365 сказок на ночь

My sweet prince. You are the one. Placebo — My sweet prince

      Аллен стоит на пороге, и от одного его вида, с расширенными зрачками и счастливой до безумия улыбкой у Тики мороз по коже. Его глаза почти черные, и мужчина предусмотрительно закрывает дверь в квартиру, выходя в холодный коридор, не пускает к себе ошалевшее, незнакомое ему существо, неотрывно смотрящее на него провалами зрачков. Сквозняк липко и влажно облизывает лодыжки, и он ежится, глядя на встрепанного подростка перед ним, но не уверен, что это эффект слабого, как уолкеровский шепот, ветерка.       Мальчишку шатает из стороны в сторону, словно бумажную куклу, и в его глазах — трепетная, ласковая, слезливая нежность, от которой тошнит. Когда он вменяем, в его глазах — стылая октябрьская вода и кусочки льда, плавающие по радужке. Когда он снова добирается до своих препаратов — ядовитая, вытравливающая все изнутри ртуть, рвущаяся изнутри. Микку больно и плохо, когда он видит Уолкера таким. Он знает, что никакие слова не помогут вытащить мальчишку из его отравленного марева, в которое он сам себя загоняет.       — Тики. Тики, Тики, Тики, Тики, — шепчет, тянет имя, зарываясь ледяными пальцами в волосы, прижавшись всем телом, словно в этом было спасение от целого мира. Смотрит так, что душу выворачивает, вместе с поздним ужином. Португалец знает, что в крови у Уолкера сейчас зеленый огонь, и его любовь к драконам приобрела пугающую зависимость, медленно, но планомерно уничтожающую личность подростка. Он сам говорил, что чувствует, как под кожей гуляет изумрудное пламя. Почему изумрудное? Аллен только пожимал плечами и смеялся, изломанно и искусственно, будто кукла, у которой заканчивался завод в механизме.  В изумрудном пламени растворяется вся боль, которую мальчишка испытывал. Любовь к драконам подпитывалась самим Тики, постоянно утверждавшим, что и сам он — крылатый ящер где-то там внутри. И возможно, если бы не эти слова, то Уолкер никогда не решился быть ближе к драконам — хотя бы таким образом, раз уж… так вышло.       — Тики, — в этом шепоте болезненная, придуманная самим беловолосым любовь, и рука сама замирает в попытке оттолкнуть малолетнее, глупое и невыносимое чудовище. Тики не верил в то, что говорил Уолкер, однажды узрев воочию бушующих демонов. Помнил его ярость, прорвавшуюся сквозь белоснежную, пергаментную кожу, подобно тому самому зеленому пламени. Помнил гнев, боль и яд. Принцесса в высокой башне? О нет, злобный, плюющийся ядовитыми словами дракон за личиной невинности. Той самой невинности, которую возвращала малахитовая лава по венам. Верить драконам опасно — Микк это знал лучше, чем все остальные. Верить Уолкеру — еще опаснее. Уолкер — змея, василиск, горгона, похуже любого из драконов. Отравленное чудовище с ядовитой кровью и острыми клыками, которое ластится к руке, но может эту руку в мгновение ока откусить по плечо.       — Тики, Тики, Тики, — он то звенит на грани истерики, то начинает хрипеть, как от нехватки воздуха, и Микку хочется встряхнуть беловолосого так, чтобы тот ударился головой о ближайшую стену, выбить дурь из этой сумасбродной головы. Он устал. Устал от выходок мелкого паршивца, от собственных попыток удержать этого суицидника на краю пропасти, пока тот сам в нее с головой не свалился, будто жаждущий забвения призрак, не умеющий управлять созданным из звездной пыли телом. Как донести ему, что не нужна его любовь? Не нужна, ядовитая, неправильная и изломанная. Не нужна раздробленная в лоскутки и осколки личность, похожая на калейдоскоп, собранный из кривого зеркала. Он никогда не мог понять Аллена достаточно, чтобы тот перестал его ужасать. Непредсказуемое чудовище с обрубками вместо крыльев и ртутью во взгляде.       Холодные пальцы на  плечах и шее, зарываются в волосы и царапают по коже неровно обстриженными ногтями. Ледяные, неловкие, сухие губы на щеках, лице, и Тики едва успевает уворачиваться от поцелуя, но Уолкер вряд ли замечает это, шепча бессвязный бред, будто потерявший рассудок. «Тики, Тики, Тики». Мужчина почти ненавидит свое имя и то, как оно звучит надтреснутым, ломким голосом Уолкера, словно молитва неизвестно каким богам. Молитва самому Микку. Просьба, мольба, приказ, укор, обвинение, надежда, обещание, даже капля влечения. Если бы кто сказал когда-либо, сколько оттенков может быть в голову терпеливого бесцветного мальчика с белыми волосами и кротким взглядом стылых глаз, потугалец бы рассмеялся. Если бы кто сказал ему, что однажды он будет избегать Уолкера, он бы хохотал до упаду. Если бы кто-то сказал, что он будет практически ненавидеть существо, которое до ссоры не поднимало на него голоса и всегда старалось быть рядом… он никогда бы не поверил. Как не верил сейчас Уолкеру и его улыбке. Как не понимал, как не видел полыхающих фисташковым и изумрудным оттенков за его бесцветностью.  Как не различал в принцессе дремлющего дракона, лишь по воле случая склонившего перед ним голову.       Аллен урывает короткий поцелуй, стоило Микку на мгновение задуматься,  и улыбается так тепло, словно только что сумел объять солнце. Тики хочет не знать, каким бывает этот мальчик в гневе, практически хочет поверить легкой, мягкой улыбке, похожей на солнечный зайчик сквозь грозовую тучу. Стылые глаза заливает серебро, мерцающее звездным светом, и Тики почти себя ненавидит. Он просто не мог… Хотелось завыть в голос от собственной беспомощности, запереться на все замки в своей квартире, никогда больше не открывать этому лишенному собственного достоинства чудовищу, игнорировать его существование и жить счастливо в своем мирке. Хотелось… Только каждый месяц, почти перед самым рассветом, в самые темные часы раздавался стук и тихий скрежет ногтей о дерево, словно бесцветный дракон с малахитовой кровью забыл про существование замков. Микк почти привык в эти дни не спать ночами и курить на кухне в ожидании — каждый раз настраивая себя на то, что он выгонит взашей наглого мальчишку и забудет о его существовании.       Тики знает, что через несколько минут, как Уолкер уснет, отключившись под действием препаратов, он вызовет такси и отвезет бессознательного подростка обратно в квартиру. Найдет в кармане ключи и уложит мальчишку спать, позаботившись, чтобы на тумбочке возле кровати были стакан воды и пара таблеток обезболивающего. Наутро они столкнутся в коридоре офиса и лишь кивнут друг другу, словно ничего не произошло. Португалец продолжит флиртовать с сотрудницами и улыбаться своей обаятельной улыбкой, действующей на каждого словно дурман, не менее изумрудный, чем кипит в крови его личного осточертевшего кошмара. Уолкер будет бегать с поручениями и кипами бумаг, спорить с Лави до хрипоты и ходить на кофе с Линой, как ни в чем ни бывало. В глазах Аллена будет стылая октябрьская вода с кусочками льда, а на фарфоровом лице — кукольная, нарисованная улыбка, неизменно и приторно вежливая. Ни грамма лишних эмоций, ни миллиметра искренности в усмешках, ни единого лишнего движения или слова. Скупая, ровная интонация выжженного подчистую человека. За бесцветной оберткой — пустота покрытой пеплом и снегом равнины, будто и не было изумрудного пламени.       Тики не хочет думать о том, насколько пусто ему было бы самому, если бы Уолкер перестал приходить.