Зелень

Ветер приносит запах дыма издалека. Мощные лапы несут легко, отталкиваются от корней деревьев и покрытой мхом земли. Луна сияет, заставляет в жилах гореть кровь и жжется, звеня. Скоро эта агония кончится. Лес зелен в летнем буйстве, но глаза с трудом различают цвета: только алые вспышки вдалеке между стволов деревьев. Она где-то рядом. След четкий и ясный — распущенный клубок Ариадны, нить раскинута в воздухе и читается ярким росчерком. Так просто и легко. Аромат ласкает, вылизывает нутро. Пробуждает все его волчьи инстинкты — голод, одержимость и жажда. Охота в самом разгаре: чужой вой разрывает ночь, и волк бы ответил, но… Погоня длиною в год подходит к концу. Стая оттесняет добычу к обрыву. Ей некуда больше бежать и негде укрыться. Он должен успеть. Потому что эта жертва — только его. Вкус ее тела на языке, в гортани и глотке. Дурманит, зудит под шкурой, доводит до исступления. Волк обязательно успеет.

***

У окон совиной башни свежо — Бетельгейзе Бёрк любит читать здесь и прятаться от других студентов. Птицы летят то внутрь, то изнутри: ветер гоняет перья, солому и неприятный запах. Некоторым совам нравятся ягоды. Другие позволяют угостить себя сыром. Один сыч обожает сырые кабачки, поэтому Бетельгейзе изредка берет у домовых эльфов свежие овощи и ягоды с кухни. Сипуха Бёрков любовью к подобной экзотике не отличается и питается исключительно дикими зверьками. В совятне всегда спокойно. Птицы однозначно более приятная компания, чем сокурсники. В подземельях Бетельгейзе чувствует себя неуместно: эта постоянная атмосфера осуждения… Может, шляпа была права и стоило принять предложение пойти учиться в Когтевран? «— Ты не будешь счастлива среди слизеринцев. — Я сюда не за счастьем приехала». Верно. Она здесь не за этим. Их с матерью и так считают предателями. От семьи Бёрк практически ничего не осталось, и, если бы их жизням ничего не угрожало, Бетельгейзе бы никогда не отправилась в Хогвартс. Поскорее бы весна: можно будет все свободное время гулять по территории замка и еще меньше пересекаться с другими учениками. Она не считает себя трусом, Бетельгейзе предпочитает называть это «осторожностью» и «предусмотрительностью». Опасность лучше предвидеть и предупредить, чем ждать, что та пройдет стороной и не затронет тебя. Первое негласное правило дома Бёрков. Бетельгейзе давно привыкла избегать людей, которые могут причинить боль. Издевательства в школе — мелочи по сравнению с тем, что осталось в прошлом. Когда любая ошибка может привести к наказанию: любой неосторожный шаг, скрип половицы, тревожащий сон. Когда улыбка недостаточно искренняя или наоборот — слишком радостная. Когда ты просто дышишь в одной комнате с ним, а ему громко, поэтому… Не дыши. Это жизнь с психопатом. Жизнь, наполненная перманентным страхом за себя и своих близких. Прошло уже столько времени, но боль и страхи, доведенные до автоматизма, остались. Когда-то Бетельгейзе мечтала, чтобы отец поскорее попался мракоборцам, — и он попался. Но самое худшее произошло уже после его смерти. Бетельгейзе сидит возле двух вертикальных рядов окон, закутавшись в теплый плед. В руках «Трансфигурация. Средний уровень», а лицо наполовину спрятано полосатым шарфом. Сидеть на куче соломы со временем стало даже удобно: главное, стряхнуть погадки и птичий помет. Приехала она в ноябре, недели две назад. Несмотря на скептический настрой, Бетельгейзе была потрясена размерами и внутренней планировкой замка (если, конечно, полное отсутствие статичного плана можно так назвать). Все эти изменяющие направление лестницы, не поддающееся логике количество этажей и расположение комнат, различные уникальные приборы и волшебные кабинеты — вызывали совершенно детское любопытство и восторг. Хогвартс умеет производить впечатление на всех. Древняя магия пронизывает тут каждый кирпичик. Перед глазами стоит еще слишком живое воспоминание о кабинете профессора Дамблдора, где на голову без лишних церемоний водрузили знаменитую говорящую шляпу. Директор был первым человеком, который отнесся к Бетельгейзе с пониманием и дружелюбием. Еще бы, не он ли общался с ее матерью в Визенгамоте, пока та, представ в суде, выдавала одну за другой чистокровную фамилию, и прекрасно знал, какой опасности подвергает себя эта женщина? Ох, мама. Ты доверилась людям, которые не смогли тебя защитить. Впрочем, глава школы не вызывает неприязни. Война — это война, один человек не может спасти всех нуждающихся. Мама знала, на что шла. Теперь почти каждый вечер Бетельгейзе отправляет ей по письму, хоть и знает, что ответа не будет. Но мама хотя бы читает. Эти скупые письма — единственное, что может порадовать в больнице святого Мунго. Но пора вернуться от мыслей к учебнику. Совы щелкают клювами, шелестят крыльями, чистят перья. Иногда протяжно кричат или издают мелодичный вибрирующий звук. Это не мешает сосредоточиться, а даже наоборот умиротворяет. Бетельгейзе хорошо обучена и подготовлена к пятому курсу, но приезд в середине учебного года привлекает чрезмерное внимание. Глупое прозвище «зелень» прилепляется с первых дней. То ли за нездоровый цвет кожи, то ли за обилие сушеных трав в чемодане. Соломинка колет куда-то в локоть: Бетельгейзе не замечает, занятая чтением. Рядом разбросаны пергаменты, перо и вкопанная в солому чернильница. Трансфигурация — хороший предмет. Впрочем, куда больше ей нравятся травология и зелья. К птичьей возне добавляется едва различимый свист, который постепенно превращается в мелодию. Бетельгейзе заинтересованно прислушивается, думая о том, что это: музыка ветра или просто кто-то направляется к совятне, чтобы отправить очередное письмо? Чем ближе источник, тем очевиднее становится, что это все-таки человек. Жаль, что сама она не умеет ни свистеть, ни петь. В Хогвартсе не так много музыки, к которой Бетельгейзе привыкла с раннего детства, поэтому насвистываемая мелодия вызывает робкое любопытство. Дома зачарованное фортепиано постоянно наигрывало что-нибудь: классические сюиты, багатель, этюды. Ни пластинок, ни радио, только фортепиано и классика. Для отца это был аккомпанемент пыток очередного несчастного. Для Бетельгейзе — способ, сев поближе и прижав ладони к ушам, заглушить крики. Какое извращенное чувство прекрасного. Сюда так или иначе ежедневно заходят студенты и преподаватели, чтобы отправить какие-нибудь письма домой или проведать своих сов, но каждый раз Бетельгейзе напрягается. Она тут, в общем-то, много кому «мешает», хотя сдавать занятую позицию не планирует — пару раз ученики уже пробовали прогнать раздражающую обитательницу совятни, но сталкивались лишь с полным игнорированием. Так кошка демонстративно не обращает внимания, когда ее зовут, и только намывает лапу, делая вид, что нет никакого занятия более важного, чем это (пусть сердце и трепещет от страха). На случай применения силы или магии у Бетельгейзе заготовлена парочка действенных проклятий и защитных заклинаний. Она сможет защититься. Или, по крайней мере, так думает. Скрипит дверь. На лестнице раздаются быстрые шаги. Бетельгейзе научилась по звукам шагов определять многое, ей легко понять: мужчина это или женщина, ребенок или животное. Шаги матери были легкими и почти беззвучными. Молчи, уходи и прячься. Шаги отца — тяжелыми и медленными, наполненными жуткой... неотвратимостью. Каждый раз, когда он проходил рядом, страх подчинял, заставлял прижаться к полу или вжаться в стену, слиться с окружающей обстановкой. Брат шагал быстро и звонко, спешил навстречу к ней, преисполненный робкой радости от возвращения домой. Будто бы и сейчас снова спешит… Мотает головой, чтобы отогнать наваждение: она больше никогда не услышит его шагов. Показывается вихрастая голова преподавателя травологии, насвистывающего незнакомую мелодию. Профессор не сразу замечает свою ученицу. Вскоре свист обрывается, а он останавливается рядом, заставляя поднять взгляд. И в этом взгляде наверняка легко прочесть угрюмый вызов. Профессор Макгонагалл уже делала ей выговор за постоянное сидение в совятне, но школьные правила этого ведь не запрещают! — Мисс Бёрк, что вы здесь делаете? Я не видел вас на ужине. Звучит как начало лекции о том, что юной леди не пристало вечером сидеть одной в таком месте. Декан Гриффиндора в прошлый раз полчаса читала нотации, рассказывала о правилах поведения и нравственности. Удивительно, как баллы с факультета не сняла. Бетельгейзе молчит, отводя взгляд под нахмуренными бровями в сторону, и пытается придумать ответ, который избавит от повторения неприятного монолога. — А вы за всеми студентами следите: кто и когда посещает ужин? Получается дерзко, глупо и немного невнятно. Хорошо хоть лицо почти по самые глаза спрятано шарфом. Сразу становится стыдно. Старшекурсники часто позволяют себе вольности при общении с учителями, но она-то ведь ценит субординацию. И что только нашло? — Простите, — извиняется раньше, чем удивленный профессор успевает что-то сказать. Бетельгейзе еще не разобралась в отношении к большей части преподавательского состава, но молодой траволог ей, в общем-то… импонирует? Отчасти именно поэтому не хочется выслушивать нравоучения именно от него. — Просто профессор Дамблдор за ужином упоминал вас, — профессор дружелюбно улыбается. На самом деле это было только половиной правды. Мистеру Форни, как самому молодому преподавателю, поручили ненавязчиво провести беседу с юной аристократкой, несмотря на «вообще-то профессор Снейп не намного старше меня» и «к тому же именно он декан Слизерина». Почему-то Дамблдор решил, что Снейп не очень подходит на роль психолога. Юэн, смотря в бесстрастное холодное лицо коллеги, решил точно так же и покорно отправился выполнять поручение директора. Да он и не был против. Отстраненная и замкнутая девочка, видевшая «некоторое дерьмо», немного напоминала Юэну его самого. Но сколько нужно пережить, чтобы в ее возрасте иметь такой взгляд? Взгляд затравленного зверька, у которого за спиной тупик. Маленькая, настороженная и готовая в любой миг вскочить на ноги — настоящий комок нервов. — Здесь удобно делать уроки. Я читаю, — она показывает обложку учебника. — Разве в библиотеке или гостиной заниматься не лучше? — говоря как бы между прочим, Юэн привязывает к лапке школьной совы небольшой сверток пергамента. Птица щелкает клювом и, хлопая крыльями, взлетает. — Там постоянно кто-нибудь мешает. Юэн смотрит на Бёрк, размышляя, с какой стороны к ней подступиться. Просто побеседовать о том, что нужно проводить время с однокурсниками и не прятаться от людей, недостаточно. Ему этого точно не было бы достаточно. Она опускает лицо посильнее в шарф и делает вид, что читает. Черные пушистые ресницы почти касаются полосатой ткани. Взгляд неосмысленно блуждает по строчкам, но Бёрк старается сохранить невозмутимый вид и даже немножко сливается с кучей соломы, в которой сидит. Совершенно не к месту Юэн думает о том, что она довольно симпатичная. Солома в одежде, солома в угольно-черной косе. Если бы в природе существовали черные совы, Бёрк вполне сошла бы за одну из них. О том, что эта девушка пережила, преподаватели знали только в общих чертах, но даже известного достаточно, чтобы посочувствовать. Случившееся с ее матерью было последним вероломным преступлением Пожирателей смерти, потрясшим волшебный мир Великобритании. Почему та решила свидетельствовать в суде, рискуя жизнью, когда могла тихо жить с дочерью, никого больше не боясь? Юэн не знает, но цена ему кажется непомерно высокой. А еще ситуация усугубляется отношением общества. Никто не может знать наверняка, на чьей стороне Бёрк на самом деле. Будущая ли это убийца, которая пойдет по стопам отца, или же «предательница чистой крови»? Она настолько одинока, насколько вообще возможно. Юэн слышал, что в январе после рождественских каникул Бёрк ждет суд в Визенгамоте, где она тоже выступит в качестве свидетеля. На свободе до сих пор слишком много последователей Волан-де-Морта, которые то и дело устраивают вспышки небольших восстаний и кого-нибудь убивают. Но подростки должны жить нормальной подростковой жизнью, а не трястись по ночам от страха и кошмаров. Война же окончена, Волан-де-Морт пал. Так почему еще столько людей и детей вынуждены бороться с ранами, оставленными им войной? Дерьмо. Юэн отправляет еще одно письмо с совой и смотрит на сидящую в соломе: потребуется не одна неделя, чтобы студенты привыкли к ней. Новенькая — настоящее «свежее мясо», на которое потихоньку переключаются старшекурсники. Пока они присматриваются, ей удается избегать открытой травли, но если Бёрк так и не найдет себе поддержку в ближайшее время, ей придется несладко. Впрочем… Походу гораздо больше времени и усилий нужно, чтобы она сама к ним привыкла. — Как насчет того, чтобы составить мне компанию в теплицах? Руки в карманах, взгляд спокойный и теплый. Бетельгейзе удивленно отрывается от учебника. Думает, что ослышалась. — На прошлых уроках я заметил, что вы довольно хорошо разбираетесь в травологии. Мне бы пригодилась сейчас помощь с обрезкой бадьяна. Довольно странно, что он просит о помощи именно ее. Обычно студенты занимаются подобными вещами либо на уроках, либо в качестве наказания за какую-нибудь провинность. Но Бетельгейзе действительно хороша в травологии, да и застать учащихся во внеурочное время в теплицах почти нереально. Туда мало кого силком затолкаешь. Так что предложение кажется заманчивым, хоть и вызывает чувство неловкости. Сильной такой неловкости. Очень. — Когда? — Сердце неожиданно пропускает пару ударов от волнения. И лицо горит почему-то — хочется шарф натянуть уже выше бровей. С момента приезда в Хогвартс Бетельгейзе мало с кем разговаривала, предпочитая отмалчиваться как на уроках, так и в свободное время. А тут целый диалог, какой прогресс. С учителями, в общем-то, легче и проще, от них не исходит враждебности, как от сверстников… однако конкретно вот этот учитель вызывает сейчас смешанные чувства. Профессор Форни слегка склоняет голову набок, выглядит задумчивым — выбирает подходящее время. Каштановые волосы, темно-рыжая щетина, меланхоличный взгляд, статная фигура. Ему лет двадцать пять, не больше. Впрочем, несмотря на молодость, в профессоре чувствуется что-то болезненное. Усталое. Когда Бетельгейзе думает об этом, смущение уступает место сочувствию. — Приходите завтра после уроков. После войны многие так выглядят. Словно люди, которые очень долго мучились лихорадкой дома, а теперь, наконец, робко вышли на улицу. Бетельгейзе впервые за две недели кажется, что завтра произойдет что-то хорошее.