Случайные сказки

　　— Твоё? 　　Шурх — расправила крылья, скосила глазом, прижала уши. 　　— Моё, — призналась. Протянула когтистую руку и потупила взгляд. 　　— Выронила случайно, — продолжила чуть смущённо и выдохнула, рокоча. Он позавидовал — он не вдыхал уже целую вечность. Да и не выдыхал тоже, а было что: за века накопилось пыли, и мыслей, и слов, которые приносили ему изо дня в день люди, и теперь они теснили его распахнутую узорчатую грудь. Быть надгробием — не самое благодарное занятие. К тебе приходят за покоем и оставляют слёзы, боль или гнев, а иногда — всё это вместе. Но хуже всего — вопросы, на которые он не мог дать ответа. Они висели на нём гирями, баластом, якорями. Может, именно поэтому он не мог сдвинуться с места, а вовсе не потому, что врос ступнями в постамент, а спиной — в стену. Другие статуи ходили друг к другу в гости в безлунные ночи и пугали людей, которым приспичило выглянуть в окно. А он оставался на месте с вечно поднятой рукой, из пальцев которой постоянно что-то выкрадывали. Говорят, когда-то он держал собственное сердце. Говорят, его стащили под покровом ночи, однажды, давным-давно. Он сам этого не помнил: ветер выметал из его головы воспоминания, но вопросы и чужую боль — их оставлял. Может, потому что ветра по природе своей стремятся быть суровыми. Даже морские бризы, которые помнили, каково это: крушить корабли и жизни. 　　— А где твоё? — свесилась вверх тормашками, удерживаясь за каменный завиток хвостом и заглянула меж ребёр. Он почувствовал себя голым и покраснел бы, как мрамор на ступенях через площадь. Если бы только умел. 　　— Украли, — ответил он честно. 　　Он никогда не был живым, но всё равно знал, каково это — дышать. И каково терять сердце. Может, во всём были виноваты распирающие его вопросы. Почему бы не предложить их ветрам в следующий раз? А может… 　　— Давай так, — предложил он, обхватывая руками то, что свалилось на него сверху несколько минут назад. — Я отдам тебе его, если ты выскребешь из меня всё, что сможешь. 　　— Прям-таки всё? — тронула когтями одно из ребёр, по которому вилась тонюсенькая трещинка. 　　— До чего сможешь дотянуться, — он кивнул бы, если бы только мог. И улыбнулся бы ободряюще. 　　Но всё это за него сделала она. 　　— Идёт, — радостно осклабилась, опустила подбородок и залезла пальцами туда, где никогда не билось похищенное сердце. 　　Если бы к нему в гости ходили другие статуи, он бы никогда не упоминал сердце, которое сжимал в руке, первым. Он ждал бы, пока чужие каменные глаза не устанут на него коситься, и утробные голоса не протянут, наконец: 　　— А это у тебя что? 　　И тогда он бы с удовольствием рассказал, что украл чужое сердце. Взамен ли своего? Сначала бы смеялся и говорил, что нет, конечно. Потом бы задумывался. А после… 　　Сердце горгульи билось только ночью, когда она сбрасывала с себя оковы сна и пробиралась к церкви, оставляла на мраморе царапины и вылавливала из ребёр очередной вопрос. 　　Она распутывала его так, как почтенные матроны распутывают очередные сплетни, а юные барышни — нити своего первого вязания. Вопросы походили на множество самых разных вещей. Иногда это были острые иглы, которые оставляли даже на каменных пальцах следы. Иногда — тающие грани льда. Иногда — что-то огненно-горячее, от чего горгулья шипела и чесалась, но продолжала разбираться с вопросом, даже если он грозился её сломить. 　　Они сражались с каждым из них, как с драконом, и выходили победителями. Рассматривали вопросы так внимательно, словно те были археологическими находками. Горгулья перекатывала их на языке, жевала, кривилась и выплёвывала. Он смотрел на них пустыми глазницами до тех пор, пока на них не выступала влага — то ли роса, то ли фантомные слёзы. 　　Ему приносили новые вопросы, и он думал, что они никогда не закончатся. Но однажды горгулья тенью прошмыгнула к нему, поскрябала когтями среди рёбер и наткнулась лишь на пустоту. 　　Удивилась, приоткрыла полный клыков рот и свернула крылья. Попыталась найти слова внутри собственной грудной клетки. Посмотрела на зажатое в пальцах сердце, которое билось всё быстрей и быстрей. 　　И тогда он задал ей вопрос, который не вкладывали в его грудную клетку — он появился на его несуществующем языке сам. 　　Утром его пальцы были пустыми: кто-то снова украл у него сердце, скажут туристы. И не ошибутся. 　　Только однажды оно вернётся к нему: шорохом крыльев, и бряцаньем когтей, и новыми вопросами, которые уютно свернутся меж его ребёр. Горгулья принесёт их из далёких и близких краёв. И снова уйдёт. И снова вернётся. И будет возвращаться до тех пор, пока камень и мрамор не рассыплются под порывами времени. 　　Таков её ответ.