшего у большого окна и лениво перебирающего струны лютни. Из-за шума толпы он не мог различить звуки, которые издавал инструмент. Его снедало детское любопытство. Юлиан вывернулся из хватки сестры, сказав, что скоро вернётся и направился в сторону мужчины. С каждым шагом он всё отчётливее улавливал грустную мелодию, рождающуюся из-под пальцев музыканта. Юлиан был поражён. Юлиан был очарован. Но когда бард начал петь… весь мир Юлиана разбился вдребезги. Мужчина пел о путнике, который был ужасно одинок. Если закрыть глаза, то можно было увидеть его седые волосы, темный плащ, но главное — можно прочувствовать всю тоску героя песни, всё его отчаяние. Каждое слово текста ощущалось как на своём месте, казалось до поразительной точности правильно подобранным, словно было создано, чтобы быть вставленным конкретно в эту строчку, конкретно в этом месте. Когда стихли последние аккорды, Юлиан открыл глаза и с удивлением сморгнул слёзы. Мелитэле, Ренфри никогда не должна узнать, что его довела до слёз какая-то песня. Она же его засмеёт. От собственных мыслей его отвлёк чужой голос: — Понравилось? Юлиан вздрогнул. Он и не заметил, как подобрался к барду почти вплотную, и теперь тот кидал на него насмешливые изучающие взгляды. — Постой, ничего не говори, я понял, что понравилось. Знаешь, редко кому удаётся прочувствовать такие мои песни, толпа больше любит весёлые и незатейливые, — мужчина тепло улыбнулся ему, — знаешь, я по одному твоему взгляду понял, что ты тоже умеешь видеть. Тоже умеешь видеть. Видеть. Юлиан осознал, что сейчас речь далеко не о зрении. Видеть, как солнце путается в чужих волосах, видеть буйство реки в другом человеке, видеть, как замирают тени… Он восторженно кивнул, неужели он наконец нашёл кого-то похожего на него и способного понять, способного научить, рассказать, кем является мальчик… Вопрос сорвался с его уст раньше, чем он осознал его суть: — Вы научите меня заставлять слова слушаться? Юлиан испуганно замер. Мужчина же совершенно не выглядел удивлённым. Он молчал пару секунд, кивнул самому себе и спросил: — Ты ведь уже пробовал писать, верно? — Да. — И ничего не вышло? — Не совсем. — Хорошо. Дай угадаю: ты пробовал себя в прозе? — Да. — В этом и заключалась твоя ошибка. Такие как мы должны писать нечто другое. Проза никогда не даст тебе до конца объяснить всего, что ты хочешь передать, в отличие от поэзии и музыки, мой юный друг. Да-да, именно музыки! Порой одних слов мало, им нужно подкрепление, фон, вот тогда-то на помощь поэту и приходит музыка. Ты пробовал играть на инструментах?.. Юлиан провёл весь праздник рядом с бардом и зачарованно слушал. Тот рассказывал ему о великих поэтах и певцах, о том, как песни, поднимающие дух, вели воинов в бой, грустные трогали самых черствых мужчин, а любовные сводили с ума красивых женщин. Бард рассказывал о том что Юлиану повезло, что он имеет в своём распоряжении куда большее орудие, нежели другие. Благодаря ему, Юлиан наконец понял, почему его попытки были обречены на провал. Той ночью он не сомкнул глаз. Юлиан писал свою первую балладу, где воспевал густые мягкие волосы вороного крыла, омуты карих глаз, неприступную гордость и характер неуправляемой реки, он писал о мягкости взгляда, нежности рук и добрых поступках, он писал о своём желании защитить и никогда не отпускать. И слова впервые поддавались ему. С рассветом он, в одной ночной рубашке и штанах ворвался в комнату сестры и хриплым от волнения голосом пропел ей свои первые неуклюжие и местами нерифмованные строчки, но впервые настолько живые. Ренфри от неожиданности и спросонья свалилась с кровати и оттуда, из вороха одеял, хмуро смотрела на него. Но постепенно черты её лица смягчились и во взгляде проявилось понимание. Юлиан упивался радостью от того, что наконец смог показать ей, какая она на самом деле восхитительная, как он любит её. Из глаз Ренфри текли слёзы, она громко шмыгнула и сказала: — Поверить не могу, что ты сравнил цвет моих глаз с шоколадом, какой же ты придурок! И да, я тоже никогда не отпущу тебя, Юлиан, — она неловко улыбнулась. Юлиан протянул ей мизинец правой, всё ещё испачканной в чернилах руки: — Навсегда вместе? Ренфри протянула ему в ответ свою левую ладонь, сплетая их мизинцы, Юлиан снова услышал в её смехе звонкое журчание ручья: — Навсегда.