Случайные сказки

Свадебное платье моей матери лежало в старом сундуке. Утром на нём зарезали Фету. 　　Её тело распласталось ровно по выведенному на крышке лабиринту: сердце в углу, у края мира, разум — в самом центре, там, где начинаются все пути. Щупальца свисали в пустоту, и их отрубили, не особо церемонясь: по два на каждую сторону света. Я всего этого не видела, — спала сном невесты, которая вскоре должна была стать женой. Но увидела после, достав платье из старого сундука. 　　Я никогда не думала, что переживу Фету: она была у нас всегда, столько я себя помню, тёмное присутствие в дальнем углу амбара. Фета спала там, распластавшись по веткам и сену, подобно гигантской паучихе, и охраняла наши сны. На самом деле я не знала, правда ли это. Может, прабабушка мне врала — маленькой любопытной девочке, кидающей в спящую Фету камешки и тыкающей в неё сорванной веткой акации. За ветку мне тогда влетело сильнее, потому что ничто не могло потревожить сон Феты. Даже смерть. 　　 «Фета ловит наши кошмары, словно мух», — выдыхала прабабушка вместе с запахом перебродившего мёда, потому что так пахло от всех сказителей. — «Прицеливается щупальцами, заворачивает в коконы, вымачивает в слюне.» 　　 «И ест?», — спрашивала любопытная я. 　　 «Не морщась», — отвечала прабабушка и морщилась сама, становясь похожей на выжатую сливу. 　　Я хихикала и спрашивала, как Фета видит то, чего не видим мы, а прабабушка объясняла, что сны можно ловить, только если спишь сам, и там, по ту сторону, в хищном сне Феты глаза её были открыты. 　　И я рисовала её глаза, — все восемь, чтобы не упустить ни одного кошмара, — выбеленными мелом пальцами, ногой на пыльной тропке и в своём воображении. Только там её глаза были такими, какими были на самом деле: когда Фету уносили, я заметила ярко-рыжую полоску на тёмной чешуе. Приоткрывшиеся впервые за мою жизнь глаза стража, которого проводили в последний путь. 　　Фету вернули морю, как поступали со всеми нашими мёртвыми, чтобы её дух не заблудился в бодрствующем мире и нашёл свой собственный вечный сон. А потом мне подарили её имя. 　　Оно приросло ко мне, как кораллы к океанскому дну, — острой ядовитой коркой, опасной для окружающих, но не для меня. Я почувствовала его на языке — как тонкую иглу, которая кольнула и стала моим клыком, как слово, которое невозможно выговорить с первого раза. Моя кожа горела, глаза щипало: из меня рвалось море, давно сокрытое, необузданное, дикое. Но я удержала его. Ещё не время. 　　Я надела свадебное платье моей матери… свои доспехи, вымоченные в крови и кошмарах, готовые защитить меня от мира, если я буду достаточно ловкой и достаточной внимательной, смотреть на все стороны света восемью глазами Феты, бить её щупальцами, плести её паутину... 　　Где-то на другом конце пустыни кто-то тоже надевал новые доспехи, привыкал к новому имени и готовился выйти в мир, чтобы встретиться со мной. 　　Мы вряд ли узнаем друг друга с первого взгляда, и однажды наши доспехи придут в негодность, и кошмары найдут нас, а потом оставят вновь, потому что в углу нашего амбара будет спать изловленный нами страж. И моя дочь однажды получит имя и моё платье. Только ей решать, что она будет делать со своими доспехами. Только ей решать, встретится ли она со своим мужем, или со своей женой, или будет плутать по пустыне, пока солнце не выжжет её до самого дна… 　　Но пока я провожу языком по зубам, перекатываю во рту непривычное имя и уношу кошмары моей семьи всё дальше и дальше, под палящее солнце, туда, куда тьма боится приходить. И думаю, смогу ли прожить жизнь, глядя своим кошмарам в глаза. Ведь может статься, что они такие же рыжие, как глаза Феты. Мои глаза.