Главное правило корпорации "Гусу".

Все эти дни Цзинь Лин не возвращается домой, прячется от дяди по всему Гонконгу, пока не заканчиваются деньги. А когда уже не на что жить, он появляется на пороге дома семьи Лань. Не выгонит же его Сычжуй, правда? ‎—  А-Лин! — восклицает тот. — Ты жив? Тебя все ищут! — Ну и пусть! Младший господин Цзинь даже не сразу понимает, как его назвал Сычжуй, краснеет и смотрит в пол. — Ты ведь не скажешь, что я здесь? Не хочу домой. Не сейчас! — Проходи, — кивает Сычжуй. Всё-таки они уже почти подружились, да и внутреннее желание защитить кого-то у Сычжуя поистине семейное. — Я не скажу, но ты подумай о том, как волнуется твой дядя. ‎— Переволнуется! Он сам виноват! Не надо было на меня орать! — Тебе повезло, что я пока один в доме. Но когда вернутся братья, лучше тебе не показываться, если не хочешь, чтобы они сдали тебя твоей семье. И ты всё-таки подумай. Ладно? Иногда тебе может казаться, что твой дядя тебя не любит, но это совсем не так. —  Если хочешь, чтобы я не показывался, отведи меня к себе! — Цзинь Лин звучит грубо, потому что ему не нравится, как Сычжуй его отчитывает. Нашёлся праведник! — И перестань быть таким правильным! Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моем дяде! — Идём, не ругайся, иначе я тебя точно сдам, — Сычжуй осторожно обнимает парня за плечо. — Никто в нашей семье никогда не бросается пустыми словами. Я знаю, что я говорю. — Ты обещал! Я есть хочу! И мне пришлось идти сюда пешком! — Хорошо, я попрошу приготовить нам обед. А позволь спросить, как долго ты собираешься прятаться? Ну просто, чтобы знать, — Сычжуй улыбается, отводит гостя к себе в комнату, такую же светлую и уютную, как ее хозяин. Там А-Лин оглядывается по сторонам с детским любопытством. — У тебя даже плакатов со знаменитостями на стенах нет? — Зачем мне плакаты со знаменитостями? — Тебе же должен кто-то нравиться! — Мм… Я предпочитаю реальных людей. Тут стоит обратить внимание, что на столе Сычжуя стоит фотография Лань Ванцзи. Цзинь Лин замечает её и громко хмыкает, но дразнить своего спасителя продолжает только после обеда. Лань Сичэнь наконец назначает Цзинь Гуанъяо личную встречу. Тот приезжает удивительно быстро, кивает приветственно, а потом, распрямившись, разглядев его, когда двери за их спинами плотно закрываются, звучит поражённо: — Лань Хуань… Тот выглядит так, словно тяжесть всего мира легла на его плечи. Яо понимает, что в этом есть часть его вины. — Хочешь спросить меня о чём-то? — он говорит тихо, но тон голоса ровный, а вот взгляд обеспокоенный, и даже улыбки на губах нет. У Лань Сичэня очень много вопросов, но на деле раньше остальных звучит самый странный, самый личный, самый волнующий: — Тебе правда так нравилось, когда он тебя бил? На том видео именно этот факт сильнее всего потряс Сичэня. Все эти годы, каждый раз, когда судьба давала ему шанс любить Гуанъяо, он любил. Целовал, даже со страстью, но без жестокости. Носил на руках. Гладил и берёг, словно сокровище. Не Минцзюэ не делал ничего подобного в их постели. И судя по тому, что Яо не убегал, не бил его в ответ, а отдавался, как в последний раз, Лань Сичэнь сделал такой вывод — он любил его неправильно. — Откуда… ты… Гуанъяо бледнеет, прикусывает губу, прежде чем ровное выражение лица возвращается. Но взгляд опущен в пол. Не Минцзюэ всегда был горяч нравом и часто несдержан, его психика в последние годы его жизни вообще была ни к черту. И он мог ударить не только в постели и не только в порыве страсти. От ревности, от злости, пожирающей разум. Гуанъяо часто прятал синяки от пальцев за высоким воротником, носил вещи только с длинным рукавом и никогда ни перед кем не обнажался до Лань Сичэня. Но к тому времени, как они сблизились настолько, синяков на его теле уже некому было оставлять. — Разве не тебе лучше других знать, что мне нравится, Сичэнь? — Зачем ты соглашался и терпел? Зачем позволял снимать это? — спрашивает тот заметно тише. У Гуанъяо совершенно бесстрастное лицо, но пальцы подрагивают. Он сжимает их в кулаки. — Так вот оно что… Он подходит ближе, почти подкрадывается, ступает так осторожно, словно между ними замерзшее озеро в весеннюю пору, когда лёд совсем хрупкий. Один неверный шаг может привести к смерти в ледяной воде. — Я не давал согласия ни на одно видео. Но господин Не редко спрашивал о моих желаниях. Это просто… Не то же самое, что между нами. Это совсем не то… Яо аккуратно берет Сичэня за руку. В его собственных глазах пожар из адского пламени. Он убьет Вэй Ина! Точно убьёт! — И мне жаль, что ты это увидел. — Я думал, что знаю тебя, — звучит Лань с непередаваемой тоской, она рвётся из него, ломая изнутри возведенные стены благородства и невозмутимости. — Но там… Ты как будто не ты… И мне впервые… В жизни… Захотелось… убить… Кого-то… А что до Макао? Ваш общий бизнес? Он тоже заставлял тебя? Гуаньяо вздрагивает, капельки пота виднеются на висках. — Сичэнь, я помогал ему. Добровольно. Хотя теперь уже и не знаю, так ли это на самом деле. Не Минцзюэ был очень авторитарным человеком, — слова даются ему с трудом, и это странно. Обычно он словно соловей поёт, льёт мед в уши своих бизнес-партнёров так, что те, словно под гипнозом, идут за ним. — Но я не могу сказать, что невиновен. Лань Сичэнь смотрит ему в глаза. — Господин Вэнь Жохань тоже заставлял тебя? — его, конечно, не было на видео, но в дневниках господина Не об этом немало написано, из ревности. —  Лань Хуань! Скажи на милость, в чём ты ещё меня обвиняешь?! Это момент истины, не иначе. — Нет, ты мне скажи, Яо, я ещё жив только потому, что в отличие от них я не делал тебе больно? Гуанъяо почти отпрыгивает от мужчины. — Лань Сичэнь! Как ты смеешь! Разве я хоть раз давал повод? Позволил допустить мысль, что могу причинить тебе вред?! Гуанъяо с Сичэнем обычно мягкий, вежливый, трепетный, покорный, хотя за его спиной шепчутся о жесткости главы «Ланьлин», и теперь тень этой жестокости из-за нанесенной обиды проскальзывает на миловидном лице. — Такого ты обо мне мнения? Сичэнь хмурится. Слишком бурно Яо реагирует сейчас на простой, по сути, вопрос, пусть и с подтекстом. — Я не знаю, что сейчас мне стоит о тебе думать. Поэтому я и не искал встречи с тобой. Пока не определюсь, — говорит он с прохладой и отворачивается. Гуанъяо вновь подходит к нему ближе. Руки обвивают талию, лоб упирается в спину между лопаток. — Тогда позволь мне это. И позволь себе прямо спросить всё, о чём хочешь знать. А потом решить мою участь. На самом деле Яо устал прятаться и скрываться от единственного человека, который всегда был на его стороне. И власть, и деньги — далеко не единственное, что дорого сердцу Гуанъяо, но сказать об этом прямо он может только сейчас. — Я уже спросил, — Лань Сичэнь теплый, хоть и неподвижный. — И не хотел бы всего знать. Я чувствую, что это может закончиться плохо. А я не хочу. Чтобы тебе было плохо. ‎- Какой же ты светлый, Лань Хуань. Я хотел бы, чтобы ты узнал обо всём от меня. Но сейчас это уже лишь вопрос времени. Когда ты услышишь обо мне что-то позорное, помни, что этот ничтожный человек любит тебя и не причинит тебе боли. Это звучит так, словно Гуанъяо прощается, стоя за спиной, опасаясь посмотреть в глаза. — Передо мной ты ни в чём не провинился, — Сичэнь медленно поворачивается. — То, что ты не такой, каким я тебя видел, — не твоя вина… ‎Гуанъяо так и не может заставить себя посмотреть ему в лицо. Сун Лань выжил. Это удивительно, но его откачали. Ещё удивительнее, что после такой встряски, его организм выходит из комы, наконец-то. Он очень слаб, не всё понимает до конца, но всё помнит и может говорить. Вэй Ин находит его в той больнице и не знает, с какой стороны начать. Он спрашивает о том, что с ним случилось, о Синчэне, обо всём. Но рассказать о том, что Сяо Синчэнь мёртв, пока не может, это очень тяжело. Сун Лань помнит Вэй Ина по рассказам Синчэня. И доверяет ему с порога. Конечно, не без причин. Доктор Сяо добр ко всем, но дружил он только с хорошими людьми. Или выбирал таких, или дружба с ним делала всех хорошими. Сун Лань не считает себя очень хорошим человеком, потому что помнит, как они расстались, как он уходил от него, сдерживая крик, рвущийся наружу в ответ на чужие тихие слёзы и просьбы: — Останься… Сун Лань ушёл от него, вычеркнув себя из жизни доктора Сяо, как что-то неподходящее, неправильное, чужое. Ушёл, понимая, что сам себя за это не простит никогда. Да, помимо этого Сун Лань много чего совершил, профессия обязала. Может, поэтому они в итоге и расстались с Синчэнем… Тот спасал жизни. Сун Лань же тоже был киллером. Криминальная журналистика — это, по сути, лишь прикрытие. Некоторое время назад Сун Лань решил завязать с первым, основным занятием. И сосредоточился на втором. Он даже думал встретиться с Синчэнем, просто поговорить с ним, побыть рядом, потому что в жизни Сун Ланя стало слишком темно, ему нужен был свет, а никого другого, кто мог бы его излучать, кроме Синчэня он не знал. Он принял бы его обратно. Без выяснений отношений. Без обвинений. Без воспоминаний о прошлых грехах. Возможно, одними разговорами дело бы не кончилось. Сун Лань это очень хорошо понимал. Сосредоточившись на одном убийстве совершенно случайно, он начал копать, вскрывая новые трупы по ходу дела, вскрывая слишком многое, чего ему не стоило знать. У Сун Ланя отличное чутьё, но — они с Вэй Ином в этом оказались схожи — иногда он не думал о последствиях. Главное — сделать. А там хоть трава не расти. Он сделал то, что не должен был. Полез, куда не должен. Он узнал слишком много, за что и попал на больничную койку еле живой на много месяцев, а в итоге вообще чуть не умер от врачебной ошибки. Он говорит всё это Вэй Ину, пока без подробностей, и краем взгляда замечает, как меняется его лицо, когда он упоминает имя Синчэня. И от этого что-то внутри замирает от страха. — Вэй Ин? Ты же можешь позвонить Синчэню? Я хотел бы, чтобы он тоже пришёл… Тот старается запомнить всё, не упустить, но сейчас ему сложно, потому что в носу предательски щекочет, а между бровей что-то болит от того, что он пытается тупо не заплакать. — Он не… придёт, — говорит Усянь. — Мне жаль, Сун Лань, он… Вернулся туда, где положено быть ангелам… — и слёзы всё-таки текут по щекам. —  Быть этого не может! — жизнь снова исчезает с лица Сун Ланя, оставляя лишь слабую тень. —  Мне очень жаль, — повторяет Вэй Ин напряженно. А потом с некоторым отрешением рассказывает о том, кого подозревает в этой смерти, но пока не акцентирует на том, что этот человек уже тоже не живой. ‎И это имеет интересный эффект, Сун Лань почти вскакивает, только приборы и руки Вэй Ина его останавливают. — Я… должен его найти! Сюэ Ян… Этот ублюдок!.. Конечно, многие киллеры знают друг друга даже заочно. Но им двоим однажды пришлось встретиться лично. В тот день Сун Лань не смог победить. Вэй Ин убеждается в том, что он прав. Он держит Сун Ланя, просит его успокоиться и говорит наконец, что тот парень тоже мёртв. Полиция сейчас бурно раскручивает это страшное дело. Через неделю Сун Лань выписывается из больницы. Ему нужно время на полное восстановление, но, в целом, все его органы уже целы, кровь очищена от яда, а душа полна стремления выбраться из ненавистной палаты, в которой он провёл уже очень много времени, пусть даже и не осознавал его в большинстве своём. Вэй Ин уже знает, где похоронили доктора Сяо. Он везёт Сун Ланя туда. На его могиле очень много белых цветов — от коллег, врачей и медсестер, которые его любили. Вэй Ин склоняет голову в почтении. Сун Лань падает на колени прямо в цветы, сгибаясь под тяжестью того, что точно не достойно прощения. ‎‎ Расставшись с ним, Вэй Ин уезжает в Гонконг, где сразу отправляется к бывшему брату. Именно к нему. Потому что он хочет по-настоящему попросить прощения. Пока есть, у кого просить. Цзян Чэну вообще не до него и его извинений. Он вымотан до предела. Маленький паршивец А-Лин так и не появился! Со слов Цзинь Гуанъяо, беспокоиться не стоит, но разве Цзян Чэн ему поверит, пока своими глазами не убедится? А тут еще Вэй Ин на пороге! Бесит. Бесит страшно! — Что тебе ещё надо? — вид у него такой, что и правда может быть поздно — в гроб краше кладут. ‎- Я хотел поговорить. Цзян Чэн прищуривается, но отходит в сторону, пропускает его в дом, но не дальше гостиной, а там повторяет вопрос: — Что надо? — это прогресс. Он не стремится убить Вэй Ина и, кажется, даже готов выслушать. — Я хочу попросить прощения. Это ничего не даст тебе. Но мне так, может быть, станет легче. Прости меня, Цзян Чэн. Это ничего не изменит, конечно, просто когда-нибудь… Прости. И я хочу… Предложить тебе кое-что… — это Усянь говорит уже твёрже и увереннее. — Я знаю, что за эти годы корпорации «Ланьлин», «Гусу» и «Юньмэн», которую ты создал заново, очень сблизились. Я знаю, что это непросто. Но я прошу тебя отделиться от всех и больше не иметь с ними дела. — Что? — Цзян Чэн замахивается по привычке, но опускает вниз сжатый кулак. — «Ланьлин» принадлежит А-Лину! Ты смеешь просить меня отказаться от племянника? Отказаться от последнего родного человека? Ты… Спятил? — Забери его оттуда, пока не поздно. — Вэй Ин не знает, что племянник в розыске. — Я умоляю тебя. Не оставляй его рядом с этим страшным человеком… Господин Цзинь может использовать его в своих целях. Я не уверен, есть ли предел его подлости и безумства. — А-Лин сбежал! — Цзян Чэн это выплевывает Вэй Ину в лицо, а потом внезапно садится в кресло и с тяжелым вздохом закрывает лицо ладонями. — Что бы сказала А-Ли? Как же я мог это допустить! — Как? Куда сбежал? Мы должны его найти! — Думаешь, я не пытался? — рычит Цзян Чэн. — Этот чёртов Гуанъяо говорит, что с племянником всё в порядке! Но где он его прячет, не признаётся! Уверяет, что не имеет к этому отношения! — Я найду! — шипит Вэй Ин. — Я прижму этого подонка к стенке и заставлю его говорить! Но на деле все оказывается гораздо проще. Вернувшись в дом семьи Лань Вэй Ин там находит племянника вместе с Сычжуем, которые просто хихикают на кухне, хорошо что не целуются. — Так! — Усянь строго обозначает свое присутствие. Парни вздрагивают и прекращают веселиться и пачкать друг друга едой. Вэй Ин быстро пишет Цзян Чэну, что ему стоит приехать за племянником прямо сюда. Ближе подходит и смотрит на Цзинь Лина, как на маленькую глупую букашку. — Значит, ты живой и здоровый? Прекрасно. ‎Тот очень быстро оказывается за спиной Сычжуя, что не мешает смотреть в ответ с вызовом и подростковой бескомпромиссностью. — А вам-то что? — А что мне? — Вэй Ин усмехается. — Когда-то я тоже любил побегать от всех, попрятаться, но у меня, я думаю, были более серьёзные причины. А какие причины у тебя, расскажи? — Господин, пожалуйста, не ругайте его. Я помог ему спрятаться. Я виноват, — Сычжуй склоняет голову. Цзинь Лин шипит из-за его плеча: — Не буду я вам ничего рассказывать! Я вас вообще не знаю! Кто вы такой? — Я твой дядя вообще-то! — не выдерживает Вэй Ин. — И я скормлю тебя своим змеям, если ты не начнешь разговаривать со мной уважительно! Он, конечно, специально нагоняет ужасу, но понимает, что даже в глазах Сычжуя появляется страх после таких угроз. У Цзинь Лина губы трясутся, больше даже не от страха. Он знает, от чего умерли его родители. Он вспоминает то, что слышал у больницы. То, во что не смог поверить. — Ах ты! — он хотел бы кинуться и ударить, но вместо этого колени подгибаются, и Цзинь Лин оседает на пол, а там ревёт навзрыд. Страх в глазах Сычжуя вовсе не потому, что он боится змей. Он просто их вспоминает. Вспоминает резко, словно его снова окатили водой, окатили воспоминаниями. Вэй Усянь. Его сказки на ночь. Его веселый смех. Его фокусы со змеями и флейтой. Их домик в горах. Его старшая сестра Вэнь Цин. Старший брат Вэнь Нин… Сычжуй вспоминает всё, словно кто-то распахнул запертые годами двери. Вспоминает, как кричал Вэнь Нин, когда нашел сестру. Как он кинулся к нему, хватая за ногу и громко плакал. Как позже вернулся Вэй Ин. Как они вместе копали могилу. И как долго, безжалостно, как страшно Вэй Ин убивал своих питомцев и кричал так, что дрожала земля. Сычжуй падает на колени вместе с Цзинь Лином и таращится на Вэй Ина, не в силах с этим справиться так легко. Лань Ванцзи как обычно внешне беспристрастен, но в глубине души волнение пожирает его. Брат столько лет провел рядом с этим низким человеком! Проведи он сам столько времени рядом с кем-то, разве поверил бы хоть одному слову, очерняющему того, кого он… любит? Он поднимается на последний этаж небоскреба с тяжелым сердцем и мыслями. —  Брат. Ты в порядке? — этот вопрос он задает значительно позже, когда двери за ними закрыты, а на столе свежезаваренный чай дымится цветочным ароматом. —  Это сложно назвать порядком, — отвечает Сичэнь. — Но я рад, что ты пришёл. Я рад, что ты жив, Ванцзи. —  Боюсь, мои слова не принесут покоя, брат, — младший едва заметно хмурится. —  Надеюсь, ты выслушаешь. ‎Сичэнь делает глоток чая. Закрывает глаза на пару секунд. — Я слушаю. ‎Голос у Ванцзи тихий, приятно глубокий, успокаивающий, но смысл того, что он говорит, бередит раны на душе Сичэня. — Он ответил на звонок. Это не ошибка, брат. Лань Сичэнь так сильно сжимает чашку, что она трещит. Ванцзи смотрит на это, но не останавливает, даже когда чай начинает течь сквозь трещину. — Брат. Если ты не сможешь. Прошу, уезжай. — Куда? Зачем? — Лань Сичэнь смотрит на младшего. Тот никогда не видел его таким потерянным. — Подальше отсюда. Этот человек… Его место в тюрьме. Но я не думаю, что он так легко согласится с таким вариантом. Подумай. Сможешь ли ты смотреть на это. Если нет, уезжай. Чтобы не видеть. Ванцзи протягивает руку, забирает потекшую чашку, ставит её на поднос к чайным приборам и вздыхает. В его взгляде появляется тепло и участие. — Нет. Ни за что, — Сичэнь качает головой, но в итоге смотрит куда-то в стол, как будто там есть что-то важное. — Ты не сможешь спасти его. Он слишком глубоко увяз во всём этом. Повисает долгое молчание. — Ванцзи, езжай домой. Я хочу побыть один. А дома Сычжуй. И Цзинь Лин. Позаботься о них. Они — наше будущее. Лань Сичэнь говорит так, как будто у него самого уже нет никакого будущего.