Твой глас не слышно

Всё шло по пизде.       Он чуял это.       Нос улавливал эфемерную дымку гари, тело напрягалось само по себе, сон, и так хуёвый, не шел вообще.       Впрочем, так было всегда, когда он ощущал ласковое дыхание смерти на своём загривке.       Интуиция Вонголы приобрела в нём странный вид.       Этого не было так, как говорилось в семейных хрониках. Одиозный предок слышал звоночки, предупреждающие о приближающихся проблемах; у Девятого в голове — словно вспышки разных цветов, каждый из которых символизирует свои значения; мама в детстве шептала им с Ёши о волшебных озарениях, которые резко проясняли ей, что нужно делать.       А у него самого была чуйка.       Это не было гласом интуиции, он просто ощущал это. Кожей, обонянием, холодком по позвоночнику и шее.       Подобно звериному инстинкту, чутье давало Тсуне больше информации, чем иногда было на поверхности. В некоторых случаях, без объяснения происходящего, парень просто знал. Правда, в межличностном общении, в котором он был отвратительно не осведомлен, чутьё помогало через раз. Тсунамару медленно заставил заклякшее* тело подняться с кровати. Перебинтованные ноги парня ступили на светлый паркет. Лучи восходящего солнца успели нагреть древесину так, что прикосновение к половицам показалось подростку обжигающим. Он сглотнул и переступил ногами, поднимаясь на внешние ребра стоп. Запасная пижама была извлечена из шкафа с вещами практически на ощупь. Парень, соблюдающий тщательный порядок, и с закрытыми глазами мог найти любую вещь в своей спальне. Кто бы еще оценил… Он перевёл взгляд на пустой гамачок под потолком. Пересохшее за ночь горло с трудом протолкнуло вязкую слюну, но юноша молча сомкнул сухие запекшиеся губы, ощущая в них болезненный жар, и медленно направился к двери. В ослепительных лучах солнца его тень, упавшая на стену, выглядела угольно-черной. Словно в насмешку в голове зазвучали привычные строки. «Soleil, soleil,.. Je suis née dans tes bras… Soleil, soleil,.. Soleil ne m'oublie pas»…* (Солнце, солнце,.. Я родился в твоих объятьях,.. Солнце, солнце,.. Солнце, не забывай меня...) Голос соулмейта сейчас казался снисходительным, высокомерным и раздражающим. Хриплый, низкий, бархатный баритон на высоких нотах то и дело срывался на неприятный детский писк, который впивался в мозг тупыми ржавыми штырями. От этого голова, гудящая с недосыпа, болезненно пульсировала в такт старому романсу. В такие моменты Савада почти ненавидел своего партнера. Чужой зов был пропитан самолюбием, эгоизмом, сладкой претенциозностью. И то, что должно звучать таинством истинной любви, разделённым на двоих, звучит как приниженное восхваление солнца жалким фанатиком. Собственный глас был почти неразличим в сознании, полностью забитый чужой песней. Воля, пропитавшая голос, буквально снисходила до своего жалкого соулмейта, показывая себя во всей красе. И Тсуна был готов проклинать его, язвительно комментируя каждую строчку, если бы не… Дверь отворилась без скрипа, и юноша тихо притворил за собой створку, скрываясь от солнечных лучей в тусклой полутьме коридора. Невольно из его груди вырвался облегченный вздох. Дом утопал в сонной тишине. Комната Тсунамару была самой дальней на втором этаже, так что он беззвучно ступал по поскрипывающим половицам, выбирая тихие, не позволяя себе издать и звука, что мог бы потревожить домочадцев. Он проходит мимо плотно запахнутых створок, лишь на миг притормозив у проёма в комнату старшего брата. Рядом с ней по позвоночнику прошелся холодок, а волосы на загривке встали дыбом. Связано это с братом или с репетитором, который проживает в его компании — Тсуна не может сказать, потому что в равной степени чутьё реагирует на них одинаково — опасность. Парень медленно спускается по лестнице. В гостиной задернуты шторы, и приятный полумрак сопровождает его, скрывая от света. Ему всегда было тяжело находиться на солнце, но с недавних пор это неприятие усилилось. Дверь ванной закрылась за ним также тихо. Петли в этом доме всегда смазаны качественно. Щелчок выключателя был первым громким звуком в реальности. В сознании же рваным тембром заходился в каком-то исступленном восторге голос партнера. Он звучал, попадая в такт сердечному ритму, оглушая и так ошеломленного парня. Савада медленно положил сменку на стиральную машинку и потянулся к пижамной куртке, непослушными, забинтованными пальцами расстегивая мелкие пуговки. Тёмно-синяя плотная ткань упала на пол, за ней последовали штаны. За ночь часть бинтов пропиталась кровью, измазывая внутреннюю сторону пижамы: нужно замочить или выкинуть. Тсуна залез в шкафчик, где лежат ножницы, и медленно методично избавляется от бинтов, стараясь не смотреть на своё тело. Когда последний кусок окровавленной марли падает на пол, он переступает край ванны и включает воду. Холодная струя бьёт по стёсанным плечам, вырывая из груди болезненный выдох. Прохладная летняя вода кажется ледяной, попадая на воспалённые участки повреждённого тела. Он медленно переводит кран на горячую и ощущает, как под воздействием воды откисает жесткая корка сукровицы на плечах и боках. Белый акрил под ногами становится розоватым, а Тсуна упирается лбом в холодный белый кафель. Воспаленными губами он хватает стекающие по лицу капли воды, смачивая горло, и жмурится. Только когда поток под ногами становится прозрачным, он выключает воду и медленно вылезает из-под душа. Избегая бинтов, становится на пижаму, опирается одной рукой на раковину, а другой с силой проводит по запотевшему стеклу, открывая своё отражение в стеклянном полотне. Из зеркала на Тсуну смотрят пустые карие глаза. В них нет ясного подросткового блеска, они подобны бутылочному стеклу. Вроде бы на свету блеск есть, но попытаешься заглянуть, и будет ясно, что он однородный, пустой. Только вот некому заглядывать. Голос в голове довольно завершает пытку и стихает, отстраняясь куда-то на границу, где также перекрывает тихий глас самого Тсуны, не считая его чем-то важным. Как, впрочем, и сам Тсунамару. Он привык, что его голос никого не интересует ни в голове, ни в жизни. И даже не пытается расслышать собственную песню. Хватает того, что соулмейт не забывает ежечасно напоминать о своей исключительности. Бутылочные глаза на бледном лице в электрическом свете смотрятся парой провалов. Усугубляют это мешки под глазами и трещины на разбитых губах. На скуле выцветает ярко-желтым синяк, и Тсуне противно видеть грязный оттенок на своей коже. Кажется, у него скоро начнётся аллергия на этот цвет. Он трясет головой, и мокрые темно-каштановые волосы облепляют его лицо. В отражении он видит свою худую шею с выпирающим кадыком и белую полосу рваного шрама под ключицами. Тсунамару несколько секунд борется с желанием закрыть глаза, и за это время зеркало снова запотевает. Он шумно выдыхает, поджимая пекущие губы, и решительно принимается обливать зеркало водой из-под крана. Кипяток ошпаривает мелкие царапины и порезы на пальцах, но зеркало в половину его роста теперь не покрывается паром. И Савада с мазохистским удовольствием рассматривает себя. Его тело, худое и поджарое, идеально смотрится в школьной форме, как шептались девчонки-одноклассницы. Но без одежды, обнаженное, оно представляло собой убогую картину. Раскрашенное кровоподтёками и гематомами, постепенно выцветающими, а потому уродливыми. Как будто на кремовую японскую кожу плеснули густой смесью синих, зелёных, желтовато-коричневых и бордово-фиолетовых красок. Мешаясь между собой, они выдавали отвратительный болотный цвет. Но особым контрастом среди этой мерзкой палитры выступали шрамы. Тонкие ровные нитки, уродливые рваные полосы, выпирающие розоватые рубцы и темные, нелепо стянутые рытвины. Они выделялись контрастной белой и розоватой келоидной тканью, посреди этого полотна. Особым шиком смотрятся свежие отпаренные раны. Чертов хирургический скотч отлепился, вываливая розовые края распоротого бока красноватым мясистым цветком. Еще одна рваная рана от трезубца блядского иллюзиониста и такая же на внутренней стороне предплечья в каких-то миллиметрах от подмышечной артерии. Придись удар чуть-чуть быстрее и выше — истек бы кровью в считанные минуты. Отвратительно. Отвратительно и грязно. Миссия от Девятого провалена, Официальный Наследник Вонголы облажался, а потому лекари солнца ему не положены. Пусть прочувствует всю ситуацию, свой позор и последствия проигрыша, так решил Внешний Советник и по совместительству любящий отец семейства Савада. Сломанные ребра, истощение пламени, трещины в руках и сотрясение не в счет, что уж говорить про открытые раны. Пламенные ведь крепче обычных людей. Само затянется. Как на собаке, да. В отличие от отца, Реборн — внезапно! — вошел в ситуацию и отменил тренировки до полного восстановления. Хотя, судя по тому, что Самый Лучший Киллер в мире уходит ежедневно с Тсунаёши, это просто отмазка, чтобы дольше не иметь дела с непосредственным учеником. Тсуна хрипло смеется и затихает. Каркающий звук, что вырывается из его тела просто не походит на смех. Ниже пупка зеркало не отражает и младший Савада смотрит вниз. Впалый живот словно собран из лоскутов и небрежно заштопан как старый носок. Поверх перелатанного мешка для потрохов, прямо поперёк лобка еще один широкий шрам, который чуть не оставил его без пола. Ох, он любимый. Тогда Тсунамару получил наиболее полную и комфортабельную из возможной медицинскую помощь. Отец слишком сильно паниковал по поводу его возможных внуков, и парень получил чудесный отпуск из безумия под названием «подготовка Наследника к посту», впрочем, все чудеса имеют свойство быстро завершаться. Закончился и двухнедельный запрет тренировок. Его никогда не держали на койке больше двух недель, считая непозволительной роскошью в тех условиях… Ноги издалека будто бы были покрыты белым ажуром чулок. Но если приглядеться, то эти чулки состояли из многочисленных мелких полос, перемежающихся цветами-впадинами. Единственные чистые от меток отцовской любви места на его теле — лицо и шея. Ведь нельзя переступать рамки приличий. Даже пальцы покрыты тусклой паутинкой шрамиков, ямок и неровных бугорков. Мизинец на правой руке может сгибаться только в компании безымянного пальца из-за поврежденных сухожилий на внешнем ребре ладони. А на безымянном левом видно приметное кольцо на первой фаланге — откусили и тут же прилепили на место, правда, слегка кривовато. Неловкая была ситуация, да… Тсуна медленно прикоснулся кончиками пальцев к самой угрожающей на вид ране. Сросшиеся было края порвались, и теперь сочились сукровицей. Это не дело. Потайная аптечка была извлечена на свет из-за стенки шкафчика с чистящими, но вскрыв коробочку, парень ощутил сильный запах химии и испытал острое разочарование — кто-то неосторожный не закрутил крышку на средстве против засоров. А потом, видимо, бутылка упала и пропитала аптечку, истончая и без того тонкий полиэтилен. Хирургическая нить была пропитана насквозь и наполовину растворилась под воздействием бытовой химии, как и скотч. За две недели Тсуна сосредоточил своё пламя на сращивании костей и трещин в них, а также на избавлении от последствий сотрясения. Парня нечеловечески штормило и полоскало, стоило только поднять голову выше сердца, от чего содрогались раздавленные шаром Ланчии рёбра. Так что на внешние раны не оставалось ни желания, ни сил, и они были предоставлены естественной регенерации. Которая подвела истощенное тело. Итог битвы со сбежавшим из Вендикаре преступником — он проиграл. Так гласит сухая строчка отчета, уложенного на стол Ноно Внешним Советником. И ни слова о ходе событий. Тсуна зло сдавил пальцами край раковины. Они покраснели, делая паутинку шрамов видимой. Никого не интересует, что противников было больше одного, заявленного в приказе. Что он шел в логово затаившегося врага, на его поле, сразу после озвученного приказа, без права на разведку. Что с ним не оказалось ни одного хранителя, только шарахался неприкаянным духом наблюдатель-Реборн. Что он в одиночку разбирался с полудюжиной подготовленных человек, без продыху истощая свои силы. Что противником оказался иллюзионист. Что у врага был заложник в виде его матери. Что в самый последний миг, когда он смог скинуть подчинение уверенного в собственной победе ублюдка и занести руку для удара по смазливой разноглазой морде, его снесло волной пламени, впечатывая в стену.        Что это сделал дорогой старший — беспламенный! — брат, после чего пафосно прибрал себе лавры победы над вымотанным противником.        И ладно, блять, пришли Вендикаре, забрать гребаного пидораса обратно в Вендиче, но благородный герой Тсунаёши бесстрашно встал наперекор судьбе, пытаясь отбить поверженного врага…        Хорошо хоть Стражи Омерты не стали дослушивать прочувствованную речь и просто утащили ублюдка обратно.        И то в радость.        Которая на этом и закончилась одной-единственной фразой от Реборна:       — Какое мерзкое пламя…        В тот миг детский писклявый голос пронзил всё существо подростка, вышибая из него дух.        А затем пошли две недели выздоровления.        Ёбаные четырнадцать дней одиночества, изредка разбавляемые приходами мамы с едой и лекарствами, заставили Тсунамару поразмыслить над многими вещами.        Парень перевел взгляд на кончики своих пальцев и усилием воли зажег на них огонь.        Его пламя Посмертной Воли заплясало на руке темно-коричневыми отблесками. Небо цвета бутылочного стекла, что обычно смотрело через его глаза, вырвалось на волю, лаская кончики подрагивающих пальцев.        Оно горело ровно и без дрожи.        Размеренно, словно газ в плите, с регулируемой мощностью. Великолепный самоконтроль, который он так ни разу и не продемонстрировал из-за ёбаных Пуль Посмертной Воли.        Страх выбили из него бесконечными тренировками. Не только страх. Другие чувства тоже. Ведь эмоции — роскошь, не достойная Наследника Королевской Мафиозной Семьи.        Для пламени важна Воля.        Ах, как смешно!       От него требовали, приказывали, заставляли угрозами, физическим насилием призывать пламя Посмертной Воли, но при этом забивали его собственные желания, чувства, инициативу с тем же усердием, эту самую Волю в нем ломая.       Как, как, черт бы его побрал, может существовать Воля в человеке, чьи гордость, достоинство и самоуважение старательно подавляют?!       Но у него получилось. Получилось соответствовать требованиям отца. Призвать свою подавленную Волю.        Призвать своё грязное — мерзкое — пламя.       Не светлое апельсиновое, как у Ноно, не имбирно-жгучее, как у отца, не кристально-прозрачное, как, оказалось, у брата.        Коричневое, как старая, лежалая древесина.        Чем-то оно было похоже на морёный кедр.        Тсуна критично сравнивал себя с мертвым деревом, что многие годы лежало на дне вонгольского болота, сдавливающего ствол кубометрами грязной воды, без единой капли кислорода и света. Чтобы, когда придет время, эту древесину извлекли и передали мастеру, который вырежет из неё нужные детали и узоры.        Его долго держали в глубине CEDEF, перекрывая любой намек на самодеятельность, давили тяжелым прессом требований и обязанностей.       А затем извлекли и передали мастеру Реборну, который, впрочем, осмотрев материал, решил, что слишком уж каменный попался ствол, и обратил своё внимание на мягкую, податливую осину — неиспорченного отцом старшего ребенка.        Ведь, как выяснилось, чем бодаться с младшим Савадой, усмиряя дикий нрав и выбивая искры из ожесточенного пламени, можно насладиться мягкостью и податливостью огня и личности старшего брата.        Вот только, осина — мягкое дерево, трон для Вонголы больно хрупким будет, развалится под градом ударов в кровавой борьбе за престол.        Но окаменелый кедр уже отброшен, задвинут в дальний угол. Поделка из него вылеплена быстро, на скорую руку. Шлифуется небрежно, просто стачиваются неровности, не заморачиваясь над узорами — всё равно отставлен будет в дальний угол и извлекаться, даст бог, по праздникам.        Тсуне нравились эти измышления, когда он вернулся домой.        А сейчас он их презирает.        Потому что его пламя — мерзкое.        Так сказал соулмейт.        Услышать это было больнее в сравнении со всем, что с ним было за его короткую жизнь.        Можно стерпеть, когда родственная душа дает неприятные клички. Когда бьет с усмешкой. Когда окидывает презрительным взглядом и уходит к брату.        Ведь остается надежда, что злые прозвища просто потому, что они еще не знакомы. Что бьёт, чтобы научить, как не допускать этих ударов. Что брат — близнец и из разницы лишь волосы, что не лежат на плечах прямо, а торчат дыбом, да пламя другого цвета.        Теперь нет.        Потому что партнер презирает искренне, тяготится своей ролью и вынужденной компанией.        И считает мерзкой неотъемлемую часть личности.        Пламя на кончиках пальцев вспыхивает и растекается по ладони, охватывая её.        Савада тянется к небольшому полотенцу под полочкой с зубными щетками разных размеров и форм, закручивает махровую ткань жгутом и заталкивает себе в рот.        Жесткие сухие ворсинки впиваются в нёбо, но парень осторожно прикусывает его, чувствуя, как начинает ныть челюсть.        Изначально безобидное, просто сияющее пламя начинает наливаться жаром. Тсуна чуть наклоняется в сторону раны, заставляя красные края сойтись вместе, а затем решительно прикладывает пылающую ладонь к боку.        Болезненный вой глушит полотенце, к запаху крови и химии в ванной примешивается запах жженого мяса.        Тсуна вцепляется пальцами свободной руки в края раковины и сгибается, прижимаясь к ней грудью.        От резкого движения натягивается стёсанная кожа на плечах и лопается молодая, пуская в пляс капли крови по спине.        Тсунамару тихонько скулит и медленно выпрямляется, убирая руку с бока.        Прижженная рана выглядит… ужасно. Но плоть склеилась, и теперь заживление пойдет быстрее.        Шрамом больше, шрамом меньше. Его тело — история о боли, длинной в десяток лет.        Он чувствует, как сводит челюсть, сдавившую ворс полотенца, ощущает боль в зубах и то, как резко сохнет язык без слюны, которая сейчас пропитывает ткань.        Но осталось еще две. И парень пошире расставляет ноги, чтобы крепче стоять на кафеле.        Рана под рукой самая неудобная. Просто прижечь нельзя — сосуды и вены расположены слишком близко и спекутся, что вызовет проблемы с циркуляцией крови. Надо собрать края, что он и делает, ощущая себя мазохистом. Подвывая, он прищипляет пламенеющими пальцами разрыв на коже, точечно спаивая порез.        С бедром получается проще всего — достаточно просто приложить ладонь. Нарушен только верхний слой кожи. В отличие от бока, порез не достал до мышц, так что Тсуна всего лишь припёк незаживающий край.        От этого действия нога всё же подломилась, и парень медленно съехал на пол.        Голые ягодицы коснулись холодного кафеля, но парень не обратил на это внимания.        Он вытащил полотенце изо рта, швыряя его в ванную, и вцепился себе в волосы.        Больно.        Но не так больно, как после тех слов.        Тсунамару Савада выходит из ванны спустя час, сухой, тщательно забинтованный, одетый в свежую пижаму кофейного цвета.        Дом продолжает спать, и он так же незамеченным возвращается в свою комнату. Темно-синяя пижама и бинты пеплом осели где-то в глубине канализации.

•бечено•