365 сказок на ночь

«Не тебя ли гонят псы мои, шаман, в сторону зимы? Уж не ты ли сам собою предан, луком и тетивой?» Мельница — Шаман

      Когда Аллен танцует, Тики невольно тянет курить. Он слышит звенящий смех белого шамана, злой, яростный, смотрит на вскинутые к небу тонкие руки — и шерсть на загривке старого койота становится дыбом. Тики стонет почти отчаянно: его предупреждали, что связываться с Алленом — худшая из всех возможных идей. Но нет, он же сильный, хитрый, умный… Да только когда глаза цвета зимнего океана и грозового неба лишь мельком касаются его взглядом, все мысли из головы вышибает, будто он так и остался щенком, нахально тявкающим на еще юную луну юного мира.       На собрании духов-хранителей Аллен — «белая ворона». Не в обиду настоящему духу в обличье той самой белой вороны, но изменчивый и дикий северный дух-олень и правда казался чужим. В его серых с синевой глазах насмешка и грусть. Объявшая до самого плеча руку парнишки проклятая канга — знак, что когда-то божество было низвергнуто и лишалось своих сил, — только должна была отпугнуть от беловласого мальчишки. Да только вокруг подростка вилост слишком много существ, желавших его тела. Тики и сам был среди них. Только не понимал, почему он, хищник, невольно поджимает хвост и скалится, стоит смешливому взгляду упасть на него, словно срезая кожу и плоть с костей. Тики понимает, что боится. Мальчишку, оленёнка, глаза-омуты и улыбка-очарование. Вот только в глазищах этих пурга, а улыбка жжет не хуже ледяной воды.       Северный шаман, давно забывший свое настоящее имя, танцующий вокруг костра. Колдун-олень, зачарованный, заколдованный и непутёвый, с серебряными рогами, ветвящихся семью ветками, и на каждом из семи — серебряные бубенцы. Серебро и иней — как и положено зимнему магу, и в крови его острые рога, когда олени сражаются друг с другом. Проклятый, по трем мирам ходящий, смелый и жестокий. Тики не мог не смотреть на него и не чувствовать, как в груди обрывается звенящим эхом задушенный вой. Только и оставалось, что курить и смотреть, как танцует свои ведовские танцы сбросивший оленью шкуру вечно юный ведун-северянин. Койот не раз думал напасть и забрать в свои западные земли белого оленя, да только не подступишься, не словишь так просто.       Тики видел, как на мальчишку смотрит восточный хранитель-кицунэ. И от этого хочется нарушить перемирие и вгрызться в азиатское личико всем набором своих острых, мелких зубов. Но Канда неиллюзорно с высокой башни срал на желания коллеги и смотрел жадным взглядом на Уолкера, невольно ерзая до конца собрания, словно его кто-то поджаривал снизу. Он перехватывает взгляд кицунэ, и в синих глазах соперника жжет ревность. Это греет самолюбие — Тики и правда не прочь пообщаться с олененком наедине. Да только серебряное видение проскальзывает мимо, словно в роду у него не парнокопытные, а змеи. Ни Канда, ни Микк не успевают уследить, куда сбегает их хитрая добыча, и только оскал чеширского кота растворяется в воздухе, дразня охотников несбывшимся.       Пожалуй, худшим днём в жизни Тики был тот, когда он в укромном коридоре слышит ритмичный, почти истеричный звон колокольчиков, знакомый до последней ноты, слышит протяжный стон и понимает, что сворачивать в этот коридор не стоило. Аллен смотрит шалым взглядом, не отрывается, даже не моргает, рычит вполголоса, и Тики, пойманный в ловушку серых глаз, не может двинуться с места. Напряженная спина Канды нервирует, и на ней ногтями Уолкера уже оставлены кровоточащие метки. Кицуне даже не заметил третьего, держа на весу свою добычу и вжимая в стену своим телом. Крепкие руки держат Аллена, вздраривающего от каждого движения и издающего то хриплый стон, то низкий, клокочущий вой, словно волк. А Тики не может уйти — и до зубовного скрежета завидует сейчас японскому божку, опередившему его. Но это лишь сражение, а не война, и золотые глаза Микка горят решимостью и клокочущей бешеной яростью в ответ на спокойный, даже чересчур, взгляд Аллена.       Аллен смеется — громко, почти зло, с искрами безумия, — толкает Канду в плечо, и кицунэ отшатывается и скалит в ответ зубы, мелко дрожа от недоумения и неудовлетворенной похоти. Дух-олень высокомерно улыбается, заворачивается в свой белый плащ-саван, оскаливает зубы, и Тики с дрожью видит тонкие, небольшие клычки. Канда трусит — впервые за всю свою жизнь он не решается броситься на строптивую добычу, дерзнувшую отказаться от него, и Тики не просто понимает, а всеми силами поддерживает, пусть и мысленно. Ему почти жалко соперника и одновременно радостно от осознания, что беловолосый шаман не собирался поддаваться. Аллен смеётся — его смеху вторит серебро колокольчиков на ветвистых рогах.       Когда они снова сталкиваются, рога Аллена краснее заката, и кажется, словно среди хитрых переплетений спрятались солнце и радуга. Тики не мог отвести от него взгляд, и в груди койота клокотало от сдерживаемого лая. А шаман смотрел в ответ и щурил глаза, скрывая смертоносную пургу. Недалеко бродил, круги нарезая, Канда. Но сейчас койоту было плевать с самой высокой горы на дно глубочайшей впадины мира, потому что дикий, шалый олень смотрел только на него, щурился и вскидывал голову, чтобы заглянуть в золотистые глаза. И губы у него пахнут травами, осенними, словно в его краях лета и не бывало, жёсткими и колючими, как далёкая северная вьюга. Уолкер ледяной, вьётся вокруг змеёй, чешуи лишь не хватает, и Тики захлёбывается воздухом, морозом и запахом крови, пропитавшим все вокруг шамана с глазами синими, словно у северных псов, которых шаманы использовали, чтобы обогнать ветер. Бессильно рычит где-то на фоне слышимости нахальный и горячий от своей юности кицунэ, но не подходит ни на шаг: дураков нет возражать прОклятому колдуну с повадками далеко не безобидного белошкурого зверя о семи рогах. Тики пьян, счастлив и в кои-то веки спокоен настолько, что пугает сам себя.       Аллен танцевал, вскинув руки к небу, словно ещё немного, и он полетит, лишённый веса и тела, и камни, казалось, танцуют вместе с ним в ритм отбивающего стук сердца бубна. На его коже кровь да зола, чертящая замысловатые узоры, и если потеряться в них взглядом, то будто чудится имя, давно забытое, на языке вертящееся, но никак не сорвущееся ни звуком, ни возгласом. Только глаза — серебро, туман и синь, насмешливые, холодные и мудрые, будто все ведают, все знают, да не скажут никогда. Тики смотрел, чувствуя на губах едкий дым зверобоя и клевера, и едва мог вздохнуть от рвущего грудную клетку непонятного чувства, от которого хотелось выть на луну. Говорили ему, что связываться с Алленом — опасно. Ничего хорошего не выйдет и ее получится. Но Тики впервые за все свои годы, пока он странствовал божеством-койотом, чувствовал себя настолько живым.