Синева

Это похоже на море. Дагон жмурится, впервые в жизни чувствуя странную робость перед безграничной синевой. Она знает, что это море не встретит ее ни ласковыми прикосновениями соленой воды, ни темнотой на самом дне, ничем, к чему она привыкла за бесконечно долгую жизнь в воде. Но она же демон, в конце концов, она привыкла действовать наотмашь, размазывать бесконечные «а если бы» - это удел ангелов! Например, одного ангела, уламывать которого пришлось без малого три сотни лет. Того ангела, что сейчас сидит к ней спиной, обнаженной, хрупкой спиной, развернув за ней огромные, больше нее самой, синие-синие крылья. Перья на них все разные – цвета лазурного неба, цвета океанской волны, цвета глубокой синевы сумерек и нежной бирюзы смешиваются в один, непостижимый, совершенно неясный, но чарующе-привлекательный. Дагон протягивает руку и касается перьев, едва преодолев порыв отдернуть пальцы. На ощупь они куда более жесткие, чем на вид, но это ее не пугает. Тонкие пальцы с перепонками бережно проводят по остову сложенных крыл, заставляя ангела едва заметно дернуть лопатками. - Красиво, - завороженно шепчет Дагон и не видит -но ощущает - едва заметную мягкую улыбку Михаил. Ее руки перебирают синие перья, и живая лазурь льется сквозь них, как вода. Слабый свет из окна подсвечивает лазурь, превращая ее в настоящий клочок неба. Дагон не помнит неба. Но очень хочет узнать его. Она зарывается лицом в крылья, утыкается между лопаток, туда, где они только начинают расти, где жестковатые перья контрастируют с мягкой, кремовой кожей, и Михаил снова вздрагивает. Она могла бы сейчас оттолкнуть ее крылом, встать, отвернуться – но вместо этого продолжает сидеть, только выпрямляет напряженную спину. Дагон целует ее лопатки и основание крыльев – там перья мельче и мягче, больше похожие на пух, там они светлее и почти белые – и прижимается к ним лицом. Она может сделать одно движение, ангел даже не успеет отстраниться – вцепиться острыми зубами туда, где крыло только начинается, сжать хватку, не отпускать, пока вместо крыла не останется только кровоточащий обрубок. Выпить эту благодать, это синюю лазурь, до капли, чтобы она больше не обжигала ее черную суть так, как сейчас. Дагон почти чувствует вкус ангельской крови во рту, он сладковатый, и от него кружится голова. Ее собственные лопатки предательски ноют, и кажется, на них снова раскрываются незаживающие раны, когда, вместо того, чтобы крепко сжать зубы, демон только касается основания крыльев губами. У нее никогда больше не будет крыльев, и она не может позволить себе потерять их второй раз. Михаил отстраняется для того, чтобы обернуться к ней, и укрывает крыльями их обоих. Потерянная в бесконечной синеве, Дагон чувствует себя почти что дома, но главное – она впервые за сотни и тысячи лет чувствует себя в полной безопасности. Ангел целует ее в рыжую макушку, едва ощутимо, когда демон зарывается лицом в ее крылья. Дагон неразборчиво что-то фыркает, чувствуя, как перья щекочут нос, и счастливо смеется, поднимая глаза. - У тебя самые красивые крылья, - произносит она, восхищенно глядя на Михаил. – Даже жаль, что я увидела их только сейчас. Михаил ничего не отвечает – она даже себе не говорит, что ей становится стыдно, что она и в самом деле не доверяла ей, что даже сейчас напряженно, как натянутая струна, ждала удара в спину, предательства, боли… А получила только волну беспомощной нежности, которую Дагон даже выразить не в силах. Михаил обнимает своего демона крыльями, понимая, что стала в разы сильнее. Дагон закрывает глаза, и в шуршании перьев ей чудится плеск волн маленького, спокойного озера, которого больше нет даже в ее воспоминаниях. Они обе хотели бы сидеть так бесконечно.