Гвоздики запах томный

— Просто немыслимо! Девушка едва заметно выдохнула, высказывая свое раздражение. Миловидное лицо не дрогнуло, когда мужчина в отчаянном порыве резко приподнялся, колыхнув пламя догорающей свечи. Она рукой смахнула упавшую на лоб прядь и заглянула заемщику в глаза. — Что именно кажется Вам немыслимым, друг мой? — уважительное обращение магическим образом подействовало на мужчину. Он послушно опустился на обитое бархатом кресло, устраиваясь удобнее, — Миледи, откуда я возьму такие деньги в такие сроки? — голос его под конец сорвался на высокую истерическую нотку, а девушка лишь мягко отодвинула кружку. Подальше. От греха. — Ну, судя по всему, из Вашего кармана. То ли так на мужчину действовала угнетающая обстановка, то ли симпатичная девушка будоражила его лысую голову, но обманно ласковый голос все же принес свои плоды, судя по лицу заемщика — весьма скудные. Он неловко пробежался пальцами по подлокотникам кресла и в который раз принял наполненный бокал из рук Дамира, почетного сожителя этой девушки, которого та, в свою очередь, не смела звать слугой или же дворецким. Молодой человек слишком долго служил ей, заменив друга. Всецелое доверие нельзя оскорблять столь низким словом «слуга». — Если вы не в состоянии выплатить тридцать одну тысячу соверенов к концу этой недели, боюсь Вы будете не в почете у нашего уважаемого заведения, — мужчина нервно хмыкнул, была ли тому причиной названная цена, а не последняя фраза, девушка сказать не могла, — Смейтесь сколько хотите, но наш банк больше не сможет и не будет выдавать займы ни Вам, ни Вашим родственникам в двух ближайших поколениях, как и было расписано в условиях, несомненно прочитанного Вами в моем же присутствии и Вами же подписанного, договора. Девушка незаметно облизнула губы и отпила из своей кружки. Темный агат звонко брякнул о черную поверхность, посылая волны по воде и волны дрожи несчастному заемщику. — Н-но… — Но что? — девушка смерила его тяжелым взглядом лавандовых глаз, вернув неспокойное украшение на место. Мужчина первый отвел глаза, найдя невероятно интересным уход Дамира за розовыми кустами за окном, а как он четко разрезал веточки! — Я…Найду деньги… — он отвел взгляд от кроваво-красных лепестков роз, переведя его на губы девушки и практически не найдя отличий. Очаровательная. Практически в прямом смысле этого слова. — Чудесно, — девушка хлопнула в ладоши, в который раз мило улыбнувшись гостю, а тот сразу же повеселел, — Просто чудесно! Она достала черное перо, немного порывшись в одном из многочисленных ящичков, как-то блеснуло на солнце. Алые отблески заплясали по маленьким ниточкам вороньего перышка. Выкрашенное. Но, тем не менее, от этого не терявшего своей красоты. Юбки зашуршали, девушка взмахнула рукавами, и мужчина сразу же почувствовал терпкий запах гвоздики и невольно потянулся навстречу флеру, настолько пленительным казался пряный аромат. Заемщик вновь залюбовался ею, хотя буквально секунду назад вжимался в кресло и не мог и взгляда на нее бросить, не наткнувшись вновь на ее милейшую улыбку и обволакивающий могильным холодом взгляд. Девушка искала очередной пергамент, на мгновение залюбовавшись стройными архивными рядами, но тут же принялась за работу, выискивая в алфавитном указателе букву «Ч», которая наверняка скоро отсюда исчезнет. — Ч…Че… Чест… Честерсон! — черные юбки вновь зашуршали, цвет пусть и полностью противоречил пробивающемуся сквозь шторы солнцу, но идеально подходил самой девушке, а большего ей и не надо было, — Редкая у Вас фамилия, однако! Мужчина хотел было ответить его стандартную заученную речь о благородности его достопочтенного семейства, но вовремя остановил шарманку, понимая, что подобные речи она слышит едва ли не каждый день от практически каждого второго встречного заемщика. Что интересно: долг возвращал лишь каждый седьмой, а остальные три несчастных человека нещадно портили девушке всю статистику, — что она часто упоминала в записях учета, — но быстро удалялись из списка потенциальных клиентов. — Так… Подписывайте здесь, здесь и здесь, — заемщик внимательно следил за движениями черного пера по пергаменту, несомненно время от времени поглядывая на бледные ладони девушки, — Впрочем, Вы и так это знали. Так сказать, не в первый раз. Было ли это упреком, мужчина сказать не мог. Ее смена настроения удивила его, но ничуть не насторожила, лишь агат, лежавший меж грудей девушки, иногда завладевал его вниманием. Как прилежный ученик экономической академии, он послушно расписался там, где ему так предусмотрительно показала девушка, даже не глянув на то, что именно подписывает, не говоря уже о мелочах жизни, например, о мелком шрифте. Девушка снова мило улыбнулась, вздохнув, что непременно наш новоиспеченный студент конечно же заметил, агат колыхнулся, переливаясь мягким алым цветом на солнце, а в тени, казалось засасывал в себя все другие цвета и становился черным. Договор был подписан, перо вновь убрано в один из ящичков, а пергамент сложен в аккуратный конверт и отправился в отделение под буквой «Ч». — На этой невероятно приятной нам с Вами ноте, — мужчина согласно кивнул, уже подсчитывая соверены и готовясь отнести их чуть ли не к завтрашнему дню, — Попрощаемся. Девушка оглядела гостя и услужливо подала ему его шляпу, заботливо передав его на руки Дамиру и так же заботливо захлопнув за всеми ними дверь. Да посильнее. Мужчина никак не отреагировал на громкий скрип ржавых петель. Темная, освещенная светом из узкого окна под потолком комната никак не выдавала человека в ней живущего. Бездушная. Безликая. Возможно это и было главной чертой временного постояльца, скорчившегося на прелом матрасе. Белый свет разрезал комнату на три неравные части, казалось, все вокруг лишь потемнело от излишнего света, да так, что у Честерсона мушки перед глазами заплясали. Он не видел кто вошел, сколько их было, что он…она…они…неважно, ему было все равно, хотят от него. Он просто лежал. Он просто ждал. Освобождения. Конца. Чего-нибудь. Лишь бы закончилось. Что-то стукнуло о металлическую поверхность стола, — Ч…Чест… Честерсон… Его фамилия — Честерсон, да? Он хорошо знал этот звук. Сам первое время постоянно наворачивался и отбивал себе все пальцы на ногах, пока сам ходил и нарезал круги по комнате, раздражая и себя и наблюдателей. — Что-то хрустнуло, что-то кольнуло. Они ушли. Он сам слышал. Дверь закрылась. З-закрылась ведь. Проверить он так и не решился. Он сам не заметил, как забился в истерике. Как дрожь скрутила его тело. Он уже привык. Привык к дрожащим пальцам, к искусанным губам, обгрызанным до мяса костей ногтям. Он привык. Ко всему привыкают. Главное, что его навещают. Главное, что его выпускают погулять. По дому. Но это неважно. В-выпускают ведь, да? Когда именно он не знал. В его комнате было темно. Всегда темно. Первое время он светил фонариком, а потом перестал. Он и сам не понял почему. Главное…главное… Г-главное. Разве есть что-то главное? Главное не думать. Не думать — не думать — не думать. Не думать о том, как его семья. Не думать о том, где же его деньги. Не думать о том, насколько он беден, настолько, что впал в отчаяние и запил. Запил. Запил. Запил и нажил новые долги. Сказка о двух концах, как говорила его бабка. Часы громко пикнули. Не думать — не думать — не думать. Сколько? Шесть утра… Уильямс устало накрыл рукой половину лица, яростно потерев не желавшие открываться веки. Кровать мягко укатывала его на волнах сна, но мужчина твердой рукой отодвинул одеяло и тут же вздрогнул от ветерка, прошедшего по ногам. Прохладненько так. Ноги вошли в тапки, — не с первого раза, но кого это волнует? — беруши покинули свое недавнее местоположение, а сеточка для сна была убрана в комод. Мистер Уильямс проснулся. Мужчина вяло поплелся в ванную комнату, по пути не забыв погладить по голове строптивого соседского кота, постоянно лазавшего к нему через окно. Он подумывал о том, как бы соседям мягко намекнуть про пропадающую колбасу и сметану, да все времени не было. Щетка в руки, капли в глаза, а взгляд вперился в зеркало. Ну и какой идиот вообще встает в шесть утра? «Правильно», — подумал мужчина, — «Ты, Уильямс.» Блекло-зеленый кафель уныло блестел под светом ламп, бритва с тихим шуршанием скользила по коже, а ковер приятно смягчал плитку под ногами. Вжик. Когда он вообще брился в последний раз? Господи… Он не помнил. Возможно, на День рождения его матери. В любом случае, борода ему нисколько не мешала, колола иногда, но не мешала. Вжик. Вжик-Вжик. Его щеки были непривычно гладкими и скользили под его мозолистыми пальцами. Лицо умыто и утерто, зубы начищены, галстук затянут, а наш многоуважаемый мистер Уильямс отправился на место вызова. Последний раз его призывали на его приевшееся место работы не так давно. Около недели назад, что казалось мужчине настоящей вечностью, однако он, не будучи на страже логического правопорядка, уже устал от предстоящего дела. Заранее. Его рука безжизненно висела на поручне, пассажиры толкались, он мстил им в ответ пинками посильнее, а поезд неустанно двигался в сторону Ист-Лимингтона. «Как-будто бы в этой дыре им всем медом намазано», — ворчал про себя мистер Уильямс, получив очередной тычок под ребра. В Ист-Лимингтоне моросило. Слегка. Дождь крупными противными каплями барабанил по крышам и шляпе нашего героя, заливаясь время от времени тому за шиворот, что тоже радости не прибавляло. Серые унылые будни начались. Деревянное строение, что само по себе было неразумно, когда подобная погода была почти всегда, по нескромному мнению мужчины, ничем не вызывало особых подозрений. Простое и неказистое, оно абсолютно не выделялось среди других. Однако мистер Уильямс книгу по обложке не судил. Он зашел в дом. Деревянный. Как и снаружи, так и внутри он был устлан уютными коврами, а приятный запах благовоний наполнял коридор полупрозрачной дымкой. Половицы поскрипывали по мере продвижения, пока Уильямс ненавязчиво осматривался, приметив крошку измельченной травы, рассыпанной по полу. Скорее всего случайно. Мужчина знал, что глава семейства не так давно нанял садовника для присмотра за розовыми кустами, с которыми он сам не смог совладать. Осмотр к очевидным выводам, кроме общей обеспеченности проживавшего семейства ничего особенного не выдал. А первый этаж и сад вокруг дома так вообще ни о чем не говорили. Но Уильямс вернется к этому позже. Сейчас необходимо окинуть взглядом второй этаж. Форточки приоткрыты, а кровати застланы. Цветы невиданных ранее несчастным детективом сортов благоухали необычными ароматами, которые немного кружили голову мужчине. Привычный и приятный флер. Шторы заботливо отдернуты, пропуская отсутствие какого-либо солнечного света в принципе во внутрь. Очевидно похозяйничала горничная перед своим увольнением, дабы задобрить разгневавшихся хозяев. Кстати о них. Уильямс уже добрел до хозяйской комнаты, нездорово пахнувшей. Единственная комната, где закрыты окна. Одеяло на кровати скомкано, подушки разбросаны, возможно горничная все-таки затаила обиду на власть имущих, убравшись где угодно, но не у них. Пол все еще скрипел, что невероятно бесило детектива, и тот, сам того не замечая, старался ступать тише. Пол… Белый порошок рассыпался по полу, составляя диковинный узор, описание которому Уильямс, увы и ах, не мог найти. Мужчина подошел к туалетному столику хозяйки и поставил на место опрокинутую пудреницу, из которой смесь и высыпалась. Мужчина от всей души чихнул, едва не стукнувшись лбом о треклятый столик, и продолжил осмотр. «Проклятье!», — чертыхнулся он, почувствовав холодную влагу на голове. С потолка капало, что было не особенно редким в подобных домах в подобную погоду. Мужчина потер волосы, избавляясь от ощущения мокроты, и вернулся к делу. Его вниманием завладел застекленный стеллаж, за тонкой оправой которого скрывались многочисленные флаконы, банки и склянки, в общем, как для себя сам решил наш невероятный детектив - стандартная обстановка лекаря-практика. Уильямс прикинул в уме циферки и посчитал, что врачеватель должно быть неплохо зарабатывал, раз позволял себе такие траты. Мужчина повертел в руке откупоренный флакончик с каким-то скверным бульоном внутри, засунул пробку на ее законное место, не забыв поставить его обратно в стеклянный холод стеллажа. Он еще раз огляделся, приметив кровавую рвоту на полу и решил, что особо нового ему известно не стало и завернул на кухню, все еще осматриваясь. Кухня встретила его непривычным жужжанием неведомых ему приборов, а глухой тишиной, что Уильямс успешно исправил скрипящими половицами. Над плитой висели пучки каких-то трав, желтые цветочки-лепесточки росли на подоконнике, а мужчина оглядывал истолченный порошок грецких орехов, вероятно сушеных, инжир и какие-то листья. Что вообще можно сделать из инжира? Впрочем, оспаривать вкусы хозяина Уильямс не стал, вновь для себя нового ничего не выяснил. Уильямс вышел из тепла и уюта чужого дома, вернувшись в холод и сырость Ист-Лимингтона, вновь нахлобучивая себе на голову шляпу, и все больше раздражаясь от все большего потока капель, стекавших на его голову. Кап-Кап. Кап-Кап-Кап. С потолка капало. А он считал. Считал капли. Раз. В дальнем углу звонко хлюпнуло, стенки керамической кружки отразили противный звук, передав его по всей комнате. Его не волновало это. Уже нет. Раньше его это бесило, раздражало, он помнил, как чесались руки разбить этот несчастный предмет сервиза, но он также помнил, что такое протекающая крыша, у него дома така… Два. Честерсон вздрогнул. Не думай об этом. Три-Четыре-Пять. Он не помнил, как здесь оказался. Либо не хотел, либо не знал зачем. Он помнил свет. Да, свет. Так потемнело сразу в глазах, он… Шесть. Честерсон зажмурился. Он помнил, как его что-то кольнуло в руку. Что-то острое. Острое и холодное. Холодно… В его камере всегда было холодно. А здесь тепло. Тепло и уютно. Он ощущает себя…дома. Да, это подходящее слово. Он дома. У себя. Мужчина недоверчиво усмехнулся. Но тут же вздрогнул. Семь. Он помнил травы. Как они пахли чем-то сладким. Как он перебирал какие-то пучки растений, растасовывая их по склянкам. Честерсон не помнил зачем. Не мог вспомнить. Ему что-то мешало… Возможно… Кап-кап-кап. Он сбился со счета. Число семь крепко засело в его голове. Семь. Во…семь. Везде есть семь. Даже в числе четыре есть семь. Оно везде. Везде это семь. Семь. Он вздохнул, не понимая зачем ему это открытие. Семь. Мужчина вздохнул и его взгляд опустился на пудреницу жены. Жены… Он вспомнил! У него была жена! Честерсон поник. Он боялся, что не сможет сказать о ней ничего кроме ее фамилии, не девичьей, а приобретенной в замужестве. Он приподнял миниатюрную крышечку и уставился на белесую субстанцию внутри. На порошок похоже. Он не так представлял себе пудру. Она, наверное, должна быть бежевая и пахнуть как… Он не знал, как, но ожидал большего, однако нюхать не решился, прыснув куда-то в воздух духами. Он увидел зеленоватую дымку и почувствовал травяной запах. Но в голове всплыл совсем другой. Шоколадный. Запах подушки справа от него, запах шапочки для душа, запах… Запах ее духов. Это были не ее духи. Купила новые? Когда успела? Мужчина по-доброму улыбнулся, вспоминая расточительность жены. Большая часть денег уходила на… Не думать-Не думать-Не думать! Он был беден. Так невероятно беден, что… Честерсон вздрогнул. На его плечо легла чья-то рука. Женская. — Не корите себя, Мистер Честерсон, — голос молодой девушки обволакивал мягкой, теплой дымкой, а ее руки морозили плечо могильным холодом. Он разомлел и насторожился одновременно. — Вы единственный, кто у Вас остался. Может быть Вы заслуживаете немного жалости к себе? Она говорила и говорила, что именно Честерсон даже и не особо вникал, хотя очень, очень старался вовлечься в разговор, но лишь участливо кивал на любую произнесенную ею реплику. Он не смотрел на нее, не видел ее, не хотел и хотел одновременно, он чувствовал свечение, нежное и ласковое, кожей оголенной шеи, а его спина дрогнула от холодка, прошедшего по спине. Такая… Такая. Она не была ему знакома, более того, он ее не видел. Никогда. Н-не видел же, правда? — Правда. Правда, Мистер Честерсон. — Она тряхнула роскошными бесцветными локонами, аромат пряной гвоздики заполонил комнату. Он не мог этого видеть, никак не мог, стоял нарочито отвернувшись. Но ориентировался по звуку, по запаху, по чему угодно лишь бы не видеть. Его чувства обострились из-за постоянного пребывания в темноте. К тому же его воображение восполняло все с лихвой. Настолько, что можно было и не оборачиваться. — Вы всегда так жаждали правды… — ее томный голос дрожью прошелся по его телу. Или это холод? Он не знал. — Посмотрите же куда она Вас завела. Вас и всю Вашу семью… Он не хотел. Зажмурил глаза так сильно, что брызнули слезы. Он не хотел. Не хотел. — Смотрите же! Она не касалась его, попросту не могла. Его затылок обдуло волной по горячему холодного воздуха, и он безвольно повиновался. Боже…. Знает ли она? Знает, что она делает с ним? Он разлепил глаза и ослеп. Было так светло, так светло! Загадочная девушка, нет, нимфа, своим ореолом, казалось бы, освещала всю комнату, окрашивая ту в холодный мягкий свет. Как он мог теперь закрыть свои глаза? Невероятно… Он здесь не был. Никогда. Мистер Честерсон знал, что его родственники никогда не меняли места жительства, поэтому он с легкостью узнал свой особняк. Но что-то… Что-то было по-другому. Дом был моложе. В разы. Он выглядел совсем иначе, единственное что осталось неизменным, так это эркеры, которые он помнил еще из далекого детства, когда бабка учила его семейному делу и показывала старые выцветшие фотокарточки. — Ваше семейство могло забыть, Мистер Честерсон, — она вновь заговорила, обращая все внимание мужчины на себя и не потерявший своего блеска и лоска агат, — Но я не забуду никогда. Я не премину напомнить. Теперь и Вы не забудете. Он согласно закивал. Не забудет. Никогда. Уже не забудет, никогда, вовек не забудет! Он не забудет…