***
Лиловые тени уже поползли по дряхлой земле, проливаясь по камешкам, кочкам на которых еле-еле прорывались бойкие клочки сухой желтой травы, а снежноягодники — бледные и колючие, росли небольшими дорожками и резко обрывались. Густые, тяжелые лоскуты свинцовых и мертвых облаков спустились низко, пошел снег — позорный, мокрый, тщедушный, жалкие-прежалкие снежинки падали и отдавали свою жизнь земле, щедро насыщая ее влагой. Стало грязно, земля — липкая, как кровь и мерзлая, как плоть Цицерона, не проминалась под копытами скачущей, уже давно уставшей лошади. Он остановился, достал накидку, которая была единственным спасением от ветров, певших свои унылые и грустные песни о том, как им одиноко… — Стоп, — прошипел Цицерон, услышав топот. — Медведь? Может коза, хотя от горного склона мы ушли далеко… Ловко выскочив из повозки, Цицерон начал красться в сторону звука. Лисица, поедающая обмякший в ее зубах кусок зайца — «сразу двух зайцев!» — обрадовался Цицерон, доставая кинжал из ножен. Отец шута был охотником, и когда-то давно научил мальчика подкрадываться и свежевать добычу. Цицерону нравилось разделывать трупы, это приносило ему какое-то своеобразное удовольствие, ведь он мог выместить всю свою агрессию на ободранный труп животного, и никто бы не обвинил его в жестокости. Лисица, увлеченная зайцем, совсем не заметила, совсем не заподозрила, что кто-то может прямо сейчас лишить ее жизни. Цицерон схватил ее за хвост и резким движением сделал надрез на горле. Тёмно-красные рубины полетели на синеватый снег, а потом превратились в мягкую лужицу, заяц вывалился из пасти и с глухим звуком провалился в снег. Цицерон, радостный, закинул добычу в повозку и предвкушал наконец-то сытный ужин вместе с Матушкой. — Красотку Нелли как найду-уу, ей сразу в брюхо нож воткну-уу. Проклятая шлюха. — выругался хриплым голосом Цицерон и расхохотался. Гря-яя, аха-хавхв. Та шлюха заслужила смерти, Отец Ужаса всегда рад, рад, рад новой жертве, аха-авхавх, она заслужила смерть, верный Цицерон смог угодить! В пустоте поют? Танцуют? Ах, наверняка Отец Ужаса позволит Цицерону хоть попрыгать. Цицерон оглянулся — вокруг снег и пустота, ветер завывает, насвистывает. Снег усилился, и Цицерон больше не мог идти дальше, лошадь спотыкалась на ровном месте и тяжело дышала. Он сам устал, сильно хотел есть и ему нужно было натереть Мать маслом -"Все места, куда не добраться! Хи-хи-хи-хи-хи…» — протянул Цицерон с удовольствием, но, вспомнив о только что сложившейся ситуации, сделал серьезное лицо — ему нужно было найти ночлег. Из-за пурги ничего не было видно, но он знал, что где-то неподалеку должна быть гора, там, скорее всего, есть расщелина, где Цицерон сможет переночевать. Проскакав еще километр в сторону предполагаемой горы, он увидел черное пятно, высокое и великое — гора, сверху было видно выпирающие, острые скалы — опасные. — С них наверняка чуде-еесненькие виды на окраины — протянул шут. Он слез с козлов и, пританцовывая, пропел: «Бедный, глупый, Цицерон Стал посмешищем, шутом! Хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи…» Нужно было спрятать повозку от нежелаемого внимания, и он повел лошадь за гору. Оставив ее, пригрозив зарезать, если она попадется кому-то на глаза, Цицерон бережно взял гробик, стряхнул пушистый снежок и стал толкать по небольшой тропинке, периодически останавливаясь. Ах, милая Матушка, мне не достать тебе даже цветочка, ох, прости верного Цицерона, я не достал тебе маслица, по дороге совсем не было рыночков со старыми старушками, милыми старушками, которые иногда угощают Цицерона морковкой. Знаешь, Мать, мне так холодно, бедному Цицерону холодно! У него замерзли даже косточки, нужно развести костер, но злые-злые саблезубы могут найти Цицерона и Матушку! Ох горе будет, горе. Цицерон так хочет кушать, у Цицерона скоро будет дыра в животе, ха-ха-ха-ха-ха, дыра в животе, голоду не убить Цицерона! Цицерон сильный, Цицерон сможет выдержать такие простые испытания, были вещи и похуже — мне приходилось несколько часов сидеть в воде и подслушивать чьи-то диалоги, рискуя быть покусанным рыбой или даже грязевым крабом. Но и это цветочки по сравнению с некоторыми контрактами! О, контракты, контрактики, как же Цицерону хочется кого-нибудь укокошить, Цицерон так хочет вынуть кинжал из ножен и ах! Прольется прекрасная сладкая кровушка во имя Матери, во имя славного Цицерона, во имя Отца Ужаса!***
Елочки — маленькие-маленькие, встречались редко, а Цицерон хотел бы нарвать тоненьких, как ручки маленьких резвых и злых вампирят, веточек и укрыть Мать, чтоб никто-никто не мог ее найти, чтоб Цицерону не пришлось драться с агрессивными животными, проливать свою кровь зазря. Снег больно колол щеки, казалось, кожа куском отвалится от лица, ноги совсем промерзли. Цицерон вспомнил, как хорошо было в убежище, даже с этой дурой Астрид, даже с этим противным ящером — Визарой, там было тепло, там была еда, хотя все же его там и не любили: считали сумасшедшим, шутом! — Цицерон? Чокнутый? Хи-хи-хи. Глупости… Я правильно сбежал оттуда, Цицерон молодец, Цицерон умны-ый… — шут мило и широко улыбнулся, опять обратив взгляд к небу, рыжие волосы обледенели и торчали во все стороны, шапка съехала, но Цицерон чувствовал, что скоро найдет хорошее место. И он был прав.***
— Цицерону бы помыться! У Цицерона оставался обмылочек, но не бойся, милая Мать, я надолго тебя не оставлю, заодно Цицерон найдет тебе маслице! До свидания, Матушка! Цицерон поправил искрящийся эбонитом кинжал и принялся спускаться вниз. Он пробыл на этой горе два дня, и теперь ему нужно было достать денег и еды, тогда он сможет идти дальше. Тропинка, по которой спускался Цицерон была скользкой: утро было очень теплое, небо было светло-голубое и очень-очень красивое, снег подтаял и блестел. Цицерон был внимательным и подметил, что нужно было быть аккуратным. — Я маленьких котят люблю, крысиным ядом их кормлю. Хи-хи-хи. — Цицерон вновь широко улыбнулся, прищурил глаза. Щеки его были румяными от холода, кожа бледной из-за постоянного пребывания в убежище, темно-рыжие брови изогнулись — даже они смеялись. Сапоги, с заостренными, приподнятыми кончиками, двигались бесшумно, а шутовской наряд, который Цицерон ласково называл сопливчиком, развевался на ветру.***
— Вода! Ох не зря я шел вдоль Белого берега! Драгоценная водичка! Цицерон совсем иссох от жажды. Шут резво кинулся к воде, зачерпнул ее руками и выпил с большим удовольствием, таким, с которым императоры пьют дорогущее вино, специально всем немо показывая свой статус, с таким, с которым вампиры ночью стоят на коленях рядом с кроватью ребенка и «целуют» его в шею, да еще и так, чтоб утром следов не осталось, выпивая. — Цицерон напился и вот теперь! Теперь Цицерон может постирать свои портки! Хи-хи-хи. — убийца достал обмылок из аптечной сумки, стянул с себя кровавого цвета, украшенный черными полосками, окаймленными золотой нитью сюртук, окунул в ледяную воду и принялся намыливать. Ох, у Цицерона отвалятся руки от такого холода, но зато Цицерон будет краси-иивый, вот он заявится в город и никто его не заподозрит, ведь выглядит он хорошо! Ну все, Цицерону пора к Матушке — сушить портки! Ох, почему же Цицерон убивает? Разве я злой? Нет, нет, Цицерон не злой, Цицерон выполняет волю Матушки, Мать — мудрая, Мать не станет обманывать и смеяться надо мной, смеяться над верным Цицероном. — жалобно проговорил шут, трепетно сложа руки у груди.***
— Шут вертится у костра, Хочет кушать он больно, Вот пробежит кинжала искра И будет все на свете дозволено. Хи-хи-хи-хи…