_____________________
— Я. НЕ. УСТАЛ! ЕСЛИ Я ПОСПЛЮ ЕЩЁ ХОТЬ НЕМНОГО, ТО СТАНУ ТАКИМ ЖЕ ЛЕНТЯЕМ, КАК ТЫ! — Папирус скинул с себя одеяло, чему Санс, похоже, был не очень рад. Следующей ночью Папирус спал нехотя и с осторожностью. К счастью, чтобы поддерживать магические резервы, ему всегда требовалось минимум сна, но сейчас он волновался как никогда раньше, боясь кошмаров, что непременно вылезут из подсознания и атакуют его. Мысли беспорядочно вертелись в голове, он без конца о чём-то размышлял, а Санс стоял над душой и уговаривал его отдыхать как можно дольше. Что-то насчёт восстановления ОЗ выше максимума? Папирус мало что знал об этом. Тем не менее, ему начали здорово надоедать все эти заботы и навязчивое внимание Санса. Той ночью он мог по пальцам обеих рук пересчитать, сколько раз за ночь Санс самым нехарактерным для себя образом отправлял его в кровать. Даже скучный рассказ и несколько стаканов тёплого молока не успокоили его расстроенные нервы. — ну давай, босс. всё, что тебе нужно — это ночь хорошего сна. а теперь успокойся и перестань вести себя как ребёнок, — проворчал Санс, раздражённо и досадливо закутывая Папируса в одеяло по самую челюсть. Папирус фыркнул, всем видом изображая недовольство, и недоверчиво покосился на Санса: — ЭТО ТАК НЕ РАБОТАЕТ! — мы должны попытаться, — Санс сунул руки в карманы куртки; его глазницы лениво сомкнулись, рот растянулся в задумчивой мине. — а теперь кончай болтать и спи. — ЛАДНО. БЕЗ РАЗНИЦЫ. — Папирус скрестил руки на груди, но прежде, чем Санс успел выйти из комнаты, он поспешно спросил, — А СКАЗКА НА НОЧЬ МОГЛА БЫ ПОМОЧЬ? Санс заскулил, его рука соскользнула с дверной ручки, но вскоре он смягчился и вернулся на своё место на краю кровати Папируса. — что хочешь, чтобы я тебе прочёл? ещё одну книгу с головоломками? Папирус воодушевлённо подскочил. — НА САМОМ ДЕЛЕ, МНЕ БЫ ХОТЕЛОСЬ ЧЕГО-ТО ДРУГОГО. ЧЕГО-ТО, ЧТО ПОМОГЛО БЫ МНЕ В МОЁМ «СОСТОЯНИИ». Это опасное слово, похоже, пробудило в Сансе интерес, и Папирус воспользовался им как безопасным способом высказать всё то, что гноилось у него в голове весь день. Слова пузырились и вырывались из него стремительно, быстро, не оставляя Сансу ни единого шанса вмешаться. — ПОМНИШЬ ИСТОРИИ, КОТОРЫЕ ТЫ РАССКАЗЫВАЛ МНЕ О СВОЕЙ РАБОТЕ? ХОРОШИЕ ИЗ НИХ? О ТЕХ МОНСТРАХ, КОТОРЫХ ТЫ СУДИЛ, ДУМАЯ, ЧТО ИХ НЕВОЗМОЖНО ПЕРЕУБЕДИТЬ? И КАК ПОСЛЕ ВСЕГО ЭТОГО ОНИ ИЗМЕНИЛИСЬ И ПОЩАДИЛИ ТЕБЯ? ЧТО, КСТАТИ, НЕУДИВИТЕЛЬНО, ВЕДЬ ТЫ ПРАВДА ДОВОЛЬНО ЖАЛКИЙ. — …да? ну и что, босс? — Санс подозрительно нахмурился и пристально посмотрел Папирусу в глаза, не совсем понимая, к чему он клонит. — НУ, Я ТУТ ПОДУМАЛ. МОЖЕТ БЫТЬ… ЭТО СРАБОТАЕТ И НА МНЕ ТОЖЕ! Папирус всем телом развернулся к брату, выжидающе глядя на него своими глазницами, большими и гнетущими. — ЕСЛИ Я ДАМ ТЕБЕ СДЕЛАТЬ МНЕ БОЛЬНО… ДА, Я ЗНАЮ, ЗВУЧИТ СМЕШНО — НО! ЕСЛИ Я УСЛУЖУ ПРАВОСУДИЮ И ПОЩАЖУ ТЕБЯ, ТОГДА МОЯ ВИНА И ВСЁ ЭТО, — он указал на себя, — ЗАКОНЧИТСЯ! ВСЁ ПРОСТО! Санс уставился на него, не веря тому, что услышал. Нет, Папирус говорил серьёзно, совершенно серьёзно! Его убийственная простота не знала границ и сейчас окончательно ввела Санса в ступор. Всё, что сказал его брат, было просто немыслимо. — бро… это… Санс мог лишь смотреть — без слов, с изумлением, с жалостью — в этом взгляде было так много всего… — САНС, НУ ПОДУМАЙ ЛОГИЧЕСКИ! ЭТО ВЕДЬ И ПРАВДА МОЖЕТ СРАБОТАТЬ! Голос Папируса повысился так, будто это была одна из лучших его идей. И он действительно считал её лучшей. Ну как Санс мог не понять такого простого решения?! Папирус был малость обескуражен отсутствием у Санса не только восторга, но и вообще какой-либо реакции, поэтому и его собственный энтузиазм угас так же быстро, как и загорелся. Ему просто нужно будет предложить свою идею — показать им обоим, что она значит. Но Санс оказался гораздо проницательнее: он легко считал отчаяние Папируса по его неестественной смелости, простоте и открытости. Это срочно нужно было остановить, так что Санс прервал его, своей собственной душой чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. — постой-постой, притормози. даже после суда у этих монстров оставался их ур, он никуда не девается. — …РАЗУМЕЕТСЯ, Я ЗНАЮ ОБ ЭТОМ, — Папирус смотрел в сторону, крутя сложёнными на коленях пальцами, — НО МЫ ВСЁ РАВНО МОЖЕМ ПОПЫТАТЬСЯ, ВЕДЬ ТАК? ТЫ СМОЖЕШЬ? — ты не знаешь, о чём просишь. — САНС, Я СМОГУ ПРИНЯТЬ НАКАЗАНИЕ, КАРМУ — ВСЁ, ЧТО УГОДНО, ЕСЛИ ЭТО СДЕЛАЕШЬ ТЫ. ПРОСТО СКАЖИ МНЕ, ЧТО ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО, И МЫ СМОЖЕМ ДВИГАТЬСЯ ДАЛЬШЕ, — раздражённо прорычал Папирус, проясняя свою позицию. Он мог выдержать это. Ведь в конце этого мучительного пути его ждало всё то, что он так долго искал во тьме. Завершение. Покаяние. — я без конца говорю тебе, что всё будет хорошо. я сказал это уже сотни раз, — пробормотал Санс, затаив дыхание. — ОЧЕВИДНО, ЭТОГО МАЛО. ОДНИ СЛОВА НИЧЕМ МНЕ НЕ ПОМОГАЮТ! — босс… — скрипнул Санс. Его душа сжалась. Ядовитый микс противоречий отравляюще цвёл между ними. В нём были и страх, и боль, но в центре легли серьёзность намерений Папируса, его агония и душа. — ПОЖАЛУЙСТА, САНС. Папирус молил его так непривычно мягко. Огоньки глазниц Санса дрожали, глядя на завитки ковра. Он стиснул зубы, а фаланги его пальцев впились в одеяло под ними._____________________
Это произошло не следующей ночью. И даже не следующей ночью после этого. Это заняло некоторое время. Дни безучастно тянулись в такт нежеланию Санса вновь контактировать или хоть как-то соприкасаться с этой темой после их болезненного, мрачного разговора. Папирус заметно смягчился и стал спокойнее, отчасти из-за нестабильного состояния его души. Но как только он счёл, что достаточно поправился, его намерения осуществить задуманное вспыхнули с новой силой и пылали до тех пор, пока упрямство и уклончивость Санса не испарились. В конце концов, Санс уступил ему. После всех тщательных приготовлений место действия развернулось в стенах спальни Папируса, заключившей в себе и похолодевшего Санса, и его дрожащего на пуховом одеяле брата. — …дай-ка взглянуть. Папирус сглотнул, его кости дребезжали в предвкушении. Он снял перчатку и вздрогнул, когда её ткань с холодом скользнула вниз по локтевой кости, обнажая результаты всех его страданий. Порезы и шрамы. Некоторые уже затянулись и потускнели, но все они выглядели одинаково жутко. Он протянул руку Сансу, кладя её на дрожащие пальцы брата. Огоньки его глазниц невидяще глядели вперёд, пронзительные, полные жалости. Он не мог посмотреть Папирусу в глаза, просто не мог этого вынести. Только не перед тем жестоким действом, которое он собирался совершить с ним. Но даже со всем этим, даже так Санс никогда не умел говорить брату «нет». С обречённым вздохом он поднёс руку Папируса к зубам, и в тот же миг он зашипел от острой боли. С полным сожаления лицом Санс прикусил его предплечье — очень легко, осторожно — едва ощутимо касаясь кости, что в ту же минуту вспыхнула горячей магией внутри. Он случайно зацепил языком одну из вырезанных на руке ран и замер. Он чувствовал вкус высохшей крови и пыли, которую Папирус никогда не выскабливал из порезов, как следует. Он почувствовал всё и сжался всем своим нутром, когда полная раскаяния магия засвербела на его вкусовых рецепторах. В глубине души Санса взревело нечто всепоглощающее, пустое. От всего этого его едва не вырвало, но он подавил тошноту. Ему придётся оставить на брате новый, свежий след. Папирус дёрнулся, напряжение впилось в его кости, ожидая и предвосхищая. Душа беспокойно трепетала в его грудной клетке. Он вцепился свободной рукой в рукав куртки Санса, его пальцы мелко дрожали на дутой ткани. Он крепко зажмурился, чтобы не видеть всего остального, и максимально сфокусировался на одном лишь биении души, на новой, пульсирующей болью отметине и нарастающей силе магии Санса, сливающейся с его собственной. Он принимал это как нежное объятие, как проявление защиты и любви. Он скучал, он ужасно скучал по ним, оставленный без них так надолго. Санс продолжал неспешно целовать изувеченные кости, и когда его зубы случайно зацепили одну из борозд, без малого не прорезав в ней ещё одну тёмную трещину, Папирус судорожно втянул в себя воздух, а ноги его нетерпеливо дёрнулись. Тянуть время дальше было просто невыносимо. Всё в нём истошно вопило. Прошу тебя, просто покончи с этим, мне очень, мне слишком больно. Реакция Папируса сильно встревожила Санса. — ты уверен, что хочешь этого? уж больно многое в твоём поведении выдаёт обратное. — НЕТ, Я ХОЧУ, НО ТЫ МЕДЛИШЬ УЖЕ ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ! Тогда голос Санса понизился, перейдя на чуть слышный шёпот: — думаю, стоит оставить всё так, как есть, — он отстранился, унося за собой своё упоительное тепло, и душа Папируса похолодела, словно её окунули в ледяную воду. — она ещё не зажила до конца, трещина может раскрыться в любой момент. Папирус пытался притвориться, что не услышал беспокойства в тоне брата. Он пытался оставаться рассеянным, безрассудным и глупым, но с зудящей, жгучей трещиной на душе сделать это было не так просто. Санс нерешительно провёл по его ране крайней фалангой, едва касаясь её зазубренных краёв. Он потёр мелкие остатки пыли между большим и указательным пальцами и прежде, чем наконец смахнуть её, сдавленно пробормотал неотвратимое: — это может стереть тебя в пыль. я могу стереть тебя в пыль. — НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ, — солгал Папирус, — ТЫ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ НОВУЮ ОТМЕТКУ, ВЕДЬ ТАК? Санс обречённо нахмурился. — …могу. — ТАК СДЕЛАЙ ЭТО. Он не хотел, чтобы это прозвучало так резко, но гнетущая тяжесть в воздухе заставляла его душу нервно сжиматься; от этого ему было жутко не по себе. Он был отвратителен. — ты уверен? — Санс слегка отшатнулся назад, поёжившись. — БЕЗ ВСЯКИХ СОМНЕНИЙ, ДА, — мгновенно выпалил Папирус, едва не крича. Эти слова кислотой хлестнули его мозг. Папирус до боли нуждался в этом. В том, чтобы всё ушло, чтобы всё исчезло хоть на краткий миг раскаяния. — Я ГОТОВ. Твёрдое намерение осуществить задуманное на секунду дрогнуло в нём, но не треснуло. Он смотрел на выпрямляющуюся спину Санса и видел, как за огнями его глазниц поднимается тихая буря, сладко тлеющая жалостью и стыдом. Этот взгляд прожигал в его душе дыры, резко прерывая в ней выброс адреналина. Этот же взгляд был полон сожалений и страха — которых Папирус терпеть не мог — и оттого он устало поморщился. Санс отвёл потускневший взгляд в сторону. — если станет слишком тяжело, или захочешь, чтоб я остановился, — просто скажи об этом. С коротким кивком он принял более расслабленную позу. Обещанное облегчение было так близко, что он мог ощутить, как оно уже зарождается в его душе. Задумчивое спокойствие одурманило его, а конечности обмякли, как лапша. Санс навис над ним — так, что Папирус почувствовал дыхание брата на своих костях — и затем сковал его синей магией по рукам и ногам, чтобы он не смог непреднамеренно нанести удар. Весь мир будто остановился. Тишина. А затем он услышал его. Тошнотворный хруст. Он почувствовал это. Раскалённое добела и доводящее до агонии. Его тело словно вспыхнуло в огне. Он задохнулся от крика, смешавшем в себе сразу всё — и боль, и давящую муку, и наслаждение. — О-ОХ… ЧЁРТ, Ч-ЧЁРТ, МНЕ… БОЛЬНО, БОЛЬНО, БОЛЬНО. О БОЖЕ. Его инстинкты противоречили друг другу: он не знал, то ли атаковать в ответ, как зверю, загнанному в угол, то ли подставиться под укус и принять возмездие, которое он заслужил. Слёзы брызнули из глазниц неусмиримым потоком, невыносимая боль пронзила его до пальцев ног, когда чувствительной костью он подставился под клыки Санса. Жар рассеивался и расцветал одновременно, оставляя за собой нечто очень приятное, сродни мягко обволакивающему теплу, в котором его сознание плавало всё это время. Кровь магмой стекала по фалангам пальцев, разбиваясь каплями о простыни и соблазнительно пачкая золотой резец Санса. Но этого было недостаточно. Папирус дрожал, он тяжело дышал и был в шаге от обморока, но ему было недостаточно. Мягко, насколько позволял его хриплый голос, Папирус выдохнул: — ЕЩЁ. И это было его искренним желанием. Рот Санса скривился в усмешке. Он наклонился и вытер кровь на зубах тыльной стороной рукава, отметив контраст белой пыли, вкраплённой в магию, и тёмной ткани куртки. От этого Санса затошнило. — Т-ТЫ МОЖЕШЬ… НАМНОГО Л-ЛУЧШЕ, С-САНС, — призвал Папирус. Фаланги пальцев Санса — такие холодные в сравнении с обжигающе пульсирующими вмятинами на локтевой кости — смахнули последние капли крови из вскрытой раны, и он неодобрительно промычал, качая головой: — нет, бро. я думаю, с тебя хватит. Под потоком прохладного воздуха им удалось сделать передышку. Санс был молчалив и серьёзен. Папирус жадно хватал ртом воздух, изнурение стянуло его кости и обездвижило их. И всё же, пока тело дрожало под давлением возмездия и синей магии, его душа одурманивающе билась, захлёстывая разум волной эйфории. Она выбрала это сама. По собственной воле. Компенсируя тяжесть мук. В ней произошло замещение боли. Пришло прощение. Оправдание. Удовольствие. Вызванный всем этим взрыв возбуждения в душе Папируса был неотвратим и неизбежен, ведь именно он обычно следовал за болью. Санс, казалось, был измучен не меньше. Огоньки в его глазницах полностью погасли, но он сидел расслабленно, пока его магия приятно пузырилась, зашивая и залечивая рану. — ПОДОЖДИ, — быстро остановил его Папирус. Санс мгновенно остановился, его магия откатилась назад, дотлевая слабым огоньком. — что не так? — растерянно спросил он. Ещё один восхитительный спазм пронзил душу Папируса, с очень однозначным подтекстом вспыхнув в его костях. Он заскулил, призывая свою душу, и Санс нервически замер на месте. Пылая и пульсируя чуткой до взаимодействия магией, душа Папируса освещала комнату. Даже после всей пережитой тяжести страданий в ней нарастала неуёмная потребность в этом особенном удовольствии. Потребность, требующая абсолютного удовлетворения. От нахлынувших ощущений Папируса бросило в дрожь, но он выдавил: — …ЗДЕСЬ БОЛИТ ТОЖЕ. Взгляд Санса метнулся к душе, трепещущей в руке Папируса. Он осторожно передал её старшему брату, испустив тихий вздох в момент, когда она срезонировала с успокаивающей магией Санса и наполнилась ею. Всеобъемлющий жар души остыл в кольце братских рук, его мысли смешались с мягкостью намерений Санса, сочащихся подвластно ему. — и что мне с ней делать? — нахмурился Санс. Когда он нечаянно стиснул душу брата в руках сильнее, Папирус почувствовал неистовую тягу к чему-то, но к чему — он понять не мог. — ты хочешь, чтобы я исцелил её ещё раз? Папирус яростно закивал. Его кости покраснели, а глазницы остекленели. — ДА… СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ЕЙ СТАЛО ЛУЧШЕ. Странные силы витали вокруг них, и ощущения, гниющие глубоко в мозгу Папируса, создавали в нём возбуждающее, пьянящее напряжение. Он отчаянно тонул во всём этом, бредил нещадными спазмами, сотрясающими его кости и бьющими по нервным окончаниям души. — если только ты не против, — медленно произнёс Санс. Папирус уловил скептицизм в словах брата, но продолжил наслаждаться его чуткими прикосновениями и вниманием, несмотря ни на что. Магия Санса снова неуверенно охватила его в миг, когда он чередовал пальцы в его душе, время от времени ласково поглаживая её. — О… БОЖЕ, — простонал Папирус, потянувшись вперёд и всем весом припадая к телу Санса. Всё его существо теперь было лишь шёпотом, бормочущим и вздыхающим, — почти таким же, как экстаз, вырывающийся из него прямо в том месте, которого касался Санс глубоко внутри него. — чёрт, папирус? я сделал тебе больно? Санс резко прервал движения в чувствительном органе, оставив Папируса задыхаться, потеть и дрожать от восторга в миллиметре от столь желанной кульминации. Возможно, Санс тоже чувствовал это, учитывая, что дышал он почти так же тяжело. Папирус прижался скулой к виску брата, вдыхая родной, упоительный запах лесной сосны и горчицы. Он отчаянно сжимал в руках более широкую фигуру Санса, и его душа пылала от нежных прикосновений к её поверхности. Всё его тело было на пределе, душа болезненно распухла от желания, и то, как Санс стимулировал орган, делало всё только горячее и жёстче. — НЕТ… Н-НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ, П-ПРОШУ, — умолял Папирус. Санс вздохнул и медленно выдохнул. Разрыв магической близости вспыхнул между ними, и Санс подавил ответную реакцию. Поглощённый стыдом, он чётко произнёс одно: — нам стоит остановиться сейчас, бро. — ПРОШУ ТЕБЯ, ПОЖАЛУЙСТА… ОНО УЖЕ ТАК БЛИЗКО. — Лишь звуки их сбитого дыхания нарушали воцарившуюся тишину. Спустя буквально несколько мгновений Папирус добавил с отчаянием и желанием, запинаясь на каждом слоге, — ПОЖАЛУЙСТА, САНС. Я ХОЧУ ЭТО ОСТАНОВИТЬ. ПРОШУ ТЕБЯ, ОСТАНОВИ ЭТО. Теперь настала очередь Санса дрожать. Теперь это было опасно. Они вообще не должны были этого начинать. И Санс никогда не должен был так слепо подчиняться приказам своего брата. Где же он оступился? Голос Санса был тихим. Надрывным. Что-то сломалось в нём, оседая в призрачной реальности, и всё, что он мог сказать, было чуть слышное: — окей. — СПАСИБО, СПАСИБО ТЕБЕ, — заикался Папирус. Прежде, чем хоть кто-то из них это заметил, потерявшись в непреодолимой привязанности, Папирус быстро наклонился вперёд и сжал их зубы вместе с тихим покорным стоном. Из глазниц Санса исчезли огоньки. Его дыхание стало прерывистым, резким, таким, будто ему было больно. Потому что это всё было неправильно, чудовищно неправильно. Папирус так же быстро отстранился и обмер на месте, притихнув, если не считать сбитого дыхания. В голове не нашлось ни одной связной мысли, и он винил во всём нестабильность намерений своей души. Она искрилась желанием, она была так тверда от возбуждения, хотя всё остальное тело казалось непростительно расслабленным и податливым. Его предплечье по-прежнему гудело эхом боли, но на смену ей пришёл щемящий скрип души. Сансу потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, прикидывая, не сделает ли Папирус ещё каких-нибудь пугающих резких движений. Он лениво наблюдал, как Папирус тоскует по нему, извиваясь и ловя ртом воздух, побуждая его приступить к делу. Убедившись, что опасность миновала, Санс вновь осторожно ощупал душу Папируса, надавливая на её изгибы внизу. Он исследовал каждую линию и массировал припухлость, подёргивающуюся снаружи. В ответ Папирус свернулся в клубок от ласки, перед его глазами всё поплыло. Санс пару раз прошёлся по её нижней стороне, и капельки прозрачной плёнкой запутались между его фалангами. Душа жадно откликнулась на его прикосновение, трепеща жизнью и энергией. Она больше не была такой сморщенной и тусклой, от чего Санс испытал некоторое облегчение. Папирус бесстыдно застонал. Каждое прикосновение Санса к нежному органу, каждое растирающее движение было идеально и мучительно. Санс беспощадно дразнил его гладкую поверхность, просто лениво разминая провалы и изгибы наугад. От особенно неожиданных движений Папируса возбуждённо дёргало. Он растерял последние остатки своей сдержанности. Он мог лишь утопать в этом, чувствуя себя неимоверно хорошо. Следующим, в чём он смог полностью отдать себе отчёт, стало касание другой руки Санса, ласково поглаживающей верхушку его черепа — совсем как тогда, когда брат утешал его в детстве. Папирус давился воздухом, и потому Санс немного смягчился — мягкие прикосновения на душе стали легче, позволяя дышать и освобождая от бури искрящихся ощущений. Эти ощущения максимально приблизили его к тому, чтобы увидеть настоящие звёзды. Он изо всех сил вцепился в дутую ткань куртки Санса, захлёбываясь слюной. Его душа сжималась, неизбежно подступая к разрядке. Так невероятно близко, так жарко и восхитительно. Волны эмоций пронзали его насквозь, пронизывали до мозга костей. Ощущения были такими мучительными, а удовольствие таким неотвратимым, что он невольно упивался тем, как Санс достиг этого тайного места внутри него. Места, которое только Санс когда-либо находил. — САНС, О-ОХ, САНС, ПОЖАЛУЙСТА! — смущённо, жалобно захныкал Папирус. — просто расслабься, я с тобой. Постепенно движения Санса нашли свой ритм. Его поглаживания стали сильнее, нежнее и увереннее. Его пальцы, увязшие в прозрачной слизи, куда легче скользили по магическому органу, и Папирус беззвучно выдыхал его имя, как мантру. Пальцы Папируса вцепились в спину Санса, как в спасательный круг. Это прекрасное щекочущее чувство искрилось в его душе с каждым движением пальцев. Оно было так приятно, что он никак не мог унять дрожь, его рот был постоянно открыт, а по нижней челюсти струились капли пота. Комната беспорядочно кружилась, гремучая смесь эйфории, облегчения и боли растворилась в его нервах, и он поддался этой удушающей глубине, уходя на дно и боясь вырываться наружу. Оргазм настиг его единым порывом, отозвавшемся во всём теле — так, будто бы Санс трогал его повсюду. Всё это было слишком: эти ощущения, печали, намерения, нежность, горе, страдания. Агония, агония, агония. В глазах потемнело, когда всё закончилось. Когда он пришёл в себя — не уверенный, как много времени это заняло — его душа болела, жгуче пульсируя после тончайшей стимуляции. От каждого вздоха его бросало в дрожь. Когда он открыл глазницы, слегка ослеплённый слезами, о которых и не подозревал, Санс осторожно обнимал его, тихо умоляя брата проснуться. Голос Санса ощутимо дрожал. Он был слишком взволнован, чтобы говорить громче. Папирус вздрогнул и ещё несколько раз сморгнул, пытаясь прийти в чувство. Цвета в комнате не сочетались один с другим, как должны были — они смешивались и раскалённо сверкали, как в сюрреалистичном сне. Папирус инстинктивно просунул руку за грудину, проверяя душу, и осторожно погладил её поверхность, пытаясь нащупать хоть какие-нибудь остатки прежней боли. Её текстура размякла, как гематома. Но ему наконец-то стало легче: болезненное гудение сменилось чем-то более спокойным и удовлетворённым. — папирус? — встревоженно позвал его Санс, выдёргивая из раздумий. Прижавшись к телу брата, Папирус приподнялся и сел прямо, но Санс всё ещё крепко сжимал его предплечье, по-прежнему утопая в страхе. — …САНС, — медленно начал Папирус, и ясность ума наконец-то вернулась к нему. Нервы трепетали от грязного удовольствия, и он осторожно провёл кончиками пальцев по пястным костям Санса, вытягивая его из транса. — всё хорошо, я с тобой, — поднял голову Санс. Огоньки его глаз встретились с глазницами Папируса. Они остекленели и дрожали, но к счастью, слёз в них не было. Долгое время они просто сидели так. Голова Папируса кружилась, его мысли застряли между блаженным спокойствием тела и растущим напряжением разума. — прости меня, — наконец пробормотал Санс. Он обнял брата со спины, успокаивающе погладил его позвоночник, а затем прижался к нему лбом. — ПОЧЕМУ? ЗА ЧТО? — искренне не понял Папирус. От опустошённого взгляда Санса и тона, с которым он ответил ему, душа Папируса провалилась куда-то и сжалась. — за всё._____________________
После этого Санс никак не контактировал с ним, не прикасался, не разговаривал. Мучительное одиночество и тоска, днями не покидавшие его, росли, росли и мутировали до тех пор, пока не стали перманентным ноющим зудом глубоко внутри, вновь и вновь побуждающим его искать нужные слова и извинения, которых никак не находилось. Его слова — его печаль, его сожаления — они все беспомощно повисли между ними на невидимой проволоке, и ни Санс, ни Папирус не могли понять, как это произошло, что это значило и что изменилось теперь. Лишь ежедневные вздохи. Тишина была душераздирающей. Папирусу было так одиноко. А через несколько дней Флауи вновь нашёл его, зарывшегося в сугробе с убийственной скорбью в холодных пустых глазницах. Лишь по этому Флауи уже мог догадаться, что что-то пошло катастрофически неправильно. Когда же он приблизился к одинокому скелету, скрывающемуся в снегу, по его телу пробежал холодок. Ведь он увидел то, чего никогда не видел раньше. Он видел Папируса в полном отчаянии. — Папирус? — осторожно и робко пробормотал Флауи, так, будто одно неаккуратное слово могло погасить последний луч света его души. Лепестки тревожно тряслись, а улыбка была слишком широкой для настоящей. — Давно не виделись. Как ты, держишься? Папирус даже головы не повернул, лишь тихо прошептал чуть слышное: — Я ВСЁ ИСПОРТИЛ. — Это из-за твоей… проблемы? — настороженно спросил Флауи. — Я РАССКАЗАЛ САНСУ. Я ДУМАЛ, ОН СМОЖЕТ ПОМОЧЬ. НО Я СДЕЛАЛ ТОЛЬКО ХУЖЕ. Намного хуже. — Ну, а чего ты ожидал от этого куска мусора? Он действительно хорош в том, чтобы никому не помогать, — нервно рассмеялся Флауи. Возможно, он зря так сказал, ведь от этого Папирус съёжился и замкнулся в себе ещё больше. — КАКОЕ ЭТО ВООБЩЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ? Флауи исступлённо уставился на него, вглядываясь в мелкие частые узоры и мозаики снежинок, рассыпанных по красному шарфу Папируса. Они напоминали ему пыль. — О чём ты? Папирус тихо зашевелился в снегу и через какое-то мучительное мгновение ожидания — Флауи никогда не был особо терпелив — заговорил: — САНС БЫЛ ПРАВ, ЭТО ВСЁ НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ. МЫ ПРОСТО ЗАСТРЯЛИ ЗДЕСЬ И НИЧЕГО НЕ МОЖЕМ С ЭТИМ ПОДЕЛАТЬ. И Я НИКОГДА НЕ СТАНУ ЛУЧШЕ. Так кротко… — Я ПРАВДА НАСТОЛЬКО УЖАСЕН? Флауи нервно попятился назад, поражённый столь неожиданным и нехарактерным для него проявлением чувств. — Папирус? — уже более настойчиво продолжил он. — …Папирус, посмотри на меня. Флауи пробежался отчаянным взглядом по мрачному лицу Папируса и по шрамам, представляя все те ужасные сценарии и сбросы, которым он подвергал лучшего друга, и возненавидел себя ещё больше. Этот таймлайн не предназначался для Папируса. Он стиснул зубы, превращая отчаяние в застилающую глаза ярость и разочарование от того, каким же тупицей был этот скелет. Останься у него хоть капля симпатии, он бы выместил её всю на Папирусе. Вид этого безнадёжно разбитого, сломленного скелета резонировал с чем-то грозным, охранительным и злым внутри него. Все его труды, все попытки сделать хоть что-то хорошее в этом пути, хоть как-то поддержать этот неоспоримый, навязчивый оптимизм Папируса — всё это ровным счётом ничего не значило. Это приводило его в бешенство. — Может, ты прекратишь уже, — начал Флауи, медленно приближаясь к неподвижной фигуре Папируса; ярость вскипала в каждом ростке его тела. — …Просто ПРЕКРАТИ ЭТО! — Ты НЕ должен говорить такие вещи! Не смей быть таким, Папирус. Будь каким хочешь — будь наивным, будь глупым, будь идиотом, но не будь таким, — выплюнул Флауи с таким жаром, что снег вокруг них растаял. Он трагически сокрушался в лицо апатии Папируса. — Потому что, п-потому что я всё ещё ВЕРЮ в тебя! Ты можешь стать лучше! — выпалил Флауи с гордостью и нежностью. Слёзы брызнули из его глаз и запрыгали по лепесткам. — …Даже если ты сам так не думаешь! Он говорил это из уважения к Папирусу, которого знал прежде. Из благодарности всему, что в Папирусе было, за все прошлые усилия скелета и его настойчивое стремление разбить все преграды, которые он не мог обойти. — Ну, ну… — голос Флауи дрожал, он мог лишь тихонько всхлипывать. — Я всё исправлю. Обещаю. Я всё исправлю. Мимолётная клятва, которую он дал Папирусу; желание сохранить этот мир, какие бы тёмные призраки прошлого ни преследовали его — он чувствовал, как РЕШИМОСТЬ наполняет каждый пустой сосуд в его теле. — Ты помнишь о моей особой силе, не так ли, Папирус? — с влажным, сбитым дыханием заключил Флауи. Скелет не ответил. Застывший, пустой, смиренный. Он больше не был Папирусом. — Ты слышишь? Это всё будет лишь дурным сном. Он не стал дожидаться ответа скелета, не позволяя себе ни сомнений, ни секундных промедлений. Со всей уверенностью, которую только можно было собрать в бездушной тюрьме его тела, он потянулся к своему файлу сохранения.