Холодные пули

Солнце еще не успело обнять столицу своими жестокими лучами в этот новый важный день, как Махидевран султан торопливо в испуге побежала к сыну. Шехзаде помогли сбежать! Соперникам Мустафы помогли сбежать! Не спавший Мустафа выслушал ее стенания в своих покоях без капли сожаления, лишь взмахнув удивленно глазами. В глубине души он ждал их спасения, пусть и невозможное. И вот оно случилось. — Кто им мог помочь?! Ибрагим паша? Сюмбюль ага? Нужно немедленно начинать поиски, пусть всю империю перевернут! А если они в лапы наших врагов попадут?! — кричала Махидевран так, как кричат победители, у которых отобрали выигрыш. Мустафа всё же дал приказ дворцовым стражникам собираться в путь вместе с учителями шехзаде, чтобы их узнать. Послать весь свой дворцовый корпус он пока не собирался. — Ибрагима пашу нужно допросить! — не успокаивалась Махидевран, помнив неудачное покушение на Хюррем из-за него. — Успеем, валиде. Главное — найти их. Нужно готовиться к коронации, — буркнул Мустафа, готовясь к утренней молитве. Махидевран с первыми ленивыми лучами горячего диска приказала готовить карету в Старый Дворец. Твердое убеждение, что Хюррем там спрятала сыновей, оглушило волнующее сердце. Во вратах ее встретили тревожно, потупив взор пред подолами султанши. Махидевран тревожно оглядела спящий дворец, лишь думая: «Я уничтожу тебя, Хюррем!». Орда слуг поспевала за нею, не догадываясь о случившемся. В мрачных коридорах дворца ей навстречу ринулась дворцовая лекарша, вот уже полчаса после своего пробуждения от удара рыщущая в истерике. — Госпожа моя, молю вас, простите! Она сбежала, сбежала! Простите! — вскрикнула полная женщина, упав на колени перед Махидевран. Глаза лекарши тревожно округлились. — Хюррем сбежала? Сбежала?! — в тряске Махидевран схватила ее за горло, чувствуя на руке чужие падающие слезы. — Да, госпожа. Наша старая ведьма помогла ей, а меня ударили по голове. Простите, госпожа! — Мало тебе! — Махидевран в ярости отбросила ее на узорчатый пол. Алтын хатун уже дожидалась новую валиде султан. Искусное зеркальце покоилось в ее руке, встречая старое морщинистое отражение с седой копной волос, но такое восторженное, что само солнце уступало ей в свете. — Куда она скрылась, отвечай! — ворвалась Махидевран в тусклую комнату с удивленными прихвостнями за спиной. Алтын хатун взмахом тонкой руки отложила зеркальце на пыльный диван и с важностью сложила ладони на коленях, будто встречая послов с подношениями. — Прежде, чем входить ко мне, помой сначала руки — они у тебя в крови, — хмыкнула Алтын. — Говори сейчас же! Всё, что знаешь! — терпение Махидевран кончалось, она подошла близко к старухе, прожигая глазами. — Знаю я много чего. Достоинство твое лишь в том, что ты удачно понесла. Чрево твое Аллах благословил, а разум и сердце оскуднил, посмеялся. Рыщешь, рыщешь сейчас ты львицей. А на деле простая блохастая кошка. Уж прости, я людей нутром чую. Помогла я ей, ну да, помогла бежать навстречу ветру. И она растворилась в этой проклятой империи, как муравей в муравейнике. И тебе ее не сыскать, подобие Хавсы… — произнесла гордо Алтын с поднятым подбородком. — А теперь не мешай мне, я следую красоте. И ты свой ворот кошачий поправь, — усмехнулась Алтын, кинув взгляд на меховой ворот и взяв вновь в руки зеркальце. Махидевран лишь вздернула бровью на ее сумасшествие и полупустые глаза, поняв, что она не скажет правду и под пыткой. — Сейчас же схватить ее и обагрить ей дно Босфора! — вспыхнула Махидевран с быстрым разворотом назад, стараясь не замечать колющие удары в груди. Она найдет их, она не сомневалась. Слуги султанши схватили бедную старуху, коя совсем не сопротивлялась. «Коркут, милый мой Коркут… Вот мы и встретимся» — думала довольно Алтын, дожидаясь исполнения приказа султанши… *** Церемония коронации нового падишаха проходила с особой пышностью. Янычары во главе с Батуром агой смиренно склонили головы перед Мустафой на вековом троне, паши и беи с воодушевлением целовали подол его роскошного кафтана с меховым воротом. Рубины на венценосном тюрбане украдкой пылали на солнце. Но сам Мустафа не питал большой радости к этому торжеству, не заставляя всех содрогаться от одного только взгляда, как его отец много лет назад на этой же площади. Глаза его были потеряны, запутаны. Ладони не лежали мирно на коленях. Обратившие на него внимание сочли это лишь за легкое волненье. И только Ибрагим паша, целуя его подол под крик глашатого, увидел отчужденность, словно Мустафа не был на церемонии. «Он знает обо всем» — подумал с затаенным вздохом Ибрагим, поравнявшись вновь с визирями. Из решетчатого окошка Башни Справедливости Махидевран султан тоже удалось рассмотреть состояние Мустафы. Где же ее радость в этот день, коего она так долго ждала? Вместо ошеломляющей гордости новая валиде султан чувствовала лишь неприятные нервные удары в груди. «Ему теперь ничего не угрожает, он падишах, падишах, наместник Аллаха на земле» — успокаивала себя Махидевран, искоса поглядывая на поодаль стоящую Михримах, словно на безжизненное существо. Бледное лицо ее потускло, ненавидяще смотря на коронацию под радостным солнцем. — Не смей притворяться! — не выдержала Махидевран и подошла к ней, разъедая взглядом по кусочкам. — Где вы спрятали шехзаде?! — звучало грозное железо. Михримах обернулась к ней, вспыхнув карим блеском. — Не смейте издеваться. Вам лучше знать, куда вы их бросили! — Михримах сжала зубы, не давая пробиться слезам. Махидевран цокнула языком и сделала еще один угрожающий шаг, наклонив голову к Михримах. — Твои братья вместе с матерью сбежали! И если ты не расскажешь куда, будь уверена, из тебя выбьют это плетьми! — вскричала Махидевран. — Что? — выпалила Михримах в изумлении, не поверив сразу. Спаслись… Михримах радостно вздохнула, засверкав мягкой улыбкой. Ибрагим паша сдержал слово. Султанша бросила мимолетный взгляд в оконце на пашу, мирно стоящего с остальными визирями. Вспыхнуло девичье сердце, налилось потерянной надеждой. — Всю прошедшую ночь я провела в слезах и молитвах Всевышнему, не желала больше жить. Но сейчас вы своим шипением осчастливили меня. Аллах услышал, помог. Знаете, почему? Он защитил невиновных, не дал обагрить мрамор этого дворца детской кровью! Правда и правосудие божие на их стороне. И на меня у вас не поднимутся руки, не достанут, — произнесла Михримах и направилась к двери с шуршанием подола. После ухода султана Мустафы, Ибрагим паша приостановил за локоть Мурада пашу, на что тот удивленно почесал ус. — Благодарю вас за приглашение. Я застал начало нового славного правления. Быть может, вы хотели поручить мне что-то сделать в Бурсе? — Об этом ты узнаешь на заседании Совета, — Ибрагим сложил руки за спину. — Ты исполнил мое поручение? Мурад паша усмехнулся. Незачем о таком было его спрашивать. — Обижаете. Конечно! Не сыщет вашего Ташлыджалы ни одна собака. А что же он натворил-то такого, раз его нужно было убивать моими руками? — Стишки про меня дрянные сочинял. Конечно, я сторонник любого искусства, пусть даже обидного для меня, но хорошего для других. Но стихи, лишенные красивой рифмы, — не потерплю… Не бойся, с меня должок, — улыбнулся паша и похлопал его по плечу. В этот же день состоялось первое заседание Дивана при Мустафе. Иностранные послы, что находились уже давно на посольских дворах, преподнесли подарки от своих государств, хотя за пределами Османии еще никто не знал о новом восшествии на трон. Послы только-только отправили вести своим господам, но уже вели во всю лестные игры. В просторном зале с легкой робостью паши высказывались о насущных проблемах, решения которых сразу же обсуждали, придворный писарь не успевал писать указы. Был поднят еще один вопрос. — Повелитель, мне кажется, послы, посланные великим визирем к шехзаде Мехмеду, не будут иметь успеха. Вместо заключенного мира нам пришлют их головы. Судя по всему, большая половина армии на его стороне, иначе янычары были бы давно здесь у ваших ног. Нужно что-то предпринять, пока он не представляет угрозы для империи, — молвил Аяз паша, исподлобья глядя украдкой на величественный трон падишаха. Как же непривычно было видеть на нем нового правителя. Ибрагим паша повернул к нему голову и гневно нахмурил брови. «Тебе ли это мямлить, предатель, что ринулся с персидских земель быстрее ветра» — В этом нет необходимости, Аяз паша. Шехзаде Мехмед не станет бунтовать, — ответил за Мустафу Ибрагим, хотя знал прекрасно — как только Мехмед узнает об «убийстве» своих братьев, то перевернет весь мир для возмездия. Мустафа волком взглянул на великого визиря, сжав пуще свой кулак. — Аяз паша прав, бунта допускать нельзя. Поручаю тебе, Ибрагим паша, готовить выступление на шехзаде. Янычар в столице недостаточно, вместе с Батуром агой приказываю собрать еще и ополчение. Он будет собирать в Стамбуле, а ты в провинциях, — нетвердо, раздумчиво произнес Мустафа, не убирая глаз с Ибрагима паши. Проверял его на верность, своего воспитателя, чьи уроки все еще светлы в памяти. Проверял. И Ибрагим это уловил. Паша не сказал ни слова в легком кивке. Буря внутри загорала в щемящем жжении. Да чтобы его, полководца Сулеймана Кануни, покорителя крепостей, направить на своих же янычар, направить на юнца, невинного юнца! Нет, это не в его правилах. Он должен творить реформы, решать дела с королями Европы, но никак не гнаться за сыном султана Сулеймана. Низко… После заседания Совета Мустафа позвал Ибрагима теперь уже в свои султанские покои, где его с нетерпением ждала мать. Предчувствие пашу не обмануло. — А теперь расскажите немедля, где мои братья! — вскрикнул Мустафа, едва лишь захлопнулись двери покоев. — Ты был вчера в той комнате, не смей отпираться! — мать с сыном прожигали его глазами. Холод бросился по спине, борода вздрогнула. Померещились палачи с шелковыми шнурками. «Думай, думай!» Паша вдруг скалисто засмеялся под ошарашенные взгляды. — Неужели вы, столько переживая об их опасности государству, теперь прибавили ее в сто крат?! Я поражен. Вчера я перед скорбной попойкой с Матракчи эфенди, уж простите, расспросил лекаря, всё ли сделано. Тут же пришли и вы с красными глазами. Вы допрашивали палачей с лекарем? — изо всех сил Ибрагим пытался изображать заинтересованность в этом деле. Мурашки по коже пока отступили. Палачей нет в живых, а лекарь с большой охапкой монет ушел восвояси, зная, что ему грозит отрубленная голова за обман султана. — Их нет во дворце, паша! Ты им помог! Ты! — говорила Махидевран, готовая уже отдать приказ о его казни. — Ты недавно спас Хюррем от своего же покушения! И помог сбежать! — горели глаза черкешенки. Ибрагим вскинул бровями и поджал в мгновение губы. — Госпожа, мало ли я вам помогал, когда вы творили в этом гареме ошибку за ошибкой? А вам, господин, — губы не решались говорить «повелитель», — мало ли давал советов, когда султан Сулейман на вас гневался? М? В чем вы меня обвиняете, в предательстве?! — на секунду Ибрагим остановил свою пламенную речь. Затихли в стуках совести. — В том, что случилось, велика и ваша заслуга. У Хюррем султан много сообщников, почему вы их не подозреваете? — говорил вспыльчиво Ибрагим, пытаясь послать им вразумление. Не успел он договорить, как Мустафа с задумчивым вздохом произнес: — Ташлыджалы. Его сегодня не было на церемонии, и сейчас нет во дворце… «Слава Аллаху!» — завопили глаза паши. — Ну и где же ваш поэт? Рискует теперь жизнью с наследниками престола, поддавшись приключениям! — говорил напыщенно Ибрагим. «Боже, паша, куда же столько пафоса. Для убедительности нужна простота». — Михримах! Да! Всем известно, какая между ними была связь! — заговорила вдруг Махидевран. — Взмолилась ему, а он и побежал. Но не действовал же он один. Михримах ответит! — Нет, матушка, ее я не дам вам мучить, — отчеканил твердо Мустафа. — Мы найдем его сами. — Как бы то ни было, но нужно найти шехзаде. Прознает народ — будет худо, — подыгрывал Ибрагим. — Уже с рассвета янычары обыскивают Стамбул. Вероятно, они в одном из имений Хюррем султан. «Думайте так и дальше» — подумал с довольством Ибрагим, получив затем приказ начать поиски Ташлыджалы. Всё держалось в тайне, в глубокой тайне, которая не давала присоединить к расследованию еще больше человек. Слухи, что живы все шехзаде, навлекут неведомые беды. Дав распоряжения главе дворцовой стражи, Ибрагим направился в свой кабинет. Волнения от недодопроса прошли, но мысли так и раздирали голову. Хюррем с шехзаде нельзя оставаться в империи. Скоро пойдут под поиски и провинции. «А ты можешь ли здесь оставаться, Ибрагим? Быть псом на посылках, идти против совести, не служить, а прислуживаться?» Приказав своей охране уложить всех мертвых стражников, что таились у него в кабинете после вчерашней ночи, плотно в шкаф и вынести его из Топкапы с тихим видом, Ибрагим паша в спешке присел за письменный стол, жадно хватаясь за перо с бумагой. Уже обмакнув перо в чернильницу и притронувшись к листу, Ибрагим не решился написать ни слова, сделав жирную кляксу. С рвением он взял другой листок, но опять-таки задумался. «Как же к ней теперь обращаться? Неужто жена?» — в изумлении усмехнулся Ибрагим. «Хюррем моя жена… Боже мой, скажи мне это кто-нибудь год назад, я бы набил ему челюсть. Жена…» — расплылся в улыбке Ибрагим, представляя ее лицо в доме Матракчи. Пусть даже оно не было радостным, было гневным — она уже обдумала всё на сто рядов в долгой тряске по дороге, обдумала и приняла с улыбкой. Он чувствовал. Хасеки… Повелитель ей дал титул Хасеки… А какого же она заслуживает теперь, будучи женой грека из Парги, грека Паргали? Смешно… Значил ли вообще что-то этот скромный обряд в каморке Насуха? Или это было мимолетной шуткой? Усмехнувшись, Ибрагим почесал бороду за столом. «Раз я Паргали из Парги, то ты, моя голубка, Роксолана из суровой Рутении… Прекрасно. Ах, поэт». Выпрямившись за креслом, Ибрагим притронулся к бумаге. «Приветствую тебя, моя дорогая Роксолана. Надеюсь, ты не хочешь порвать меня на куски за своевольный обряд никяха. А впрочем, даже если и хочешь, моя милая женушка, я буду рад. Не терпится, конечно, вкусить ужина из твоих разучившихся господских рук, но пока не судьба. Переполох наш раскрылся, знала бы ты, какой он здесь знатный. Но я подтер следы, в этом уж не упрекай. Вам нужно ехать дальше, в Венецию, к Луиджи Гритти. Только там вам будет окончательно безопасно. Стамбул перерыли с ног до головы, скоро примутся и за провинции. Нико посадит вас на первый корабль, я предупрежу Гритти, нашего славного дожа Венеции. Он вам не откажет в приеме. Гритти хоть и тщеславный, но надежный человек. Как только всё успокоится, вы сможете вернуться. Конечно, если ты там не подыщешь более родовитого сановника, чем я. Это не последнее мое письмо, так что пылкие признания оставлю на потом. Просто знай — ты у меня сейчас бурлишь в крови, Хюррем. И кровоточишь тоской. Не ведись, что пронесет. Нагрянут янычары, и не успеете спрятаться в винных погребах моего брата. Бури быстро успокаиваются, так что скоро мы встретимся. Молись Богу и садись на корабль вместе с шехзаде. Храни вас Аллах.

Паргали» Написал Ибрагим, стараясь не заполнять письмо сплошной грустью. Венеция, Гритти, корабль — немыслимо… Но еще недавно паша не мыслил и о спасении наследников. Так что, и невозможное бывает. Он не думал, что они уедут на долгие месяцы, а может, и на года. Пусть только в безопасности будут. Больше ничего не нужно. *** Стражник Ибрагима паши, посланный им в Теке к Нико с письмом, заехал во дворец великого визиря сменить лошадь на дальнюю дорогу. В просторных стойлах красовались крепкие породистые скакуны с массивными коленями и густой гривой, хотели скакать навстречу ветру, своему родному табуну. Юный Бехрам подошел к одному из них, погладил любопытную гнедую мордочку с печальными черными глазами-бусинами. Наклонился взять свежую солому под ногами, чтобы угостить жеребца. Из ворота выскользнуло письмо паши, что чуть не оказалось под звонкими копытами. — А ну, что это там у тебя? — прозвучал голос Хатидже султан, вернувшейся с детьми с конной прогулки. Юнец торопливо засунул свиток обратно и покорно согнулся в поклоне. Хатидже, взмахнув подолом дорожного кафтана, со сверкающими очами к нему приблизилась. Протянутая рука султанши, ее настойчивый взгляд. Пропал. Подставил. Предал. Затаив дыхание, он протянул письмо госпоже. Хатидже мгновенно вцепилась в него, прожигая глазами засохшие чернила. Вздох, крепкий, недающий вырваться крику вздох. «Хюррем, Венеция, женушка… Паргали…» Бумага задрожала в хрупких пальцах, почерк паши помутился. Хатидже зажмурилась, прикрыв ладонью губы. «Вы пожалеете, пожалеете…» — думала лишь она, желая не верить написанному. Пользуясь столь глубоким удивлением госпожи, юнец Бехрам потихоньку забрал письмо из ее рук, что она не сразу заметила. — Говори, куда ты повезешь письмо! Говори! — вскричала Хатидже, поддавшись безумному слезному крику. Бехрам молчал, глядя на солому под ногами. В растерянности Хатидже вытащила мешочек с монетами из своего кармана и протянула его Бехраму. Следовало бы бежать к Мустафе, объявить Ибрагима предателем, выяснить от слуги, где Хюррем с шехзаде, но это не приходило ей на ум. Стояло лишь его имя на устах. Перепуганный Бехрам поспешил прочь, оборачиваясь на плачущую госпожу и не понимая, за что же паша огорчает такую хрупкую и красивую женщину… *** Через пять дней прихвостни султана перерыли каждый уголок Стамбула. Безуспешно. Загорелся приказ начать поиски в провинциях, в каждой деревеньке. Люди строили самые разные догадки, почему же так неучтиво оглядывают их дома и все затаенные места, будь то скотный двор или шкаф. И самая близкая из них, что ищут живых шехзаде, начинала набирать обороты среди простого люда. За эти дни на аудиенции с Ибрагимом пашой пожаловали аж три европейских посольства. Все хотели задобрить его, переманить на свою сторону, понимая, что теперь с ним нужно дружить. Послы понимали его теперешнюю значимость. Воспитатель молодого султана, фаворит его отца — само собой разумеется, что теперь руки паши развязаны и протянуты бесконечно. И Ибрагиму нравились такие подношения, так возвеличивающие его. Он наслаждался сладкими речами неверных, занимая весь трон в зале Совета Дивана деловитым видом. Всё при нем, и всё с его ведома, как и он когда-то мечтал. Но мысли, бывало, уходили прочь меж пламенных уст. В дом Нико, к ждущей от него вестей Хюррем… Ибрагим так и не смог отговорить Мустафу не посылать его к шехзаде Мехмеду, не учинять ему погибель. Каждая попытка уговаривания отказаться от братоубийства кончалась намеками предательства паши, которые Мустафа накапливал в сердце, но паша умел быстро их растворить. — Целость государства всегда крепнет кровью, — сказал ему в ночь перед отъездом Мустафа. — Тебе ли этого не знать? — Правильно, крепнет. А по-настоящему уплотняется справедливостью. Ко всем, — досадливо произнес паша. Он задремал в своем кабинете за столом, положив голову на сложенные руки. Потухала последняя свеча. Скрип двери послышался будто визгом. Темень прожглась неминуемым светом, нахлынувший ветер закачал мирные занавески. Паша вмиг открыл глаза и прищурился в неведении. Знакомый топот шагов. До ужаса знакомый. — Справедливость, Ибрагим? — послышался голос султана Сулеймана, мягкий и пронзающий своей твердостью одновременно. — Уплотняется ей государство? — вопрошал в пустоту железом голос падишаха. Ибрагим взглянул в его глаза — пропитаны страхом. Седина рассыпалась в бороде. А на теле, на простой рубашке — доспехи. Те самые, в которые он был ранен до войны с персами. Только вмятина увеличилась, покрылась ржавчиной, разъедающей твердый металл. — Повелитель! — вскричал Ибрагим, проснувшись в тяжелом дыхании. Оглядел внимательно кабинет — никого. Он резко поднялся из-за стола и схватил кафтан с дивана, надев его в секунду. «Да, повелитель. Справедливость и кровь — оплот всякой империи. Только нужно знать, к кому правильно применять» — Ибрагим подошел к зеркалу, тихо хранящему тишину. Сильное уверенное отражение. Твердый взгляд. «Нет, не останусь я здесь. Невинных людей губить пусть и упоительно, но всё же гадко, по себе знаю. Но чтобы своих братьев, свою же плоть… Тратить силы войск на борьбу с ними вместо западных королей. И судорожно искать их, как преступников, а? каково? Нет, пропади пропадом этот дворец, этот султанат, но прислуживаться так я не намерен!» — произнес Ибрагим и молнией вышел из кабинета, покинув Топкапы вместе со своей охраной. Он никого не ставил в известность, сам еще не до конца продумал дальнейшие шаги. Хюррем вскоре получит письмо и отправится с шехзаде к Гритти, Мехмед с Селимом сейчас сдерживают Тахмаспа на границах. Им нужен хороший дипломат. Глубокой ночью, когда дворец на Ипподроме канул во снах, паша приказал грузить на лошадей шесть здоровых мешков золота из своей сокровищницы. Удивленные стражники наслаждались звоном монет, уже грезив их открыть. — Паша, зачем же вам это нужно? — спрашивал Али ага, разглядывая мраморных Сократа и Аристотеля на полках. — Будем покупать жизнь… — сказал волнительно паша, желая не впадать в раздумье. Всё. Что сделано, то сделано. Хатидже султан видела, как он покидал их дворец из окна. За прошедшие дни она так ничего и не решилась сделать, даже о разводе до сих пор умалчивала. Она ждала, ждала только его, вон он вернется и всё станет как прежде. Но он не возвращался, проводя ночи в Топкапы. И только в эту ночь Хатидже прозрела, с трудом отбросив лживые надежды в сторону. Жажда отмщения разгорелась в ней, какая горела при чтении письма. Сидя верхом, Ибрагим всё же не смог избавиться от размышлений. Дорога и быстрый топот копыт навевали раздумья. Как же быстро мчится время — еще же ведь недавно всё было обычно, он служил государю, строил козни против Искандера Челеби и Хюррем султан, а теперь вот бежит, как последний вор. Где твоя ненасытность, Ибрагим? Где желание покорить себе всю империю? Пропало. Строить честолюбивые планы при ненавистном дворе невозможно. Стал ненавистным в один день, в одно мгновение. Пусть теперь как хотят. Но неужели Мехмед по-другому себя поведет? «Он остался один с кучей предателей в стане и врагами за несколько миль. И если выдержит — не страшен тогда будет никто». «Ты выбирал пару месяцев назад, Ибрагим. Мустафа или Хюррем, власть или она. Так вот первая мне очерствела. Вторая возносит в небо» — думал Ибрагим, вспоминая, как встретил ее с повозкой под луной. Должно быть, сбежала, но как? Даже не успел расспросить, глядел как безумный в изумрудные глаза. Но скоро обо всем расспросит. Надеялся… *** После долгой дороги завиднелся наконец город Теке. Большой, красочный, с большими базарами и мелкими лавками с роскошными шелками. Неусидчивый Баязид радовался до невозможности, что теперь можно выходить из повозки не только в постоялый двор какого-либо города или деревеньки. Хюррем была в легком волнении. Как их примут там? Ибрагим счастливчик. Отец, брат — кровинки с далекой его родины. У нее же не осталось никого… Повозка остановилась, радостные солнечные лучи под лазоревым небом бросились в глаза — приехали. Перед ними показался большой дом из белого известняка с просторным двориком и милым садом, пылающим многообразием цветущих кустарников. Скрипнула железная калитка. Джихангир ютился крепко на руке матери, ладонь Баязида держала ее ладонь. Они неторопливо шли по мощеной тропе. Четверо стражей следовали за ними. Набравшись смелости, Хюррем постучала в дубовую дверь, ступая по скромным деревянным ступеням. Послышались шаги. — Ибрагим! — воскликнула Хюррем, завидев отворившего дверь. Лицо, точь в точь лицо. Султанша замерла с пораженным взглядом. — Шайтановы шаровары! Как же мне это надоело, ей-Богу! Не паша я, женщина, а его брат! — затараторил Нико, размахивая руками. Хюррем глубоко вздохнула, чуть расстроившись. Мимолетно она осмотрела его. Различны с пашой. Взгляд нетвердый, наивный и глупо вопрошающий. Борода чуть длиннее, неуклюже. Но стоит только взглянуть с боку — сущий Ибрагим! Султанша рассказала ему всё, что случилось, и зачем паша прислал их сюда. Хмурый стражник подал Нико записку великого визиря, кою он читывал и читывал до дыр. — Надо же, как всё чудовищно… Но ничего, — Нико притронулся к макушке Баязида и шутливо потеребил волосы. — Гостям мы завсегда рады. Прошу! — он с улыбкой протянул руку ко входу. Никакая роскошь, никакие сказочные подарки брата не могли затмить его широкую простую рыбацкую душу, как само море. Хюррем кивнула стражникам паши, что они могут ехать обратно. Нико провел их в гостинную, где за столом на подушках сидел старый Манолис, в ожидании обеда читая книгу. Гостинная выглядела скромно, но не была лишена особого очарования в виде незатейливых вазочек и картин на стенах. — Отец, у нас гости! — воскликнул на пороге Нико. Манолис поспешно встал и, радушно приветствуя смущенных шехзаде и султаншу, без лишних вопросов усадил их за пока еще полупустой стол с фруктами. — Гюльнихаль, поторопись! Захвати еще пару чашек, — Нико заглянул за угол гостинной, деловито коснувшись локтем стены. — Иду, иду! — послышался близкий, чуть недовольный голос, и через секунды в гостинную вошла женщина с двумя полными подносами и мальчиком лет пяти, спрятавшимся при виде гостей за ее скромным подолом. Она вдруг остановилась в изумлении, едва не уронив вкусные горячие блюда. Как же ей было не узнать этих изумрудных глаз… — Хюррем?! — воскликнула она и, быстро передав подносы перепуганному Нико, ринулась к вставшей из-за стола султанше. Долгие радостные объятия, далекий, еще не позабытый смех. Как его можно забыть. Все удивленно смотрели на них, и только Манолис через секунды вновь взялся за книгу. — Гюльнихаль, неужели это ты… — Хюррем отпрянула от нее и оглядела с ног до головы. Всё та же лучезарная добрая Мария, только лишь с парой морщинок. — Как же ты здесь оказалась? — столько вопросов толкалось в голове, столько воспоминаний всколыхнулось. — Как говорит наш дедушка-рыбак, все вопросы — после вкусного обеда, ха-ха! — улыбнулась Гюльнихаль и усадила вновь Хюррем на подушки, присев к ней рядом вместе с сынишкой Касымом. Нико покачал удивленно головой и тоже присел за стол, словно не видел никогда жену такой радостной. Хюррем будто заехала к каким-то своим дальним родственникам. Такой оживленной беседы она давно не вела. Манолис рассказывал про хитрых рыб на речке, где он удит их с Касымом, Нико говорил о своем новом купеческом деле, но слушали их только шехзаде, которые заливались хохотом от рассказов Манолиса. Даже не от того, что было смешно. Было беззаботно, легко и хорошо, как когда-то во дворце, когда отец после тяжелого дня приходил в покои матери и оживали легкие беседы… Хюррем с Гюльнихаль не замолкали. Султанша хоть и хотела рассказать ей о произошедшем, но предалась воспоминанию тех радостных моментов, что они пережили с ней. Как рождались дети, как радовались неуспехами Махидевран, как смешон с ними был Сюмбюль ага… Не терпел красочный стол дурных минувших дел, да и никому они не приходили сейчас в голову. Лишь озорной смех и светлые улыбки. Весь последующий день Гюльнихаль, конечно, догадываясь о причине их приезда, старалась их развлечь. Показала полностью дом, небольшое хозяйство; Нико с Касымом сводили шехзаде на мелкую речушку, что журчала почти в трех шагах от дома, сводили в конюшню. Баязид даже взобрался на одного породистого коня, а Джихангир с Касымом кормили с улыбками смышленого жеребенка. Хюррем не могла на них наглядеться. Счастливые, беззаботные, а главное — в безопасности. Сердце ее не нарадовалось. И только вечером, когда она укрыла сыновей пуховыми одеялами на просторной кроватке, вышла на улицу к скромной беседке, накинув лишь платок на сорочку. Гюльнихаль поджидала ее, сидя простоволосой пред уличными факелами. Теперь Хюррем всё могла ей сказать, нечего было таить от той, кто была с ней об руку несколько славных лет. — Ну неужели Мустафа смог отдать такой приказ? Я помню его таким юнцом… Какой же он теперь… — говорила Гюльнихаль, выслушав Хюррем. Она не могла поверить. Всё то, что осталось в далеком прошлом, оживало. Дворец, гарем, повелитель. Сколько же времени прошло… — Да, Гюльнихаль. Ибрагим паша чудом их спас, — вздохнула Хюррем, сдавив комок в груди. — Ибрагим паша?! Вы же с ним, помнится, страшно враждовали. Конечно, слава Аллаху, что у него все получилось, но как же ты его упросила? — выпучила бездонные глаза Гюльнихаль. Хюррем на миг усмехнулась, тихо засмеявшись. — А знаешь… Между нами ведь никях провели… — расплылась в улыбке Хюррем, будто не ведая, что говорила. Гюльнихаль от неожиданности хлопнула ладонями скамейку. — Хюррем, я не ослышалась? С тем самым, с кем вы пытались убить друг друга? Не верю… Когда я услышала, что ты стала законной женой султана, то была очень горда тобой, грезила увидеть тебя и все недовольные морды в гареме. Но сейчас ты должна быть честной вдовой султана Сулеймана, так правильнее, — как оказалось, гарем из Гюльнихаль все-таки не ушел. Вспомнились порядки, строгие правила и поклоны, какими еще жила ее душа. Хюррем поджала губы и, вздохнув, тихо сказала: — За все эти годы у меня так и не появилась подруга, как ты, чего я только не пережила. Законная жена султана, управляющая гаремом, основательница большого комплекса для бедных и нуждающихся. И смерть по пятам, интриги, ловушки, ревность, потери, победы и поражения… Думаешь, легко? Меня спасала любовь к повелителю… — Хюррем на секунды замолчала, усмиряя огонь внутри. — Я все-таки потеряла султана, как этого многие и добивались столько лет. Силы, кончились силы терпеть измену, всё растворилось… И тут Ибрагим… — Хюррем улыбнулась, вспомнив про флакон с ядом на балконе. — Он часть меня, Гюльнихаль, и есть я. И пусть даже небеса будут против — он родной мне, родной… — сказала султанша, сложив твердо пальцы в замок и подняв взгляд к беспечным звездам. Гюльнихаль улыбнулась и ласково коснулась ее руки. — Я не осуждаю тебя. Я знаю силу твоего духа и прекрасно представляю испытания, что выпали тебе на душу. Всё совершаемое — к благому, уж в этом я точно уверена. Дайе хатун подыскала мне жениха-старика, и я много лет пробыла у него женой-прислугой. Несчастные, мрачные года. Но потом он умер, и я переехала в его поместье в Теке, в старом доме не хотела жить — всё напоминало об этом жестоком старце. Ну, а тут встретилась с Нико, моим ныне мужем. И как же я благодарна Богу, что я теперь любима и люблю, воспитываю долгожданного сына… Сожалею лишь об одном, что не была с тобой в трудные дни. Ах, сколько я вспоминала тебя, но руки не брались писать письмо — така-ая госпожа и письмо уже позабытой служанки… Всё не решалась… — горела улыбкой Гюльнихаль. Хюррем не сдержалась и обняла ее, примкнув к непозабытым объятиям. Боже, сколько же невысказанного, сколько слез не пролилось на этих плечах… Султанша вдруг ощутила, как же она ей близка, как дорога, несмотря на то, что было меж ними. — Гюльнихаль, милая, прости меня! Прости за ожоги на лице, прости за ревностные оскорбления, за неписанные письма! Прости! — вдруг вырвалось вскриком у Хюррем. — Давно уже простила, не поминай о том… — молвила тихо Гюльнихаль. И так они просидели долго-долго под скрежет светлячков и ночных пений птиц, вспоминая ушедшие лета, пока Гюльнихаль с усмешкой не сказала: — А все же, как интересна судьба. Нас кормила с тобой одна земля, принадлежали одному падишаху, а теперь замужем за теми, кто одинаков в лице. Не забавно ли? — Очень… — рассмеялась с ней Хюррем в громком хохоте, от чего Манолис, недовольно кряхтя, зажег свечу в своей комнатке. *** Хатидже султан доложила о всем Мустафе. Без запинок и каких-либо скрываний. Рассказала все, что прочитала в письме, что видела из окошка ночью, и твердо заявила о разводе с пашой. Хоть и ноги ее подкашивались от обидного горького чувства, лицо сохраняло твердость. Мустафа первым же делом приказал Аязу паше догнать великого визиря любой ценой, ожидая от Ибрагима паши такого поступка. Он видел глаза паши, видел их полыхание, но все-таки верил, верил как юнец… Предстояла еще одна казнь — испытание для его уже и так покалеченной души, которая отвергала венценосный тюрбан и султанат после всех событий… Он был вдруг потерян под криком матери и возмущений тетушки, голова взбухла, не желая больше ничего слышать, жаждая лишь теперь порядка и успешного следования дел в государстве, которые теперь казались для него непосильными… Дорога Ибрагима паши и его стражей предстояла еще долгой. Повсюду сменялись друг за дружкой поля, ветвистые леса да мелкие селушки с городишками, где им мало кто был рад. Но путь всё же продолжался в мрачных тавернах на ночлег и постоянным слежением за чудными мешками золота. Уже не хотелось жадно их высыпать и забрать, хотелось выбросить где-нибудь на дороге, чтобы не отнимали сон у стражников и разбег у лошадей. Лесная чаща окутала их в свои объятия стройными кронами деревьев, что тянулись ласково к небу. Поход не был таким уж скучным. До захода солнца Али ага своим звонким басом рассказывал различные истории из разгульной жизни, кои вызывали то смех, то удивленные насмешки. Паша редко заманивался в море таких шутеек, предававшись большее время размышлениям. — Ну что, дошутился, Али ага, — проронил железно Ибрагим, увидев вдалеке приближающихся всадников. — Да бросьте, паша, это купцы. Ну так вот, а я говорю дальше этой старой жабе… — тараторил ага через плечо остальным, которые уже бросили слушать его. Всадники всё приближались, оставляя за собой столбы чернеющей пыли. — Паша, может, в лес? — забеспокоился Али. — По грибы? — улыбнулся Ибрагим и потянул за поводья коня, ожидая непрошеных гостей с бурлящей кровью. Опять-таки за ним. — А, Аяз паша, чем обязан? — скалился Ибрагим при виде второго визиря, что был уже в трех шагах от него. Аяз паша похлопал по гриве свою лошадь и вскинул подбородок с важным видом. Он проделал большой путь по объездным дорогам без сна, чтобы догнать несчастного грека. Довольство не сходило с лица. — Вы обвиняетесь в государственной измене, паша. Поедете с нами. На суд повелителя, — насмешливым эхом пронзил чащу Аяз. — Неужели? — вскинул удивленно бровью Ибрагим. — А за что? — Вам лучше знать, — прожигал глазами Аяз. Ибрагим оглядел его с ног до головы. Как он был противен. Сначала прятался за юбкой Хюррем, чтобы избавиться от него, а теперь укрылся за Мустафой. — Сколько бы ты голов не принес, сколько бы поклонов не сделал — не поднимешься выше собственной ничтожности, — сказал твердо Ибрагим и схватился за ножны меча. Завязалась драка, упорная и отчаянная. Звон клинков прогнал мирных птиц из гнезд, что взлетели к родному небу, не желая видеть зверств на земле… *** За прошедшее время в стане османов в Персии многое изменилось. Прибывшее наконец-то подкрепление из Анатолии, что не было укомплектовано при Сулеймане хане, помогло одержать пару славных побед. Города сдавались, обеспечивая армию постоем и провиантом. Но, несмотря на такие успехи, в войске не утихали споры о новом падишахе и старшем шехзаде. Новые победы принесли еще больше уважения Мехмеду, но находились и те, кто под покровом ночи сбегал из военного лагеря «на службу султану Мустафе», как говорили, прекрасно понимая, на чьей теперь стороне сила и власть, и что будет с теми, кто служит сопернику падишаха. И таких дезертиров становилось с каждым днем больше. Как ни старался Мехмед громкими речами вразумить им, что служат они сейчас не только ему, но ещё и на благо империи, всё равно страх и противоречия не покидали души солдат. В один из дней в шатер шехзаде пригласили войти прибывших послов из Стамбула, коих Мехмед ожидал с нетерпением, расположившись на небольшой тахте. Селим сидел поодаль, как в знак того, что сыновья султана Сулеймана равны для армии и не смеют враждовать друг с другом. Рустем ага стоял перед ними, готовый в любой момент отразить внезапный удар. Гости-то из столицы… Сделав скованный поклон, столичные посланники не сразу решились говорить, наблюдая сквозь мелкие окошки в шатре за десятками вооруженными людьми. — Шехзаде, воля повелителя такова, чтобы вы прекратили всяческие сражения с персами. Необходим мир крепкий и надежный. Он приказывает вернуть войска назад, — молвил чернобородый посланник сквозь зубы. Мехмед глубоко вздохнул и сжал ладони в кулаки. — Передайте моему брату, что к его ногам пали еще пара персидских городов, которые можно уже присоединить к османским владениям. Пусть он не беспокоится, мы в силе захватить еще территории. В скором времени он получит на руки мирный договор, — говорил уверенно Мехмед. — А теперь ответьте, что падишах велел сделать с шехзаде Баязидом и Джихангиром?! — спросил вдруг волнующе шехзаде, переглянувшись с Селимом и Рустемом. Сердце сжалось у каждого в клочья. — Не сочтите за неуважение, но падишах направил именно нас заключить мир с Тахмаспом и… сопроводить вас в столицу… — молвил растерянно посланник. — Шехзаде же находятся в добром здравии во дворце Топкапы вместе с вашей матушкой… Селим облегченно вздохнул, прикоснувшись к рукаву брата от нахлынувшего восторженного чувства, но вдруг вздрогнул от резкого рывка Рустема. — Правду говори, правду! — вскричал Рустем, схватив одного за ворот и медленно подняв над искусными коврами. Кинжал засверкал на потной массивной шее. — Сжальтесь, господин! — упал на колени второй в испуге, схватившись за подол кафтана Рустема. — Уезжали мы, все было тихо. А по дороге люди кликали, что фатихов закон исполнен с лихвой… Кому верить — не знаем… — вопил он. Рустем в мгновение отбросил в сторону посланника и разгоряченно вскричал перед пораженным Мехмедом. — Я предупреждал вас, предупреждал! А вы не верили, гнали вперед солдат, в то время как одного захваченного города хватило бы, чтобы они шли за вами куда угодно! Воспевали бы так же, как и Мустафу! Копить силы надо было для борьбы с ним, а не отнимать у персов приграничные городишки! Теперь то вы проснулись?! Слава Аллаху, хоть он услышал меня, нежели вы… — надорвал голос Рустем, притронувшись ладонью ко лбу. Султанша, шехзаде… Грудь охватило ударом. Селим в мгновение выбежал вон из шатра, побежав сквозь солдачьи палатки. Он бежал и бежал, желая не показывать своих слез и вскрика даже встречному ветру, толкал всех, кто попадался на пути. Мама, братья, Михримах… Селим вдруг присел подле большой чугунной кастрюли, задыхаясь, и укрыл голову в коленях, не желая больше видеть этот жестокий свет… Мехмед, будто не слушав Рустема, медленно поднялся с тахты и подошел к посланникам, прожигая трясущимся взглядом. Огонь заковал его сердце, не давая пути истошному больному крику. Глаза налились влажным блеском, что был готов вспыхнуть прямо сейчас. Боль, безысходная боль. — Стража, заприте их где-нибудь и не спускайте глаз, — через силу вымолвил Мехмед с окаменелым взглядом. Не слышав просящие вопли посланников, Мехмед с трясущимися ногами вновь присел на тахту, обхватив голову руками. И только сейчас пришло осознание, как он своей глупой верой в брата потерял самое дорогое… И гадко, и скорбно на душе, задохнувшейся в слезах. — Возвращаться надо, шехзаде. Отомстить за пролитую кровь… — только и смог вымолвить Рустем, сжатый щемящем молчанием. На него вмиг взглянули налитые кровью глаза. Кричащие, зовущие сделать это прямо сейчас. Глаза, от которых Рустем похолодел… *** Дни летели незаметно в доме Нико. Неделя сменилась другой. Джихангир играл с Касымом, Баязид помогал Манолису и Нико в хозяйстве: кормил лошадей, учился разделывать пойманную на заре рыбу вместе с Манолисом, разбирал с Нико старый амбар. И ему не было зазорно это делать, наоборот, шехзаде горел диким желанием всё попробовать самому, научиться полезному. Для Хюррем тоже дни не проходили даром. Она помогала Гюльнихаль в готовке, на что та поначалу смеялась, а затем с рвением принялась обучать ее забывшие работу руки. Неумелые бесформенные булочки и разваристые каши отвлекали султаншу от волнительных мыслей, которые с каждым днем усиливались, а булочки стали получаться лучше. Как же давно ладони не ощущали простой кормилицы-муки. Месив однажды тесто, Хюррем задумалась о сыновьях и о том, что их пропажа станет известна. Незнание о старших своих шехзаде, о дочери и об Ибрагиме нагнетало Хюррем, выматывало силы. — Хюррем, что с тобой? — спросила Гюльнихаль, ставя поднос на жаровню. — Ничего, — качнула головой султанша и тут же со смехом обсыпало мукой лицо Гюльнихаль, в мгновение тоже оказавшись в белой пудре. Шутка сия продолжалась бы довольно долго, пока Хюррем не заприметила на одной из полок странный флакон, утерев щеки. — Это яд, Хюррем. Недавно я наводила порядок в шкафу, забыла прибрать. Действует в момент, — затараторила испуганно Гюльнихаль. — Со своим старым мужем я готова была выпить в любой день… — вздохнула он, оправляя подол. Хюррем окинула ее взглядом и спрятала флакон в декольте, на что Гюльнихаль понимающе кивнула. Всё могло случится. В этот день обед проходил без Нико и Манолиса — они уехали из города по делам, обещавшись вернуться к следующему утру. Но трапеза так и не обошлась без гостя. Стражник Ибрагима паши. Ничего не отвечая толком на расспросы Хюррем, он у порога с потупленным взором протянул ей письмо великого визиря и откланялся, не сжалившись над взволнованной султаншей. Он исполнил приказ паши, не хотев вообще сюда приезжать из-за слез Хатидже султан в конюшне, но приехал спустя несколько дней, терявшись то в одной, то в другой таверне. И только увидев в окне, как он сел на лошадь и растворился в воротах, Хюррем вцепилась пуще в письмо и присела с ним на тахту, горячо прижимая к груди. Медленно она развернула свиток, готовая целовать каждую строчку, написанную немного наклонным почерком, но через мгновения ее взгляд помрачнел. Мустафа обо всем узнал… Прихватило дыхание, взялась за шею во внезапном кашле, который уняла лишь вода, принесенная Гюльнихаль в чашке. «Просто знай — ты у меня сейчас бурлишь в крови, Хюррем. И кровоточишь тоской…» — вчитывалась и вчитывалась Хюррем в эти строки, словно не заметив слов о Венеции. Душа, тело, всё существо потянулось к нему одному — лишь бы чувствовать его подле… Корабль, Венеция, Гритти? Ей надо хорошенько подумать. По крайней мере, до возвращения брата с отцом паши. До вечера она не находила себе места, пропадая в раздумьях, молилась Всевышнему о правильности пути. Гюльнихаль не расспрашивала о содержании письма, но поникший вид Хюррем настораживал. Она пыталась завести разговор, но султанша отталкивалась, не желая обговаривать отъезд. Пусть этот день запомнится теплыми строчками от Ибрагима. Новое утро пусть же дарует новые пути. Венеция, так Венеция, сотни безжалостных верст, чтобы сыновья жили… Поднявшись по маленькой лестнице уложить Джихангира в отдельную комнату, Хюррем еще долго сидела подле одеяла, напевая русскую колыбельную и гладя родные кудри. Баязид еще сидел с Касымом в гостинной, пока Гюльнихаль доканчивала зашивать детскую рубашку, как вдруг услышала громкий скрежет калитки на улице. Она отбросила рубашку и тут же поспешила к окну, замерев от увиденного. Четверо янычар приближались к ступеням и двери, их-то алые кафтаны Гюльнихаль запомнила на всю жизнь. — Баязид, беги к матери! Прячьтесь, это за вами! — сказала торопливо она, когда в двери уже послышался громкий стук. Шехзаде дернулся с места и поспешил по лестнице, затараторив султанше. Хюррем поднялась с кровати в оцепенении, думая, куда же спрятаться. Еще немного, и дверь будет выбита. Гюльнихаль с колыхающем сердцем отворила замок, увидев перед собой двоих рослых янычар. Остальные же двое принялись осматривать двор. — Прости, хозяйка, приказ падишаха обыскать каждый дом, — молвил конопатый с жидкой рыжей бородой и чуть оттолкнул напуганную Гюльнихаль, пройдя с товарищем бесцеремонно в дом. «Боже, только не бегите в задний двор» — подумала Гюльнихаль с пытливым взглядом на второй этаж. Вихрем они навели страшный бардак, лазая даже туда, куда бы не следовало. — Кого вы ищете? И не увлекались бы вы — могу ведь кадию пожаловаться! — сказала громко Гюльнихаль, с недовольством смотря на открытые дверки тумбочек. Увидев, что мужчин здесь нет, конопатый подошел к Гюльнихаль и провел нежно по дрожащим плечам, сверкнув очами. — Попробуй… — сказал лишь он и подал знак товарищу вмиг скинуть ковры, не найдя под ними погребов. Путь теперь лежал наверх. Видя их шаги по лестнице, Гюльнихаль схватила на руки Касыма, со страшным волнением смотря им во след. Сердце выпрыгивало и неимоверно стучало, бессилие что либо сделать мучило и мучило. Янычары знали, кого искать, им сообщили. Рыжеволосую женщину с двумя отпрысками, один из которых с горбом — в сто крат облегчало задачу. Зашли в комнату. Хюррем успела накинуть на голову платок и укрыть лицо. Джихангир всё так же безмятежно спал. Султанша сделала вид, что роится в микстурах на полках. — Кто вы? Нужно ко мне обратиться? Подождите внизу, если не хотите заразиться корью, — сказала она уверенно со сбившемся дыханием, не чувствуя под собою ног. — Нет… ничего… продолжайте, — сказал янычар волнительно, приняв Хюррем за лекаршу. Двое тут же поторопились прочь от пугающей заразы, пока один из них не заметил сквозь открытую дверь, как Джихангир во сне перевернулся на левый бок. Начал приближаться. Хюррем готовилась его ударить рядом стоявшей вазой, что сжала за спиной. Увидел горб, посмотрел самодовольными глазами. Султанша со вскриком размахнулась своим орудием, но янычар схватил ее поднятую руку и одним движением снял с нее платок, изумившись вспыхнувшим огненным волосам. Хюррем начала отбиваться, почти вырываясь с прожигающим взглядом. Джихангир проснулся, непонимающе потирая глаза. — Пусти, животное! Не смей его трогать! — вскричала Хюррем от боли в завернутых руках. — Озан, ищи второго! Попались все. — молвил довольно янычар, уже представляя, какое вознаграждение их поджидает. Он спустился с лестницы с вырывающейся кричащей Хюррем, дождавшись через минуты и Озана со вторым-старшеньким, что притворился спящем в соседней комнате. Джихангир плакал на грубых руках. — Вы не посмеете! Не посмеете! Баязид, Джихангир, не бойтесь, все будет хорошо! — не успокаивалась Хюррем. — Куда же вы их сейчас, сжальтесь! — взмолилась Гюльнихаль, чуть не падая к ним на колени. Хюррем вдруг выпрямилась из-под рук янычара и сказала ему тихим железным тоном: — Дайте хоть детей покормить перед преисподней. Упадут с голода — будет ваша вина! — молвила она и кивнула Гюльнихаль, которая, как ужаленная кошка, побежала накрывать на стол. — Ну что ж, ладно. И мы отведаем трапезу, — пробурчал Озан, бывший совсем не прочь перекусить. — Во дворе ни души, — сказал вошедший янычар, удивившись происходящему. — Да, подождите нас за дверью. Коль что случится, забежите сюда. Гюльнихаль накрыла на стол, и все молча присели, не спуская глаз с друг друга. Джихангир успокоился на руках матери, Баязид же свирепел при каждом взгляде на ненасытно евших негодяев, чьи ложки звенели и звенели. Шехзаде притронулся к ножу, но Хюррем коснулась его руки с отговаривающим взглядом. Вот-вот тарелки их будут пустыми. Надо что-то делать. Хюррем прикоснулась к декольте платья и достала бутылек с ядом, найденный сегодня. Она кивнула на него, поймав взгляд стоящей напротив стола Гюльнихаль. Как-то нужно их отвлечь. Глубоко вздохнув, жена купца спешно оглядела гостинную и, не придумав ничего лучше, сделала пару шагов и как бы невзначай споткнулась о загнутый янычарами ковер, неожиданно вскрикнув и сделав так, что подол платья маленько задрался, оголив ногу почти к бедрам. Не теряя ни секунды, пока два шайтана разглядывали в пол-оборота красоту тела Гюльнихаль, Хюррем живо подлила яд в их тарелки, спрятав затем бутылек в рукав. Гюльнихаль поднялась, отряхивая платья, и они, усмехнувшись с таящимся желанием, взялись вновь за ложки, продолжая утолять аппетит наваристым супом. «Действует мгновенно», — сказала в полдень Гюльнихаль. Хюррем прижала к себе Джихангира, прикрыв ему глаза, а Баязид сморщился при виде падающих в трясучке янычар, чуть не перевернувших стол. Гюльнихаль вмиг притронулась к их шеям и с глубоким вздохом кивнула, что мертвы. — Куда теперь?! — заметалась Хюррем, готовая бежать во двор. — Сейчас же ведь зайдут! — Тшш, — закрыла губы пальцем Гюльнихаль и прислушалась. На улице стоял звон клинков. Хюррем поцеловала Джихангира и встала из-за стола, протянув его в руки подруги. Припала к двери. Звон, звон, и вдруг — ни звука… Сердце стучало не на месте. Все затаённо ждали. Нужно было бежать, бежать! Вмиг глаза ее испуганно вспыхнули. В дверях появился Ибрагим паша, с тяжелым дыханием вцепившись руками в стены. Капельки пота окропили лоб. Уставшие волчьи глаза, тихо удивленные ей. Изумрудный блеск, что вел его во мраке, в темноте… Паша молча смотрел на Хюррем, чуть приоткрытыми губами хватая воздух. Сердца оживали в сто сорок ударов. Вот же она — любимая, далекая его Роксолана. Иногда неисполненное ожидание куда по-слаще. Ласковый взор загорелся в сочетании с нежнейшим вопросом: — Ты какого черта еще здесь?! — буркнул он, затем сделал короткий шаг и в бессилии навалился на Хюррем в тихом стоне. Она придержала его, как смогла, обвив с трудом руками широкую спину. На ладонях показалась кровь, что струилась из рваной рубахи. — Ты ранен?! — испугалась Хюррем, крепко удерживая пашу. — Ибрагим, нам бежать надо, вдруг опять сюда придут! О, Аллах! Паша хотел что-то сказать с последними силами, но пришедшая его охрана всё разъяснила, убирая впопыхах убитых. Этому они научились уже с лихвой в приключениях великого визиря. — Не волнуйтесь, госпожа. Они рыщут в городках две или три ночи, разделяясь по улочкам. В один и тот же дом они точно не зайдут, — произнес Али ага и помог со стражниками взять под руки пашу. — Раз так, несите его наверх… — Хюррем с волнением глядела им вслед, молясь, чтобы его рана была не столь опасной. Как будто и ей нанесли режущую боль. Глаза не сводили взора, кутая трепещущей молитвой. Всем она была нужна в этот час. — Гюльнихаль, пожалуйста, помоги ему, помоги! А я детей уложу, — произнесла взволнованно Хюррем, обнимая плечи шехзаде. — Ничего больше не случится, мои дорогие. Никто нас не заберет. — Ну уж нет, это я их уложу, а ты иди и сама помогай ему, — улыбнулась Гюльнихаль, вскинув бровь. — Всё необходимое вон в том шкафу. — А они точно больше не придут? — спросил Баязид. — Ну конечно, точно. Гляньте, сколько телохранителей к нам пожаловало. Баязид, ты бери под руки мальчишек и веди их в мою спальню. А я пока постелю нашим гостям, — улыбчиво говорила Гюльнихаль, стараясь своей улыбкой заглушить в них пережитый страх, хотя и в самой еще всё нервно колыхалось, что она скрывала через силу. Баязид смело взял малых под руки и повел их по лестнице, говоря, какую же чудесную сказку сейчас им расскажет мама Касыма. — У нас бинтов нет, так что паша в ваших руках, — сказал сказал спускающийся Али ага с остальными. Гюльнихаль спешно расстелила матрацы в гостинной на полу, не извиняясь за беспорядок — все знали, что тут происходило. Видя, что Хюррем не может ничего найти, Гюльнихаль с цокающим языком достала небольшую шкатулку, набрала в небольшую кастрюлю воды и пошла с ней по лестнице к паше. — Осмотри и промой рану, если сильно глубокая, будем звать лекаря, если нет, — намажешь этой мазью и хорошенько перевяжешь, — говорила перед дверью Гюльнихаль, торопясь к детям. — Твой муж, тебе и лечить, — улыбнулась она. Ибрагим сидел на кровати, твердо уперевшись руками в колени и стиснув зубы от тянущей боли. Пришла к нему… Паша поднял усталый взгляд. Сотни-тысячи лет пройдет — не перестанет пьянеть душа при виде нее. Одета как простолюдинка, без величавой короны — а всё та же госпожа, Хюррем султан, при слабом свете лампад. — Я не получил ответа. Почему, шайтан побери, вы всё еще здесь?! Каюта корабля должна уже вас укачивать! — отчеканил паша упречно. Хюррем с грохотом поставила шкатулку на тумбочку, чуть не разбив, и сверкнула недовольно очами. Как же он по ним соскучился. — Потому что надо было раньше посылать неспешного гонца! Он явился только сегодня! Поспешил бы он, ты бы здесь нас не нашел, — сказала она, открывая баночку с мазью. «Хорошо, что не поспешил» — на удивление подумал Ибрагим и взялся за край рубахи, готовясь потянуть к верху, однако вмиг грозно застонал от вспыхнувшей боли. Как же совестно быть беспомощным. — Давай помогу, — Хюррем с трепетом прикоснулась к замаранному шелку, занося вверх и касаясь оголенной спины. На мгновение она провела рукой по теплому телу близ кровоточащей раны, желая всеми силами забрать его боль. Как же она скучала… Длинный, неглубокий след поганого меча. Хюррем проклинала в этот момент каждого янычара. Но паша сильный, до невозможности сильный. И не только этими массивными плечами, но и душой, что горела и не сдавалась, отвечая на трудности коварной усмешкой. — Слушаю, повинуюсь, — вздохнул с улыбкой Ибрагим и с трудом поднял руки, чтобы Хюррем без помех сняла рубаху. Он с упоением принялся наблюдать, что же она будет делать дальше. Казалось, с таким рвением она даже не избавлялась от наложниц падишаха, как сейчас старалась ему помочь. Как же было необычно для нее. Захотелось съязвить. — Пристало ли вам возиться с тряпками, а, госпожа? — ехидно произнёс паша, глядя, как Хюррем умело отжала в кастрюле клочок ткани и поднесла к его спине так, что он вздрогнул, зажмурившись от больного нажима. Задел. — Нет, отчего же. С тобой мне возиться в наслаждение, — сказала Хюррем пуще лезвия меча и, промыв охлаждающе рану, отложила в сторону мокрую тряпку, затем взялась за баночку с мазью. Паша поджал губы и качнул головой с улыбкой, не желая больше ей мешать. Боялся в дороге, что Хюррем изменится, ну ну. Та же рыжеволосая ведьма с острым колдовством, коим он упивался в довольстве. Нависло молчание под чуть жгучую мазь, от которой паша прятал в себе свой рык, но все же вырывал наружу, недовольно морщась. Ласково, старательно она мажет рану, прикосновения холодных ладоней согревают, касаясь молнией. Почему бы и не быть раненым каждый день ради нежных рук… Взгляд его уплыл к тлеющей свече в углу. — Ну не томи же душу, паша. Что произошло? — спросила с опаской Хюррем, чувствуя в нем неладное, выбивающееся изнутри. — Я теперь преступник… Ослушался приказа падишаха и оставил свой пост, — вздохнул Ибрагим со сжатым кулаком. — Он приказал мне готовить ополчение на Мехмеда. Пусть же другие укрепляют его царствование, льют невинную кровь. Это не по мне, я привык укреплять империю другими способами… — раздумчиво произнес он, возвращаясь мыслями к Аязу паше. Как он узнал о его побеге, или как Мустафа узнал об этом — оставалось загадкой. Про стычку с Аязом, и как лечили трех раненых стражей в одном городке, из-за чего и задержались на несколько дней, паша решил умолчать. Пусть не знает о погибели своего «верного» прихвостня. — Получается, мы с тобой оба в бегах, враги империи. Заманчивая парочка… — ухмыльнулся он. — И что же теперь делать? Добраться до Персии, а там уже дальше? — с волнением спросила Хюррем и прикоснулась к его напряженным плечам. Оказывается, он не приехал в гости невзначай вечером, а тоже решил укрыться в доме брата. Слава Всевышнему, что он смог до них добраться. Хюррем расплылась в улыбке от его слов. Не остался служить Мустафе… — Именно. Добраться и разъяснить всё, подкупить Тахмаспа, чтобы послал в помощь персов. Будет битва страшнее, чем под Мохачем… — сказал со скрипучем сердцем паша и укрыл ее руку, что ютилась подле шеи, своей. — Это стоит того, чтобы отменить кровавый закон. Но ты не думай об этом. Вы все равно отправитесь в Венецию. Точка, — отчеканил Ибрагим. — Нет! Никуда мы не поедем! — воскликнула султанша, убрав от него руку и присев рядом на кровать. Несогласный, восстающий взгляд. — Хюррем! — вспыхнул басом паша. — Гритти примет вас лучшим образом. Ладно, довольно. Утро осветит дельными мыслями, нежели вечер, — сдался он, не имея сил даже закричать, не то что спорить с ней… Будет еще время, чтобы ее убедить. — Нет, не довольно! Думаешь, море безопасней рыщущих янычар? Как бы не так. Мои дети не покинут свою империю, коя должна почитать их по праву! Я мать, Ибрагим, я нужна всем моим кровинкам. Мехмеду с Селимом больше всех теперь… Мы подождем, пока обыщут Теке, а дальше уж… — говорила торопливо она с пылающими глазами, будто думая тактику боя. — А дальше уж — крепкий сон, моя мятежная госпожа… — Ибрагим прикоснулся к ее щеке, утонув на мгновение в изумрудном море, бездонном и волнующем. Шторм тут же прекратился. Еще бы. Любимые глаза любой ветер погонят вспять. Хюррем смущенно повернулась к бинтам с улыбкой, готовясь перевязать рану. Прожглась темно-агатовым взглядом, что стал ей нужнее воздуха. Ибрагим с ухмылкой ощущал, как она тщательно перематывала спину, помогал ей протягивать через грудь бинты. Вроде бы не оборвутся. Боль по-маленьку начинала ослаблять хватку. Султанша завязала твердые узелки, намереваясь помочь паше лечь на бок. Но он не сдвинулся с места, лишь положил ноги на кровать и притянул Хюррем к себе за руку, оставшись сидеть неподвижно. Она попыталась возразить, но паша будто не услышал, прижимая ее сильнее к груди и укрыв обоих одеялом. Волосы красивой волной, родной запах, мирно вздыхающая талия, кою он обнимал. Рядом, они рядом… — Ибрагим… Почему же ты пожертвовал всем? Неужто только ради меня? — неожиданно спросила Хюррем, терзаясь виноватостью. Чего он только уже не сделал в этот проклятый палящий август… И ничем, кроме благодарности, она не могла отплатить. — Ибрагим, спасибо тебе за всё, — вдруг молвила она. — Я не устану благодарить тебя и в скончании века… — Ради тебя, моя милая Роксолана, я готов пожертвовать всем миром без твоего «спасибо». А сейчас я пока просто разочаровался. В своей должности, в государстве, в визирях. Как будто и не было этого вовсе, закончилось с султаном Сулейманом. Не стало его, и великого визиря тоже не стало. Живет лишь Тео, раб без хозяина, что приехал к милой жене… — вздохнул Ибрагим, проведя рукой по ее плечу. — Для меня тоже прошлое растворилось и угасло в эти дни. Помогая Гюльнихаль по делам, я с улыбкой думала по-простому: «Вот, приедет Ибрагим, и все будет хорошо». Простые, житейские мысли. Думала, никогда они уже не будут возможны. И вот ты приехал… — улыбнулась Хюррем, подняв голову к нему с сияющим взглядом. — Все случается так, как уготовано нашим душам. И только их упорность может что-либо изменить… Я бы остановил этот миг. Нежные исцеляющие руки, простой дом, беготня детей, мелкие хлопоты. А то где-то там, вдалеке, ушло стороной… — помечтал Ибрагим, не желая видеть следующее утро. — Не утомили тебя здесь мои греки? — Что ты, нет. Они замечательные, добрые, искренние. Вернули к жизни, вернули «господским рукам» отроческую страсть к готовке. — Лучше скажи, когда будет уже можно отведать твой ужин? — шутливо с ухмылкой спросил Ибрагим. — Завтра же… — вздернула бровью Хюррем и прижалась еще сильнее к груди, почти засыпая в ласковых объятиях. Все-таки вскоре Ибрагим в нетерпении прилег аккуратно на бок, стараясь не касаться спиной матраца. Сонные глаза напротив довольно засияли. — А знаешь, лучше первой брачной ночи и не придумаешь… — молвил паша, улыбнувшись. — Мог и бы спросить меня о никяхе, согласна ли я, не согласна… — сказала с шутливым упреком Хюррем, вспоминая себя в доме Матракчи до того восторженную, что белоснежный тюрбан священнослужителя сиял не так ярко, как ее улыбка. — Ты бы что, отказалась? — повел бровью Паргали с усмешкой и тут же пронзился взглядом, только и кричащем: «Ни за что на свете!». Вмиг он поцеловал бархатные уста и притянул ее ближе, запуская ладонь в рыжие локоны и становять будто пьяным от горячих ласковых губ…