***
Есть кожа, сокрытая под его кожей, которая болит тем, чтобы ее знали, чтобы ее трогали. И, ох, как она горит от желания. Адский огонь, сера и магма, которая когда-то была его крещением за вместо всяких свечей. Это сладкий, сладкий инфернальный кокон… пузырящийся, как патока, кипящий, как мед. Все в нем липкое и сахарное и до невозможности неотделимое. Губам лишь одного человека он бы позволил слизать это, но даже случись так, он бы лишь утонул еще больше. Люцифер — это существо, душа и тело Хлои. Есть собаки с более свободными поводками. Даже сейчас, на каком-то безымянном пляже, она тянет, и тянет, и тянет его к себе. И даже не двигается при этом. Нет, она расслаблена и беззаботна — совершенно невинна и не осведомлена о силе, которой обладает. Как отчаянно он хочет, чтобы она проскользнула в него, под его внешние чары. Под его обман. Пока он не будет раздет догола и затоплен под ней. Он вздыхает, поправляя солнцезащитные очки от Валентино. Он рад им, потому что он смотрел на Хлою в течение тридцати минут и до сих пор даже не допил свой бокал. Восхитительные изгибы детектива наполнены сияющим солнцем. Пот стекает по всей длине позвоночника. Ее мальчиковые шорты для купания покрывают ее ягодицы, но ее бикини остался восхитительно расстегнутым. Он жаждет скользить пальцами по темным пятнам ее тела и заставить ее искать его собственные взамен. Но маленький детеныш Хлои не так далеко внизу пляжа: пинает остатки замков из песка с некогда грозной Мэзикин. Даниэл тоже не за горами, храпит под переплетом одной из этих жалких книг Дэна Брауна. Холодильник для напитков все еще открыт. Лед мнется под полуденным ярким светом. Он упаковал бутерброды — арахисовое масло и желе для Беатрис, ростбиф и чеддер для всех остальных. Пиво потеет в упаковке; банки с содовой выглядывают как драгоценные камни в сундуке с сокровищами. День, расплавленный и раскаленный, взвешен в его грудной полости. — Детектив, — говорит он, в попытке ухватиться за слова, которые передали бы его чувства, и которых ему всегда недостаточно. — Здесь… здесь хорошо. Он может видеть ее улыбку, даже когда она прижимается к ее пляжному полотенцу. — Ну вот видишь. Разве не здорово закончить неделю совместным отдыхом? — О, я всегда люблю кончить. — Заткнись, — Она кидает на него кусочком водорослей, и он уклоняется. Такое чувство, что улыбка на его лице может поглотить его целиком. — Ты можешь прийти сюда и кончить своё нападение на меня. Но Хлоя не попадается на приманку. Да это и неважно, потому что он совершенно уверен, что, если бы детектив в своей обворожительной злобе оказалась в его руках… их маленькая пляжная экскурсия быстро стала бы намного более непристойной. Он быстро загорается этим, так как ребенок далеко, а Хлоя не может винить его за такие желания. Он даже предлагает это ей, но она отмахивается с сонной улыбкой. После отказа он пытается утешить себя, смотря на воду. Волны спокойные и тянущие, и он хочет, чтобы с ними вытянулись остатки его липких, неудобных желаний. Он хочет, чтобы они были потеряны в пузырящейся морской воде. — Люцифер, ты в порядке? Он снова смотрит на нее и хмурится. Кожа на ее спине перешла от розовато-коричневого оттенка до более ярко-красного. Когда это произошло? Его желудок сжимается. — Я… Он закрыл глаза, и внезапно его поражает ощущение того, что его кожу содрали живьем. Палящий глаз солнца застыл на его освежеванной и обнаженной плоти. Соленое, горячее, как магма, море опалило его израненное тело и заполнило дыры и рваные впадины между костями и мышцами. Его ангельская, совершенная форма была разрушена, пока не осталось ничего, кроме кучи хрящей и агонии. И нечто такое ценное истекало кровью из него и пожирало возвышающееся и беззаботное небо. — Ты горишь, — говорит Люцифер. — Я загораю. Шум, который скатывается с его языка, жалок. Умоляющее скуление. И вот он на ногах, уже отчаянно копается в пляжной сумке. Находит солнцезащитный крем. Хлоя поворачивает голову к нему; ее взгляд несет раздражение и нежность. Она не встает и не завязывает ремни на бикини, но глаза говорят за нее вместо действий. — Я в порядке, Люцифер, — недоверчиво фыркает она. — Серьезно. Она превращает Люцифера в неуклюжего подростка всего несколькими словами. Он не уверен, что его так подгоняло — мысль о сгорании Хлои пронзает его солнечное сплетение. Он так и стоит с кремом SPF50 в руках. — Пожалуйста, детектив, — просит дьявол. — Пожалуйста, позволь мне позаботиться о тебе. Она секунду оценивает его. Он впрыскивает лосьон в ладони, нанося самую соблазнительную улыбку на лицо. Ту, которой он надеется убедить ее. — Хорошо, — говорит Хлоя через мгновение. — Но ты мой должник. Облегчение отпустило его плечи. Люцифер оседлал ее сзади, и она рассмеялась, коротко и мило. Он не садится на нее полностью, а только нависает над ней настолько близко, насколько внутренний зуд тянет его вниз, в теплые плоскости ее спины. Он прижимает прохладный солнцезащитный крем к ее коже, и Хлоя вздрагивает, у нее перехватывает дыхание. Но он быстро разглаживает ее дискомфорт. Он разминает ее плечи, позволяя большим пальцам вонзиться в тонкую мускулатуру ее шеи, и она растворяется в этом. Он трогает ее так, как хотел бы, чтобы прикасались к его собственной выжженной коже. Нежно, благоговейно. Он больше не божий яд. В ее руках он — успокаивающий бальзам. Нечто исцеляющее, а не наносящее вред. Он заберет всю ее боль; он защитит ее. Он будет бдительным стражем, которого никогда не было у него самого. Он будет руками, которые всегда будут ловить ее, независимо от того, сколько раз она будет падать.***
Есть желание, пронизывающее его кости. Он недостаточно смел, чтобы озвучить его, еще нет. Не тогда, когда он уткнулся головой между ног Хлои, вымаливая языком ее наслаждение. Он может ничего не знать о спасении, но ему и не нужно. Весь вселенная находится между ее бедрами, и рай, и ад. Она — мягкая рука, которая вознесет его над погибелью. — Это…- Рука Хлои сжимается в кулак в его волосах. — Не так… — Она дергается и прижимается к его носу, тянется за своим оргазмом. — Должно было… — Ее икры дрожат. — Быть. — И как же это должно было быть, мой дорогой детектив? — Он дышит напротив центра ее наслаждения, вылизывает длинные линии в складках ее бедер. Ногти царапают кожу его головы. Хлоя скручивает пальцы, дергая его за пряди. Она вялая после своего освобождения. — Это должен был быть подарок на день рождения. Для тебя. — О, так ты ожидала, что мы будем полноценно шалить в кладовой? Его драгоценный детектив выглядит совершенно испорчено — красные шелковые трусики сползли на ее лодыжки, волосы взлохмачены, кожа покрасневшая и нуждающаяся. Ее голый зад прижимается к копировальному аппарату, и Люциферу понадобилось все его самообладание, чтобы не включить печать. Он абсолютно уверен, что изображение будет выглядеть прекрасно даже в чёрно-белых тонах. — Как я уже говорил, у меня нет дня рождения. — Он кусает ее бархатную, маслянистую кожу. — Я был создан еще до концепции времени. Хлоя вздыхает; ее пальцы касаются его подбородка, мягко заставляя его посмотреть ей в лицо. — Ну, мы просто приняли тот день, который указан в твоем удостоверении личности. Ты заслуживаешь дня для собственного праздника. Люминесцентные лампы на потолке — не самое приятное освещение. Они отбрасывают болезненный, беловато-зеленый свет и смывают любые другие цвета. Даже его золотистая кожа выглядит бледной, разлагающейся и похожей на трупную, но на Хлое это свечение создает ореол. Она — богатство солнечного света в зимний день. Дыхание жизни, которое затмевает тернистый мороз. Она — тепло после веков серой, мрачной тьмы. Ее глаза — незабудки, прорастающие из замерзшей и твердой почвы. — Мне не нужен праздник. Мне нужна только ты. — Говорит он, и слова настолько искренние, что они почти обжигают. — Ты знаешь это. — Иди ко мне. — Говорит она, и он подчиняется. Он прислоняется к ней, прижимается к ее сладко раздвинутым бедрам. Он рад, что его брюки достаточно прочны, потому что это отдельное маленькое чудо, что его эрекция не разорвала их на две части. — Неужели было бы так трудно позволить мне хоть раз позаботиться о тебе? — Она касается его щетины; ее дыхание обжигает его ухо. Все, что он может делать, это просто оставаться устойчивым, потому что желание рвется из глубин его живота. Острое, как меч, и рука Хлои на его рукояти. — Я прожил достаточно долго, целые столетия изобилия. Тебе не нужно ничего делать для меня. — Но все же есть одно место. Пустая область в этих столетиях. Черная дыра с бесконечным множеством пепла во рту. Горечь без дна. Это забавно, если подумать. Как все это глупо, как невероятно глупо. То, что он никогда не понимал того, что весь спектр его существования был голодом, пока Хлоя не заставила его пировать. — Но я хочу. — Она нежно кусает место прямо за его челюстью. — Ты собираешься отказать мне? — Может быть. Что-то в ней вянет в его объятиях. Он вспомнил, что она делала это для него. И каким-то неимоверным образом он вдруг пошел против волокон своего существа. Он отринул ее желание. — О, моя дорогая. Моя любовь. Мое все. — Он крепко ее сжимает. Она так драгоценна, что он не хочет, чтобы между ними был даже атом пространства. Только его глупый, доблестный и красивый детектив мог быть разочарован ее собственным удовлетворением. — Как я могу исправить это? — Полагаю, теперь ты мне должен, — бормочет она в его рубашку. — И Вы, мистер Морнингстар, уже в списке крупных должников. — Я не мог иначе. — Он находит ее губы, и он отдает ей себя, и отдает, и отдает. Это заставляет ее грудь вздыматься. — Говорят, что все лучшее в жизни бесплатно. Я не согласен. Лучшее в жизни — это то, за что я бы дорого заплатил. Позже, после второго раунда на факс-машине, Хлоя вытирает его лицо в туалете на одну персону, дверь плотно закрыта от внешнего мира. Её руки теплые, и, хотя бумажное полотенце царапается, ощущения мягче, чем от кашемира. То, как она смотрит на него, то, как она касается его, — наполняет Люцифера чувствами так, что не остается никаких пустых областей между ними. Но когда она давит на его щетину, увлажненную и мягкую, он задается вопросом, так глубоко, так мрачно. Правда ли это? Делала бы она так, если бы он выглядел как то жалкое существо, коим он и является? Смотрела бы она ему в глаза? Была бы ли она по-прежнему нежной? Воспоминание о выражении ее лица, когда она впервые увидела его, говорит «нет». Но его сердце, его глупое, древнее, отвердевшее сердце все еще держит надежду. И когда он задувает свечи перед всем полицейским участком, перед своими друзьями и перед своей возлюбленной, в его ушах звенит желание. Пожалуйста, люби меня. Люби всего меня. Как я абсолютно и отчаянно люблю всю тебя.***
Есть вещи, которые Люцифер хочет, но не знает, как озвучить. И, возможно, именно они довели его до такого положения. Возможно, это было то глупое, ужасное желание на день рождения. Возможно, это были те отчаянные слова, которые никогда не доходили до ушей его детектива. Желание. Томление. Жажда прикосновения и мольба. Сахарные, сиропообразные когти любви; душа, глубоко желающая, чтобы все в нем было замечено, обнажено. Быть задушенным и лелеемым — сломленным и недостойным, коим он и был. Он вздыхает. В конце концов, причина, вероятно, не имеет значения. Сейчас важны лишь последствия. Это начиналось, как и в последний раз. Клочок испорченной кожи. Извержение изуродованных когтей. Цепкие шипы разрывают заднюю часть одного из его любимых костюмов. И теперь он сидит на крышке своего унитаза, настоящая горгулья в ванной, с кожаными, проволочными крыльями, прижатыми к его мраморной столешнице. Он еще не паникует, не совсем. Хлоя спасла его в прошлый раз, и она спасет его снова. Она скажет волшебные слова, и его уродливый облик испарится, как утренняя роса. Кошмар будет изгнан восходящим солнцем. Все, что ей нужно сделать, это добраться сюда. И, по его подсчетам, она должна быть здесь в ближайшее время. В любую минуту. Он смотрит на свои руки, искаженные, красные и уродливые. Шрамы от длинных вскрытых волдырей и нарывов переплетаются с его костяшками и превращают его ладони в искривленные, разрушенные куски кожи. Из него нужно сделать карту мучительного ужаса. Но он слишком труслив для того, чтобы портить бумагу чернилами таким образом. Он переводит взгляд на телефон, чтобы вернуться к подсчету минут до прибытия Хлои. На самом деле он написал ей несколько часов назад, но он не может ее винить. Он только спросил, может ли она прийти… Ничего страшного. Хлоя должна была отвезти Трикси сегодня вечером, и, ну, он точно знает, сколько документов осталось для заполнения. Он не хотел, чтобы она переживала из-за него так же сильно, как и он переживает из-за самого себя. Кроме того, полная бутылка успокоительного просто прекрасно действует на него. Он закрывает глаза, прислушиваясь к тихому шуму уличного движения. И когда он засыпает, ему снится Хлоя.***
На его лбу рука, такая прохладная на его горячей коже. Он прижимается к ней. Такое приятное облегчение; он словно гнался за ним всю свою вечную жизнь. — Привет, красавчик, — говорит знакомый, нежно любимый голос, но он хмурится. Его горло пересохло. Его губы сожжены. И он, конечно, совсем некрасивый. Не сейчас. И, возможно, он никогда и не был. Он открывает глаза, и видит Хлою, нависшую над его лицом, ее золотые волосы горят отсветами Лос-Анджелесского заката. — Знаешь, было чертовски сложно дотащить тебя до кровати. Но, я думаю, что мои занятия кроссфитом помогли в этом. Он стонет, считая ее шутки неподходящими, учитывая ситуацию. — Не в настроении, да? — Ее большой палец скользит по шраму, пересекающему край его сгоревших бровей. — Ну, посмотрим, сможем ли мы это исправить. Он пытается встать с кровати, но обнаруживает, что обе его руки связаны. Он мягко дергает за шелковые веревки, привязанные к изголовью кровати. Его ноги находятся в аналогичном положении. Он не понимает. Он не может даже догадаться. Во что бы Хлоя ни собралась играть, это полностью замкнуло его разум. — По моим подсчетам, дьявол задолжал мне три услуги. — Злобная улыбка Хлои остра, словно нож. — И я пришла забрать хотя бы одну. Он, сам Дьявол, одно из древнейших существ, застигнут врасплох. А это им не совсем приветствуется. — Не уверен, заметила ли ты, но сейчас неподходящее время, детектив. — Сейчас самое идеальное время. — Она целует кончик его носа, и любой его аргумент внезапно испаряется. — Сколько раз ты заботился обо мне, Люцифер? Подарки. Еда. Оргазмы. И давай не будем забывать, что ты дважды спускался в Ад ради меня. И давай не будем забывать Каина. Или Уриэля. Он хранит молчание, потому что знает, что ответ обречет его еще больше. Хлоя игриво барабанит по одной из его изуродованных грудных мышц, и все, что он может делать, это сдерживать патетическое, задушенное скуление. — А у тебя ведь эйдетическая память, да? — Ее смех почти рычание. — Тогда позволь мне привести один забавный факт. Никогда, ни единый жалкий раз ты не позволил мне вернуть эти чувства. Его сердце падает. — Дорогая, я тебя разозлил? — Можно сказать и так. Она щипает шрамированный кусок кожи, где был бы один из его сосков, если бы он не был сожжен. — Я могла бы остановиться, если это тебя так сильно беспокоит. Он не хочет казаться слишком разочарованным, но страх от услышанного бьется об его грудь, как сломанная птица. Изгнание от ее алтаря ранило бы его сильнее, чем падение с Небес. Это был бы шрам намного глубже, чем те, что у него уже есть. Хлоя только ухмыляется. — Но я бы этого не хотела. Его внезапное облегчение от ее слов смывает боль, как очищающий прилив. Он пожелал, чтобы в этот момент его голос был более мягким, а не таким грубым и ужасным. Он не хочет, чтобы его вопрос звучал как грех. Он не хочет, чтобы эти слова шли как предложение от Дьявола. Он хочет, чтобы они звучали как любящие, искренние и ранимые в их заботе. Но он все равно спрашивает. — Тогда чего же ты желаешь? Хлоя, его прекрасная Хлоя, которая любит солнечный свет и пляжи, а иногда даже несвежую японскую еду, только улыбается в ответ. В ее взгляде нет ни капли отвращения. — Я желаю забрать свою оплату, — отвечает она. — Я хочу, чтобы всю оставшуюся ночь ты делал то, что я прошу, без вопросов. Без уклонения. Понимаешь? Он хмурится, рассматривая просьбу. — Хорошо. Но я не уверен, как это поможет решить проблему, детектив. Если бы ты приказала мне вернуть мой облик назад, то это была бы хорошая идея, и я люблю игры с легкими ограничениями свободы. Я знаю, что я, наверное, более пугающий без связывания и… Хлоя прикладывает палец к его обугленным губам. — Дай мне решать это, хорошо? Ты мне доверяешь? — Да?.. Она целует его после этого, и она достаточно яростная в этом. Она заставляет его брать ее, и брать, и брать. Его острые гангренозные зубы стучат по ее собственным. И она словно умоляет его проглотить ее целиком. Она заканчивает это так резко, так быстро, что он тянется к ней, жаждущий большего. Ограничения мешают ему добиться успеха. — Хлоя… — Теперь скажи мне свое самое глубокое желание.