— Да, человек смертен, но это еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен — вот в чем фокус! © «Мастер и Маргарита», Михаил Булгаков
Существует два варианта смерти у живого существа. Быстрая или же мучительная. Природная или насильственная. Быстрая смерть накрывает твое потухающее сознание мимолетно, на долю секунды, которую ты не замечаешь. Ты умираешь от ранения, несчастного случая или же от болезни внезапно — когда пробивает отведенный тебе час. Ты не заметишь, как в какой-то момент ты просто закроешь свои глаза, и тьма, поглощающая твое сознание, навеки останется в твоей голове и принесет тебе покой. Ты не почувствуешь никакой боли, ты не почувствуешь страха или волнения. Ты просто закроешь свои глаза на долю секунды, и твое тело перестанет дышать. Ты умираешь спокойно и принимаешь свой конец как должное. Ты принимаешь это как само собой разумеющееся: ты не можешь никак изменить этот исход событий и лишь киваешь смутному образу, что тянет к тебе руку, и наконец обретаешь покой. На самом-то деле умирать такой смертью, по сути, не страшно. Мучительная смерть будет смаковать тебя, выворачивать твое нутро наизнанку и медленно, с садистским удовольствием окутывать твое сознание, в котором будет зарождаться настоящий страх и паника, пока тело начинает биться в конвульсиях. Ты будешь изо всех сил стараться удержаться на иллюзорном плоту, цепляясь за него своими пальцами в попытках спастись. В такие моменты ты будешь умолять что-либо или кого-либо не забирать у тебя твое жизненное время, торговаться или же бежать от этой кончины из последних сил. Боль будет разрывать твою грудную клетку огромным штырем, из-за дыры от которого температура тела поднимется, само тело взмокнет и пульс начнет зашкаливать до неприличных цифр (если бы в этот момент можно было его измерить). Твое сознание окутается огромным спектром эмоций: начиная от злости и заканчивая животным страхом и отчаяньем. Глубокий, насколько это вообще возможно, вдох; шумный, с кровью, с криком или же кряхтением выдох. С кровью и отхаркиванием своих же внутренностей на дрожащие ладони, которые ты подносишь в панике, чтобы еще рассмотреть свои вены, почувствовать свои пальцы и сконцентрироваться на дыхании, от сильной тошноты и головокружения. И как бы ты ни пытался бороться с насильственной, не природной смертью, она заберет тебя с собой. Даже… если у тебя каким-либо магическим образом — или же так называемой удачей — получится избежать физической смерти, ты умрешь в этот самый момент глубоко внутри и больше не сможешь никаким образом вернуться назад. Если бы смерть могла давать умирающему в тот самый момент свой деликатный совет — она бы посоветовала… — Не пытайся, — голос звучит с крайней насмешкой, с какой-то осиплостью в голосе и даже сочувствием, — ты не сможешь от меня убежать. Я все равно тебя заберу вместе с собой. И мы можем с тобой по-хорошему уйти сейчас. — Смерть смотрит на умирающего человека, который, опершись своей спиной о кору дерева, весь дрожит от ужасного холода, который будто усилился от резко упавшей температуры вокруг. — По-хорошему или... — Смерть накидывается на умирающее тело и впивается в него своими желтыми зубами, в которых застряли куски человеческой плоти, от времени уже сгнившие и перерастающие в жуткую вонь. — Или же по-плохому. Тебе как больше нравится? — Да пошел ты, — с криком вырывается из окровавленной глотки рычание, и два существа кубарем падают с горы. — Значит, по-плохому, — голос звучит настолько громко, что в нем попросту не слышен больше отчаянный крик боли, оседающий на кривых голых ветвях деревьев в темном лесу. — Итог так и так будет один. Ты уже мертв. Глубоко внутри.***
В маленьком помещении для допроса различных подозреваемых и преступников почти не горит свет, лишь одна настольная лампа освещает и без того не вместительный кабинет, придавая своим тусклым, немного желтоватым светом мрачную и своего рода давящую атмосферу. За тонированным стеклом стоят трое и внимательно смотрят на лучшего следователя их отдела, который ставит кружку с остывшим, безвкусным чаем на стол и переводит свой пристальный взгляд на юношу, который сидит напротив него, положив свои руки, обтянутые в металлические наручники, на стол, и в который раз проводит взглядом по его спокойному лицу. Взгляд парня совершенно спокойный, и темно-голубые глаза смотрят на следователя с каким-то нескрываемым интересом и даже слабозаметной усталостью. Здесь очень холодно, несмотря на работающий обогреватель. Этот холод, ощутимый только для юноши, пронизывает своими волнами прямо через ноздри, вызывая приступ насморка, который так хочется стереть быстрым движением руки. Этот холод чувствует только он один, очень давно, изо дня в день. Холод стал с юношей чем-то наподобие одного целого, холод впитался в него самого много-много лет назад и никак не хотел уходить. Никак не хотел выветриваться из его кожи, которую так настойчиво тепло из обогревателя пыталось согреть. — Я задам свой вопрос снова, в который раз, — глубокий и немного хрипловатый голос следователя звучит громко, — и вы уж попытайтесь дать мне на этот раз внятный ответ. На секунду на лице допрашиваемого проскальзывает едва заметная улыбка, и юноша кивает. Он не против поговорить с живым человеком, из плоти и крови, который сейчас сидит прямо напротив него, и, если вслушаться, можно с точностью сказать, сколько ударов его сердце сделало за прошедшую минуту. Может, ради интереса посчитать? Они часто любили считать количество ударов в минуту чужого сердца, после с досадой переглядываясь и поджимая губы из-за приличного такого, значительного числа, что с маленькой погрешностью могло отличаться от их ответов-ставок. Это было что-то вроде считалки перед сном. Или перед более полезными вещами. — Вы Узумаки Наруто восемьдесят пятого года рождения? Человек, которого назвали Наруто, поднимает на него свой взгляд не сразу, будто стараясь понять, обращается к нему сейчас этот человек или нет. Он прокручивает это имя в голове и пытается сдержать на лице какую-то эмоцию, а после, когда его лицо приобретает совершенно нейтральное выражение, он наконец отвечает: — Верно, Наруто Узумаки, — юноша кивает ему и пробегается глазами до тонированного стекла, а после обратно на следователя. Пульс за стеклом у троих девяносто четыре, сто двадцать и шестьдесят. Красивая комбинация, живая. — Вы родились в Штате Флорида? Ваши родители Минато Намикадзе и Кушина Узумаки, которых убили, когда вам было всего три года? Узумаки задумывается о чем-то, хмурится, а после отвечает ему с каким-то нескрываемым весельем: — Да. Конечно. — Вы подтверждаете, что второго июля две тысячи одиннадцатого года приехали с компанией друзей в свой старый дом, принадлежащий вашей семье от родителей, и провели там неделю? — Да, — юноша кивает ему и резко добавляет: — Я могу попросить принести мне воды? У меня немного в горле пересохло, пить хочется, — он пытается выдавить подобие улыбки и откашливается. — Принесите ему воды, — он нажимает на кнопку, и голос мужчины разносится по всему помещению, и затем сам он опять обращается вновь к своему подозреваемому: — Вы подтверждаете, что вас было всего тринадцать человек? И опять Наруто будто пытается что-то вспомнить, в уме считает количество людей, словно совершенно забыл, о чем его сейчас спрашивают. — Приезжих — да, — парень еще раз кивает ему, — мы приехали туда большой компанией. — Назовите людей, с которыми вы приехали в свой дом тем днем, по имени и фамилии, — мужчина берет бумагу в руки и начинает хмуро смотреть на уже написанные имена. Он их уже знает, всех до единого, имена людей написаны в протоколе от руки небрежно, но четко. Женским почерком писались эти имена легкой рукой. — Я, то есть Наруто Намикадзе, Менма Намикадзе, Сакура Харуно, Ино Яманака, Хината Хьюга и ее брат Неджи Хьюга, а также кузина Шион Хьюга, Сай Хаяши, Итачи Учиха, Саске Учиха, Суйгецу Хозуки и Джуго Якуши, и Карин Узумаки. Следователь сверяет названных со своими данными и наконец переводит на того, кого зовут Наруто, тяжелый взгляд. — Вы множество раз мне говорили, что вы с Саске Учихой не были друзьями, подтверждаете ли вы сейчас свои слова? — он смотрит на него хмуро и сжимает в руках карандаш так сильно, что, если еще надавить, кажется, он разломает его прямо посередине своим большим пальцем. Наруто на секунду замирает и отвечает ему с какой-то странной улыбкой: — Подтверждаю, мы с Саске Учихой никогда не были друзьями, — он в который раз кивает и наконец скрещивает руки на груди. Водит ладонями по плечам, в попытках растереть кожу и хоть каким-либо образом согреться. — Простите, вам тоже холодно тут? Прохладно, я бы сказал. Следователь всматривается в него озадаченно и медленно ведет головой. — Температура в комнате двадцать четыре градуса. — Он осмотрел табло термометра, пытаясь убедиться, не сломался ли тот ненароком. Но цифра стоит на своем месте, как и стояла. — Двадцать четыре градуса, — Наруто по-доброму усмехается. — А ведь холодно, как в морге. Или в темном лесу ночью, знаете, в той местности у нас всегда было прохладно, как бы ни старались топить, никогда не получалось добиться нужного тепла, — Узумаки говорит это так просто, будто беседует сейчас с близким приятелем о погоде, а не сидит в участке на допросе после ужасной трагедии, из-за которой он сюда и попал. — Может, вы заболели? — следователь спрашивает его ровным голосом и проводит по телу подозреваемого своим взглядом сенсора, после опять хмурится. — Или вам постоянно холодно? Может, вы боитесь чего-то, из-за этого идет озноб? Наруто молчит и долго ему не отвечает, смотрит лишь в стену, которая ограждает его от соседней комнаты допроса, и будто прислушивается в голоса по ту сторону стены. Он уже и забыл о следователе напротив. Но наконец ради приличия поворачивается обратно и подмечает для себя имя мужчины, оно написано на пластмассовой карточке, свисающей у того с шеи, закрепленная обычной лентой. Ибики Морино. Так его зовут. — Почему вы в который раз мне врете, уважаемый Наруто Узумаки? — он резко переходит на крик. — По всем данным о вашей жизни и показаниям других, вы с Саске Учихой были лучшими друзьями! — он бьет рукой по столу и смотрит на юношу с какой-то яростью. Эмоции, живые и даже не наигранные — такие теплые и волнующие, наверное. У них есть свой особый запах, который ощутим в воздухе, и можно даже сравнить их по каким-то своим ассоциациям, на что они в этот момент могут быть более похожи. Не сейчас. — Я не знаю, какими данными вы располагаете, — Наруто отвечает спокойно, смотря в упор, — я никогда не был ему другом и не могу подтвердить ваши слова, и не имею никакого на то желания. Ибики устало выдыхает и переводит взгляд на свои записи. Лампочка в помещении отчего-то пару раз мигнула и вскоре опять вернула свое тусклое сияние. — И вы хотите сказать, что у вас никогда не было хороших и дружеских отношений с его старшим братом Итачи Учихой? — Он сжимает свои губы в который раз. — Со старшим братом по имени Итачи Учиха у меня никогда не было никаких отношений, — устало отвечает ему Наруто и наконец отпивает глоток воды. Чуть ранее какая-то девушка весьма специфической внешности (сразу же бросались в глаза кислотно-сиреневые волосы) принесла и поставила ему стакан на стол, а после так же молча ушла, лишь на пару секунд задержав на Наруто свой заинтересованный взгляд. На вид ей лет тридцать, не больше, такая молодая еще, а работает в таком неприятном месте. Видимо, на то у нее свои причины. — Хорошо, с этим мы еще разберемся, ведь уже неделю господин Учиха дает совершенно другие показания моему напарнику, и, следовательно, кто-то из вас внаглую нам врет, — кивает ему следователь и замолкает. От произнесенной фамилии Узумаки будто оживился: в его взгляде начинает зарождаться настоящий интерес вперемешку с нескрываемым азартом. — Вот как, — он резко наклоняется и спрашивает с придыханием: — А что еще Саске Учиха вам говорит? Он очень много любит говорить того, что правдой не является, — Наруто дергает своими руками непроизвольно, отчего цепи от наручников соприкасаются с поверхностью стола и немного задевают кожу. — Но говорить он любит очень, я бы послушал его рассказы, вы знаете, втроем, к примеру. Рука поднимается над столешницей и кулак с грохотом опускается на столешницу. Удар. — Хватит разводить тут цирк, господин Узумаки, вы вообще понимаете, сколько вам светит лет обоим, если вину нам доказать вашу удастся? Вы оба не выйдете до конца своих дней, а в лучшем случае — тут и сдохнете, если вас не убьют сокамерники раньше времени за колкий язык! Ибики говорит так громко и яростно, что от него за версту веет открытым презрением и агрессией, и он никоим образом даже не думает ее скрывать. Во взгляде читается неприязнь и даже какой-то почти незаметный страх. Наруто молчит. — В вашем доме нашли девять трупов, ваш брат до сих пор сейчас в реанимации с тяжелыми ранениями, будто на него напало дикое животное, Учиха Итачи в психиатрической клинике лежит овощем, и только вы двое остались живыми и невредимыми. И вы хотите мне сказать, что на вас напал какой-то маньяк, про которого вы оба нам толкуете уже месяц, и он чудом вас не тронул, а мы должны в вашу удачу безоговорочно поверить? — Морино поднимает свою бровь, и его лицо искажается в какой-то злобной гримасе. — Посмотри! — он бросает фото изуродованных тел на стол прямо напротив Узумаки. Наруто даже не смотрит на эти фотографии, он и так знает, что на них изображено, вдоль и поперек. — Смотри и отвечай мне, Наруто Узумаки, зачем ты это сделал с ними? Это каким надо быть животным, чтобы так зверски убить своих же товарищей?! Что тебе сделала эта невинная девушка? Ее тело разорвано на части! — речь давно перетекла в крик. — Только конченый психопат мог такое сделать! Ты подумал, какую травму ты принес своим опекунам, сукин ты сын? Они растили тебя, чтобы вырос такой вот урод? — Опекуны? Наруто цепляется только за одно-единственное слово и замирает на секунду, всматривается в абсолютно красное лицо следователя, он пытается понять две вещи: этот Ибики настолько идиот или же прикидывается. Юноша пытается сдержать искренний смех, что так рвется наружу. «Опекуны» — так странно слышать это слово. — Отвечай, сукин ты сын! — Ибики резко оказывается около него и, хватая за край майки, тянет на себя, отчего в лицо Узумаки устремляется вонь изо рта кричащего, а сам он морщится. Вонь. Не такая сильная, как было тогда, но тоже приятного, по сути, мало. — Следователь, — Наруто щурится, но продолжает: — У меня есть одно чистосердечное признание, но я смогу его огласить, только если вы меня отпустите. Ибики грубо отталкивает его и отходит на шаг, после смотрит на него выжидающе. — У вас изо рта несет так сильно, словно вы пожрали гнилой человечины и не почистили зубы с утра, — он говорит это совершенно спокойно, и в следующий момент кулак прилетает ему прямиком в скулу. — Ах ты, отродье! Наруто медленно поворачивает голову прямиком к Ибики и, сплевывая кровь на стол, вновь щурится, ровным счетом как и Саске, сидящий в другом кабинете за стеной. Учиха всматривается в хмурое лицо женщины, которая допрашивает его уже час.***
— Учиха Саске, — она закидывает ногу на ногу и проводит тонкими пальцами по своему голому колену, поглаживая его, и наконец задает свой вопрос. Хотя даже не вопрос. Она констатирует факт: — Как давно вы психически больны? Саске молчит и переводит взгляд в сторону стены. Прислушивается, отчего-то вздрагивает и женщина, перенимая эту реакцию на свой счет, после чего ликующе улыбается. — С тех самых пор, как вас насиловали в детстве? Сексуальное насилие привело вас к такому плачевному сценарию вашей больной личности, вы стали вымещать агрессию на других, так как в детстве чувствовали себя беззащитным ребенком? Саске отпивает свой кофе и в который раз напоминает себе, что женщину зовут Анко. Главное — не ошибиться с именами. Иначе выйдет крайне неприятная ситуация, а неприятностей им и так хватает. Они по уши в дерьме. — Когда вас насиловал отец в детстве, что вы чувствовали? — Анко все продолжает. — Вы пытались получить помощь от старшего брата? От последних слов на лице Саске пробегает мимолетная тень. Он медленно поворачивает голову к следователю и рассматривает ее черты лица. Сколько ей? Лет сорок, не больше. Бедная женщина, она еще не понимает, как же зря она теряет свое драгоценное время. — Труп вашего отца нашли в лесу у дома. Ваше дело в те годы было таким нашумевшим, что мы всем отделом гадали, что же из вас с братом вырастет-то в итоге! — она усмехается и скрещивает руки в замок. — И каково же наше удивление теперь, когда ты, мальчик из нашумевшего дела, теперь сидишь здесь с обвинением во множественном убийстве своих товарищей, пока твой старший брат и вовсе в психиатрической клинике после всего. — Можно вопрос? — Саске говорит слегка флегматично и медленно. Анко кивает. — Вы говорите такие глупые вещи с таким умным видом. Это у вас природное или же вас такому учат при поступлении в универ? — он не может сдержать своей усмешки из-за резко изменившегося лица женщины и считывает каждую эмоцию в ее глазах. Анко поджимает свои губы и наконец перемещает ладонь с колена на стол. — Саске, ты можешь паясничать сколько угодно, но мы оба знаем, какой ужас ты пережил в детстве, и я хочу тебе помочь, — она говорит спокойно, но ее выдает взгляд. — Тебя Узумаки заставил это сделать? Он всегда был проблематичным подростком, насколько нам известно. Это он тебя уговорил? Он как-то манипулировал тобой? Угрожал тебе, Саске? Впервые за все время допроса Саске не смог сдержать свой смех. Слышать подобного рода вещи было действительно смешно. Заразительно смешно — все-таки он прав: видимо, к идиотизму у этих людей предрасположенность, такому точно не научат. Этот вид и уверенность в своей правоте так смешит, что становится щекотно. Ты сидишь передо мной с таким важным видом и говоришь, что знаешь обо мне что-то, говоришь, что понимаешь и помнишь мою историю, и именно от этих самых слов становится настолько сильно смешно, что хочется смеяться и смеяться — не переставая. Наверное, люди называют эту эмоцию радостью или весельем, или чем-то вроде этих проявлений чувств. Наверное, ему сейчас должно быть смешно. Саске не смотрит в ее глаза. Он может удержать зрительный контакт с ней буквально пару секунд и каждый раз отводит взгляд смаргивая. Свет здесь крайне беспощаден: все лампочки светят настолько ярко, что глаза неприятно саднило, после чего они незамедлительно слезились. Как только эта женщина еще не рыдает особо крупными слезами от этой яркости — он не знает. Пальцы теребят край какой-то теплой толстовки темно-синего цвета с иностранной надписью, и Саске смотрит на свою кружку. Кофе закончился. — Тебе диагностировали в раннем детстве расстройство аутистического спектра, — Анко говорит этот факт совершенно спокойно, считывая его со своих листов, и Саске с интересом обращает внимание сразу на папку, — Оттого ты не можешь держать зрительный контакт больше минуты. Скажи, Саске, — она подвигается к нему ближе и полностью опускает свои открытые ладони на стол, — тяжело это? Не понимать человеческие эмоции в полной мере и жить с этим. Губа дергается непроизвольно, а вместе с этим и уголок рта. Копна волос, которая когда-то считалась челкой, падает ему на лицо, и Учиха даже не думает убирать ее за ухо. Его густые черные ресницы поднимаются вслед за веком, и юноша смотрит в глаза женщины гораздо больше минуты. Анко смотрит прямо на него и молчит. — У меня нет проблем с тем, чтобы смотреть на вас минуту, десять, час, — он не моргает, будто специально, — нет проблем с тем, чтобы выражать свои эмоции сейчас, я просто не хочу, да и мои эмоции отличаются от ваших, всего-навсего,— он снисходительно улыбается, — просто, — наконец он сам закидывает ногу на ногу и опускает свои ладони на колено, затем приближается: — Вы вряд ли меня поймете. — Взгляд становится оценивающим, и Учиха исследует своими глазами ее профиль, а после и довольно-таки хрупкое тело. — Вас такому здесь, боюсь, не учат. — Я хочу тебя понять, Саске. Анко пытается изо всех сил влиться в доверие мужчины, но на неосознанном уровне понимает в этот самый момент: между ней и Саске — огромная, крепкая, непробиваемая стена. Чтобы хоть как-то ее подкосить, потребуется гораздо больше времени, чем эта жалкая неделя, которая не продвинула их в следствии ни на шаг. В понимании этого человека — тоже. — Понять? — Это словно режет слух настолько, что возникает желание отстраниться как можно дальше. — Зачем? Что вам это даст? Очередную грамоту? Или же вы считаете себя отличным психологом? — он усмехается и качает головой. — Вы и психологи все время хотите что-то или кого-то понять, но скажите мне, — он смотрит на нее внимательно, спокойно, — понимаете ли вы себя настолько хорошо, что возьмете на себя столь высокую планку в понимании других? Или же ваше понимание — не что иное, как научный интерес? — его лицо полностью разгладилось. — Может, это всего-навсего научный интерес, а я сейчас выступаю в роли обычного подопытного кролика, которого вы так отчаянно пытаетесь дергать за тонкие ниточки? Анко отвечает не сразу. Она что-то пишет на своих листах, периодически поглядывает на него, а затем молча высовывает из папки очередной конверт. Саске знает, что там, ему и смотреть на него не надо. — У вас сложилось такое впечатление о людях из-за вашего отца? — женщина медленно вынимает фотографии из конверта, но все еще не переворачивает их. Саске задумывается, будто стараясь понять, о чем она сейчас толкует, и пожимает плечами. — Нет, — отвечает так легко и непринужденно, — мой отец не был идиотом, да и опыты ни на ком не ставил. — Он опять замолкает, а после продолжает: — Он был обычным человеком, как и мой брат, — на последнем слове в голосе проскальзывает едва заметная теплота. Обычная семья, грех жаловаться. Анко хмурится сильнее и наконец переворачивает фото с изуродованными телами, и медленно пальцем толкает их по поверхности стола с Саске, а потом в каком-то своем порядке раскладывает их, даже не смотрит на них. — Тогда скажи мне: почему ты убил всех этих людей, если дело не в твоем больном папаше? Зачем вы с Наруто их изуродовали и разрезали на части? Вы получали от этого удовольствие? Трое до сих пор считаются без вести пропавшими. Саске с интересом берет фото в руки и изучающе рассматривает их. — Что вы сделали с Карин Узумаки, Джуго и Суйгецу? Их тела до сих пор не были найдены. Уже три месяца прошло, мы до сих пор не нашли их! Саске с теплотой смотрит на лица троих друзей на фото и проводит по ним своим пальцем. Анко молчит. А после откладывает эти снимки в сторону и скрещивает руки на груди. — Я не знаю, кто убил всех тех, кого вы мне показываете уже который день, и не имею ни малейшего понятия, почему троих моих друзей вы не можете найти. — Твои показания отличаются от вчерашних, Саске, — женщина старается не сорваться на крик. Видно, как тяжело дается ей быть спокойной и понимающей. — Вчера и ты, и Узумаки рассказывали нам совершенно другую историю, граничившую с абсурдом! — Да? — Учиха невинно хлопает глазами и пожимает плечами опять. — Я уже и не помню, освежите мою память? Вы знаете, у аутистов крайне плохая память. Анко глубоко и сдержанно вдыхает и берет в руки очередной лист. — Ты мне сказал, что на вас напало какое-то чудище на пятый день пребывания там и поочередно убивало всех, — Анко говорит это ровным голосом. — После вы упомянули какие-то сектантские обряды, которые проводились в этом доме незнакомыми людьми как жертвоприношения, и затем уже не чудище, а целых двое человек зашли в ваш дом, от них-то вы с Узумаки и убежали. Ты и сам понимаешь, на какой бред это смахивает, — Анко краснеет от злости. — Вы приехали в абсолютно спокойную местность, где за все годы нашей работы не зафиксировано даже насилия, и пытаетесь нам доказать, что все это реально? Твой брат в психушке, он вообще все бормочет о каком-то животном. Брат Наруто до сих пор в коме, и ты сегодня мне пытаешься сказать, что и понятия не имеешь, что случилось? Саске слушает ее внимательно и вдруг, словно вспомнив, о чем она толкует, кивает. — Да. — Что «да»? — Анко все же срывается на громкий крик. — Что «да», Саске? Ты или болен на всю свою голову, как твой старший брат, или ты психопат, который убил всех этих людей на пару со своим дружком. Один вопрос — зачем? Учиха впитывает в себя все ее эмоции, словно губка, и даже, кажется, выпрямляется. А лицо его все больше проясняется. Он будто воспрянул духом прямо у нее на глазах и сейчас становится более живым, чем ровно до этого момента. Однако Саске наконец отвечает ей совершенно безразличным голосом: — Смысл мне вам что-то рассказывать, если вы мне и так и так не верите? Анко замирает и все-таки успокаивается. Смотрит то на него, то на фото и растирает пальцами виски. Голова болит у нее уже неделю — видимо, от усталости и нервного перенапряжения, которое полностью передал ей этот подонок. Раньше такого не было ни с каким преступником, попавшим ей на допрос. А сейчас каждый раз спустя полчаса голова начинает гудеть настолько сильно, как если бы в ее виски вбивался молот равномерно и медленно от всякого слова, брошенного в ее сторону. — Хорошо, давай начнем сначала. — Она откладывает папку в сторону. — Расскажи мне с начала и до конца, что случилось там на самом деле, и я постараюсь тебе поверить. — А вы, — Саске смотрит на нее с настоящим интересом, — уверены, что действительно хотите узнать правду? Боюсь, она вам покажется настолько абсурдной, с вашим-то мышлением, что по итогу вы будете считать меня действительно больным на голову психом.***
Ибики вышел сразу же, оставив Наруто на полчаса одного. И в помещении в этот самый момент стало еще холоднее, чем было до этого момента. Чужое тело согревало пространство своей температурой, след от нее спустя пять минут и улетучился. А может, так просто показалось. Узумаки сглатывает сгустки красной жидкости, выступившей на губах, и прикрывает глаза, пытаясь распробовать привкус собственной крови, которая кажется ему такой чуждой именно сейчас. Проводит рукой по специфического цвета седым волосам, полностью белого оттенка. Она имела какой-то сладковатый привкус с примесью горечи, во рту стало вязко. Юноша поднимает руки, пытается всмотреться в свои же ладони, сжимает побледневшие от холода пальцы и сразу же разжимает. Его кожа имеет такой непривычный, персиковый окрас, хотя, насколько он помнит, она всегда была бледного оттенка, в то время, как у его брата, наоборот, почти калифорнийский загар. Каштановые волосы брата всегда придавали образу еще более теплые тона вперемешку с карим цветом глаз, в отличие от его собственных — светлых. Наруто внимательно рассматривает выступающие на руках вены (Если приписывать какой-либо цвет, то они покажутся слегка темноватого оливкового цвета.) А оливки он не сказать что любил. Взгляд скользит по полу и перемещается прямо на затонированное стекло, за которым трое стояли еще пару минут назад, но вскоре куда-то ушли. Жаль, он не может разглядеть их лица — интересно, как они смотрят на него? Как этот следователь — считают его кем-то наподобие монстра? Или же приписывают ему унизительное обозначение — псих, сумасшедший или еще что похуже? Наверное, они смотрят на него с опаской и презрением, ибо уверены в том, что именно он убил всех этих людей. И, вероятно, они правильно считают: «здоровым на голову» его назвать крайне сложно, после всего того, что он за всю свою жизнь видел и с чем сталкивался, любой бы на его месте остался с явными психическими проблемами. Хотя именно психическими проблемами назвать то, что случилось с ним, сложно — лучше бы были они. Лучше бы были они… Ибики возвращается более спокойным. И даже не смотрит на него. Молчит какое-то время, но позже наконец подает свой грубый голос, который бьет по ушам. И опять становится теплее — температура в комнате поднимается и озноб начинает уменьшаться. — Продолжим? Узумаки всматривается в него и медленно кивает. Они оба решили сделать вид, что ничего не случилось полчаса назад. Так проще. Это его работа и он выполняет ее — какой смысл таить обиду на этого человека? Он в принципе никогда ни на кого не обижался — а зачем? Обида не несет за собой ничего полезного для самого тебя и ситуацию, из-за которой она возникла, не меняет тоже. Ни он, ни Учиха. Никакой обиды. Ни на кого. Никогда. Они просто делали выводы, и, уже исходя из этого, приступали к решениям, которые приводили к тем или иным действиям. Самое лучшее чувство на свете — это злость при холодном рассудке, практичность и четкое понимание своей цели. Холодный рассудок помогает четко сформулировать эту цель и принести более практичный и подходящий результат, а злость — она придает сил. Ненависть — и подавно. — Конечно. Ибики надевает какие-то совершенно неподходящие ему очки, визуально делающие его лицо еще более огромным, и в очередной раз проводит ладонью по всем фото, которые так и остались лежать на столе. — Ты обвиняешь во вранье своего друга, который, к слову, психически болен. На этом вердикте брови Узумаки ползут вверх. — Но ты заврался настолько, что, кажется, и сам в свою ложь уже начал верить. Поэтому я спрошу тебя еще раз: зачем ты убил всех этих людей и втянул в этот ужас психически больного человека? — голос звучит громко, но сдержанно, даже, можно сказать, медленно, мужчина четко выговаривает каждое слово. — Психически болен? — только и может выдавить из себя Узумаки, который искренне удивлен такому заявлению со стороны следователя. — Вы сейчас о Саске говорите? Ибики смотрит на Наруто то ли как на умалишенного, то ли как на идиота, хотя, по сути, это одно и то же. — Ты хочешь мне сказать, что ты не знал, что у Учихи Саске диагностирован аутизм с рождения? — в его голосе слышится огромное недоверие вперемешку с каким-то презрением. — И тебя считали его другом? Другом, который даже не понял, что тот не в порядке? Абсурд. — Впервые слышу это от вас. — Наруто косится с недоверием на мужчину и, кажется, на секунду выпадает из реальности: застывает и то ли словно пытается что-то вспомнить, то ли он просто в очередной раз хочет избежать неприятной ему темы. По этому юноше это сказать крайне сложно. И Ибики это понял уже с первого дня их неприятного знакомства. — Вот как, — он сухо констатирует факт, — могу сказать, что друг из тебя дерьмовый. Друг. Это слово так неприятно режет слух, принося что-то крайне неприятное, что могло бы граничить на шкале обиды и непонимания. — Я же сказал, — Узумаки отвечает спокойно, выговаривая каждое слово более четко, — мы никогда не были с ним друзьями. Идиот ты несчастный, мы были друг другу всеми — но никак не друзьями. Дружбой это не назовешь никак, даже если очень сильно постараться. Называть их отношение друг к другу дружбой — высшая степень вранья. — Вы были лучшими друзьями, и ты втянул своего лучшего друга в такое дерьмо, что он вряд ли выберется оттуда, как и ты, впрочем. Наруто замолкает и в целом затихает, он теребит пальцами свою кофту и пытается отогнать наплывающие воспоминания, которые пришлись сейчас так некстати. Не сейчас — сейчас он в реальном времени. Некоторые фрагменты их с Учихой жизни так и останутся неведомы никому, кроме них самих. Даже под самыми извращенными пытками, на которые человек способен. Ни он, ни Учиха не скажут ничего. И он знает это. — Ну хорошо, — Наруто натянуто улыбается. — Что я могу сделать, чтобы вы оставили больного, как вы говорите, на голову Учиху, — он не может сдержать иронию в своем голосе, как бы ни старался, — в покое? — Признать свою вину, Наруто Узумаки, и сгнить тут, — Ибики отвечает ему моментально. Наруто опять задумывается, долго думает касаемо чего-то и мотает головой. — Я бы и признал, — он наконец поднимает на Ибики свой резко потемневший взгляд, от чего мужчина моргает, — но, боюсь, Наруто Узумаки ничего не сделал из того, в чем вы его обвиняете. Он был обычным ребенком. Ибики хмурится и откладывает бумаги в сторону. Приближается к нему на локтях и медленно спрашивает: — А кто тогда это все сделал? Узумаки отчего-то становится смешно. Он начинает смеяться под ничего не понимающее выражение лица следователя и спрашивает: — Можно мне закурить? Ибики кивает. Наруто наконец перенимает в руки сигарету из лежащей на столе пачки и закуривает. Никотин дает в голову и приносит мимолетное расслабление, такой покой, и мысли уносят его куда-то далеко. Гораздо дальше этого участка, в котором он находится уже неделю под заключением. — Ну? — Я могу начать сначала? Но, боюсь, вам крайне не понравится мой рассказ: он может показаться вам шокирующим, бредовым, на грани абсурда, и непонятен для вашего мышления. Ибики сверлит его профиль взглядом и включает диктофон. — Ну давай, рассмеши меня еще раз, времени у нас много. Я внимательно тебя слушаю. Наруто докуривает свою сигарету и криво улыбается ему.***
Саске сидит в абсолютно расслабленной позе и откидывает голову набок. Он заправляет свои волосы за ухо и снимает кофту. Жарко стало. Кофта задевает майку, когда он перетаскивает ее через голову, и Анко с расширенными зрачками наблюдает настоящую выжженную пентаграмму на животе Учихи. Саске спокойно откидывает кофту на спинку соседнего стула и смотрит на нее. — Что это? — она задает свой вопрос внезапно, во рту пересохло. Уродливый узор достигает около двадцати сантиметров, будто когда-то кто-то очень давно приложил к его коже раскаленную кочергу и выжег на его коже этот кривой и пугающий рисунок. — О, — Саске теперь улыбается как-то по-особенному странно, проводит по шраму пальцами и наконец убирает их в сторону. Ткань майки полностью закрывает отметины и больше не дает возможности разглядеть. — До этого мы еще дойдем. — Я начну с самого-самого начала, если вы не против. Но мне потребуется много времени, чтобы рассказать вам все последовательно, недели не хватит точно. Анко кивает ему и включает свой диктофон. — Сегодня пятнадцатое октября две тысячи одиннадцатого года. Передо мной сидит обвиняемый в многочисленных убийствах Учиха Саске, возраста двадцати пяти лет, Родился в Штате Флорида. И мы начинаем.