***
Это выглядит абсурдно. По-дурацки. Вроде бы вполне взрослый парень, но закапывает игрушку с выражением вселенского горя на лице. - Чонин, у нас не так много времени, - торопит его Уджин, поглядывая на экран телефона. Половина второго. – Уже пора идти. - Хён, ну ещё немного. Прости, что задерживаю, - говорит он, хотя Ким точно знает, что эту фразу он просто выучил наизусть для приличия. И что Ян специально тянет время, чтобы хёну перепало. Вот только парень забыл учесть, что получать не за что. Уджин достаёт из кармана куртки пачку сигарет. Зачем она ему? Он вообще не знает, ведь не курит совсем. На всякий случай? Вдруг захочется от жизни тяжёлой? Хотя… прогнозы на пачках не внушают надежды о том, что она внезапно улучшится. Юноша снова прячет сигареты в карман, думая скоро отдать их Чанбину. Ну, может, Ёнбоку. - Я сейчас без тебя уйду, - чуть строже говорит Уджин, и младший, закатывая глаза, подходит к нему. Они идут по забитым людьми улицам молча, лишь иногда бросая друг на друга взгляд. Изредка Чонин фырчит как лисёнок, потому что маска мешает, в маске некомфортно, в маске душно. Уджин на это слегка улыбается. Едва они переступают порог здания, Ян срывает с себя эту маску, глубоко дышит и обмахивается этой самой маской. - Да прекрати ты уже дурачиться, - с улыбкой говорит Ким, разуваясь. – Уже не пять лет, вроде, а выпендриваешься хуже дошкольника. - Не любишь ты меня, хён, - обиженно дует губы Чонин. - Будто здесь кто-то кого-то вообще любит, - говорит хмуро Сынмин, подходя ближе. Уджин переводит взгляд на парнишку, и ему одного только этого взгляда хватило, чтобы понять – Сынмин плакал. Красные глаза, мятые рукава рубашки, которые Ким растянул до ладоней. Чёрные ресницы поблёскивают. - Что-то случилось? – спрашивает старший. Он протянул руку к плечу парнишки. Тот слегка её ударил. - Ничего, - холодно ответил Сынмин, и, сложив руки на груди, ушёл и скрылся за дверью спальни. Молчание. Но это молчание длилось лишь пару секунд. - А я знаю, почему хён злится, - напоминает о себе Чонин. Уджин снова смотрит на него и даже слегка вздрагивает, когда видит эту довольную, счастливую детскую улыбку. «Разве можно радоваться тому, что кому-то плохо?»***
Самым смешным за день Чонин считает то, что происходило вечером. Например, Чан придумал интересный способ выпить так, чтобы его за этим не засекли - перелил пиво в банку из-под колы. И сначала он предложил Чонину найти, в какой из банок находится кола, но от идеи отказался под строгим взглядом Чанбина. Как ни крути, а Со бьёт больнее. Ещё смешнее был момент, когда Чан едва не подавился этим самым пивом, потому что решил заглянуть менеджер. Нет, не из-за внезапного прихода менеджера, а из-за того, что он назвал Чонина самым милым и адекватным человеком в группе. Едва менеджер ушёл, Чан указал пальцем на Яна и спросил: «Это он вот про него? Про этого? Адекватный?!». Но он не сердился. Ему, скорее, было смешно. Признаться, Чонину тоже. Ну а самое лучшее, «на десерт», так сказать – попытка Хан Джисона признаться Минхо в любви. Какая это уже по счёту? - Ну что, ждём следующую, четыре тысячи четыреста двадцатую? – спрашивает Чонин Хёнджина, когда расстроенный Джисон уходит в спальню. Хан случайно хлопает дверью, а Ли бросает ему вслед: «Себе хлопни по голове безмозглой, психует он тут». Ёнбок одёргивает старшего за рукав и с беспокойством что-то тихо ему говорит. - Он заслуживает. Нечего трястись как осиновый лист. Жёстче с ним надо, и ты умеешь. Ты же у нас та ещё с-… Минхо не успевает договорить, потому как Чанбин внезапно решил прокашляться, при этом бросая взгляды на Чонина. Будто Ян таких слов не знает и знать не должен. - Та ещё с-… - собирается продолжить парень вместо хёна, но получает подзатыльник от Хвана. - Малой, надо по-другому говорить, - отзывается с дивана Чан. У него уже щёки розовее обычного, и движения ленивые-ленивые, неуклюжие-неуклюжие, будто у тряпичной куклы. – Надо говорить «самка собаки», и проблем не будет, - говорит он и смеётся, за что получает полотенцем от Ёнбока, у которого розовее уже не щёки, а уши. - Вы – придурки, - выносит свой вердикт Чанбин и обращается к Чонину. – Мелкий, иди спать уже, ночь на дворе. - Ну хё-ё-о-н, - тянет Ян и недовольно губы дует. Надо же, а ведь всё веселье только началось. - Никаких «ну хён», - поддерживает старшего Хёнджин и подходит к Чонину ближе. – Спать пора, уснул бычок. Ян вздыхает, но всё же встаёт с дивана и идёт в сторону спальни. «А ведь есть ещё кое-что. Веселье не закончится. Не сейчас.»***
Джисон в комнате, вероятнее всего, предпочёл бы повеситься, чем остаться один на один с этим мальчишкой. Ведь он всегда всё слышит и всё знает, если ему это нужно. А нужно ему это тогда, когда он хочет надавить на больное. Эту игру он «унаследовал» от дорогого лидера Бан Чана. Как ребёнок копирует поведение старшего. И действительно – как ребёнок. Будто совсем не растёт. Чонин садится на кровать напротив и внимательно смотрит на Джисона. Тот старается даже не дышать, чтобы не привлекать внимание мальчишки, чтобы тот просто его не заметил. К сожалению, не сегодня. И даже не завтра. Возможно, когда Хан всё-таки решится забрать у младшего линзы и очки, чтобы Ян просто перепутал его с каким-нибудь кустом или мешком мусора… а хотя, последним он его и с линзами видит. Чонин только открывает рот, а юноша просто готов его убить. Почему сейчас? - Ты ему опять не признался, ты просто трус. - Замолчи… - говорит Джисон в подушку. - А он продолжит с Чан-хёном кувыркаться, – говорит Чонин, сидя на кровати. - Хватит… - А ты один будешь. Эти фразы нужно только игнорировать. - Совсем один. И Минхо-хёна потеряешь. Игнорировать. - Слушай, а каково тебе? Он спит с другим, совсем тебя не замечает. А Чан к нему действительно плохо относится, делает ему как можно больнее. Игнорировать. - А ты позволяешь этому происходить. Не помогаешь. Ах, да, твоя помощь же ему не нужна, извини, совсем забыл. За два шага Джисон пересёк комнату и прижал руки Чонина к стене. Тот едва не вскрикнул. Лицо юноши не выражало никаких эмоций. В глазах не было обычной потусторонности, наоборот – сосредоточенность. Он внимательно смотрел на младшего, и тому показалось, что Хан в нём прожжёт дыру одним только взглядом. Прошлого озорства как не бывало. Только страх. Мурашки по всему телу. Прерывистое дыхание. - Закрой. Свой. Рот, – сказал юноша, выделяя каждое слово. У Яна слёзы на глаза наворачиваются. Да уж, в его планы не входил пункт «смерть по собственной глупости». Хан до сих пор крепко держал руки младшего у стены, и это было чертовски больно. Чонину уже показалось, что руки ему сейчас сломают, однако постепенно хватка юноши ослабевала. - Прекрати говорить такое. Договорились? – и, словно невзначай, он снова на секунду сильнее сжал худое запястье младшего, от чего у того всё тело задрожало. Ян кивнул. Джисон отпустил его руки. В глазах юноши теперь не было той сосредоточенности – снова привычный слегка потерянный взгляд, словно у бельчонка. Хан возвращался к своей кровати, а Чонин, поймав удачный момент, показал старшему вслед средний палец. Ян прижал к себе игрушку лисёнка, самого верного его друга, и спрятался под одеялом. Это одеяло было ему как самая прочная крепость, которую никто не разрушит, из которой его никто не достанет. В которой он может спрятаться от людей и их посторонних шумов, криков. В которой он просто может просто обнимать своего лисёнка и вытирать слёзы его маленькой мягкой лапкой. Ещё в детстве эти два атрибута – лисёнок и одеяло – спасали его от скандалов родителей, а сейчас они иногда спасали его от Джисона или вредного Чанбин-хёна. Чонин до сих пор прячется от всего как ребёнок от призраков. Как ребёнок. Он всегда ведёт себя как ребёнок. Но ведь так проще, разве нет?