Зелень

Почему-то все забыли про Снейпа. Снейп же ни про кого не забыл и, закончив исполнять приказ Дамблдора, отправился к кромке Запретного леса — искать совершенно не думающих головой подростков и окончательно сбрендившего оборотня. Действовал он оперативно и, со слов шокированной Гвинет Лесли, оказался «очень даже неплохим парнем». Так что стараниями Снейпа Юэн валялся в школьном лазарете. Раз в день мадам Помфри выпускала своего заключенного погулять, а все остальное время (наравне с учениками) строго отправляла на больничную койку — соблюдать постельный режим. Этот расклад Юэна не очень устраивал, но делать было нечего — даже на оборотне раны, оставленные оборотнями, заживали невероятно долго. К тому же он потерял слишком много крови. И Юэн бы скорее предпочел коротать деньки в больнице Святого Мунго — там хотя бы не было такого контроля и гиперопеки, — если бы не одно маленькое «но», которое усердно прогуливало половину уроков и еще усерднее старалось поселиться в лазарете. Мадам Помфри поначалу пыталась гнать назойливую посетительницу. Потом перестала, потому что однажды Бетельгейзе невозмутимо пришла со сломанной рукой и потребовала лечения. Настроена она была решительно, так что целительница предпочла закрыть на «это распутство» глаза, чем наблюдать, как ее подопечная каждый день будет приходить со все новыми увечьями. — И ничего сложного, — Бетельгейзе оценивающе смотрит на свою перебинтованную руку с наложенной шиной. Стакан из-под костероста стоит на тумбочке рядом, а сама она сидит на койке Юэна. — Теперь ты научишь меня более серьезной целительной магии? — Не-а. Он знает, что было у нее на уме там, в лесу. Юэн почти ничего не помнит, только урывки: заплаканное лицо и желание — оставить ее себе. Забрать. Не подпустить никого. Он плохо спит и знает — она тоже. Порой Бетельгейзе поднимается в лазарет прямо ночью: она не вдается в подробности, но Юэну тоже снятся кошмары, и он честно не знает, когда это пройдет. И пройдет ли. Страх. Боязнь проснуться и узнать, что все это — сон, а на самом деле кто-то из них… Первую неделю реальность казалась совсем шаткой и призрачной. Часто они спят рядом на сдвинутых койках. Металлические бортики выше глубокой сетки с матрасом и регулярно оказываются у Юэна под боком. Ребра наутро болят, но тепло маленького живого тела стоит этой боли. Бетельгейзе стоит любой боли. Один раз он просыпается от ощущения чьего-то долгого пристального взгляда и сразу неосознанно подбирается, скалится потревоженным волком. Мадам Помфри вздрагивает. Она сочувственно смотрит на свернувшуюся клубочком Бетельгейзе, которую он прикрывает одной рукой, и Юэн замечает во взгляде кое-что еще. Испуг. Ему становится стыдно. Постепенно все успокаивается. Но Бетельгейзе все равно приходит регулярно, много сидит с ним, почти не отходит. Наверное, слишком много, а ведь сейчас самый разгар СОВ. — Мерлин, дай мне хоть какую-то свободу, — Юэн возмущается, потому что это вторая мадам Помфри, требовательно давящая пальцем в грудь. Чтобы лег и не вставал. — Когда тебе станет лучше — дам, — никакие увещевания не действуют. Чуть подумав, Бетельгейзе хитро улыбается и добавляет: — Свободу, конечно. Чем вызывает сердитый вздох. Юэн всерьез беспокоится, что она таким образом завалит экзамены, но те сейчас волнуют ее меньше всего. Да и Бетельгейзе берет с собой учебники, чтобы готовиться. Как обычно большую часть времени они проводят в блаженной тишине. Одной на двоих. Через пень-колоду СОВ все-таки проходят, а с шеи Юэна снимают толстую повязку. Это, конечно, жесть, если останется шрам: дыра не лучше, чем в боку, выглядит так, будто от него откусили кусок. Анатомия у волка и человека разная, поэтому на человеческой шее рана выглядит вообще дико и как-то… нереалистично. К счастью, ткани на сей раз восстанавливаются значительно лучше, чем в первый: Снейп вообще сказал, что он выжил только благодаря выносливости и регенерации оборотней. Почему-то вспоминаются рыбы, принесенные отцом с рыбалки — пару раз Юэну доводилось видеть изуродованных сибасов, у которых не хватало то части туловища, откушенного какими-то хищниками, то плавников. Одна рыба и вовсе была без куска головы. Но они все равно вопреки здравому смыслу жили и как-то плавали, а раны становились гладкими точно морские камешки. Вот и Юэн, похоже, так. Вопреки всему. Мадам Помфри ничего не может посоветовать, она впервые лечит оборотня, пострадавшего от другого оборотня; зато недвусмысленно намекает, что пора бы на выписку. Бетельгейзе остается всего один экзамен. — Могу ли я побыть тут еще пару дней? — Он честно объясняет все мадам Помфри и просит о помощи. Юэн, как они с Дамблдором и договаривались, уже уволен, так что лазарет — последняя причина, по которой он еще в Хогвартсе. Несмотря на внешнюю кажущуюся строгость, Поппи — добросердечный и жалостливый человек, настоящая сестра милосердия. Она разрешает. После сдачи экзамена по ЗОТИ Бетельгейзе приходит к Юэну с яблоками. — Думаешь, мне здесь есть нечего? — Он не может сдержать улыбку. — Мне казалось, ты любишь яблоки. — Люблю. Не яблоки, хотя яблоки, конечно, тоже. Бетельгейзе улыбается так, словно прочла его мысли. Когда он думает об этом, ее улыбка становится еще веселее. — Не делай так, — Юэн принимается чистить одно из принесенных яблок. — Я случайно. Просто… услышала, — Бетельгейзе со смесью смущения и чувства вины отводит взгляд. Кажется, ее способности в легилименции стали лучше. Юэн не обижается. И это она тоже слышит. Бетельгейзе и не хотела бы, но иногда — очень редко — в ее голове будто сами собой мелькают его мысли. Голос. Она не говорит Юэну, что не слышит никого другого, и не знает, как себя контролировать. Но надеется, что со временем это пройдет. — Почему ты всегда чистишь яблоки? — Ее давно уже интересует этот вопрос. Сколько бы Юэн ни брал яблок, он всегда их чистит. Всегда. Даже если для нее. Он сильно хмурится, а потом мрачно и серьезно выдает: — Дёсны чувствительные. Бетельгейзе большого труда стоит не рассмеяться. Вместо этого она наклоняется, чтобы украсть кусок дольки прямо у него изо рта. И это отправляет ее куда-то за грань одним единственным движением: губ, языка, зубов. Они в общем-то не позволяли себе целоваться в лазарете, мадам Помфри возмущало уже то, что они регулярно спали рядом, но Бетельгейзе выглядела настолько жалкой, что мадам оставалось смириться и следить, чтобы они именно спали. Однако последний экзамен сдан, а Юэну уже намного лучше. Завтра они уедут. Его рука гладит ее по бедру, большой палец вычерчивает узор, поднимаясь выше. За три недели Бетельгейзе успела безумно соскучиться по этим прикосновениям, поэтому ей все равно, даже если кто-то увидит. Юэн любит кисло-сладкие сорта яблок, поэтому рот его сейчас такой же — кисло-сладкий. От каждого прикосновения губ щемит в груди. Случайно дотрагивается до шеи, как всегда делала раньше, и отдергивает руку, потому что он вздрагивает. Прерываются. Бетельгейзе сглатывает слюну, касаясь лбом его лба. Еще одна рана, которая до сих пор болит — из-за нее. Да, Юэн жив, но это скорее исключение. Чудо, которого не должно было произойти. Бетельгейзе все еще не может прийти в себя. Простить себя. Но единственное, что она решила наверняка: больше не убегать от него. Наклоняется, невесомо целуя страшный смертельный след. И надеется, что со временем боль тоже пройдет. Юэн невольно подставляется — ему и больно, и отчего-то приятно. Поднимает руку еще выше, под юбку, ткань топорщится. Нежная кожа на редкость горячая, даже горячее пальцев, а рот снова возвращается ко рту. Дразнится, заставляет его тянуться в попытке прихватить нижнюю губу. Он тоже скучал и почти каждый день мучился от невозможности где-нибудь уединиться с Бетельгейзе. Это, пожалуй, была худшая часть обязательного нахождения в лазарете. А сейчас, видит Бог, Юэн был на грани того, чтобы уложить ее прямо на скрипящую больничную койку. Ага. В лазарете. Где, вообще-то, на соседних местах, отделяемых плотными ширмами, лежит несколько особо невезучих учеников. Бедра подаются навстречу, достаточно только коснуться горячего белья. А стоит чуть надавить пальцами, сделать пару движений, забравшись под тонкую ткань, — и она отвечает, извиваясь, на каждое. Маленькая сумасшедшая девочка. Его девочка, только его. Мерлин, лишь бы никто не услышал этих липких влажных звуков. Держится за его плечи, ища опоры, а лицо… закушенная губа сдерживает стоны, и, Господи, у него каменный стояк от одного ее вида и ощущения горячей влаги на пальцах и под пальцами. Бетельгейзе почти всегда срывается на стоны, в том числе и если нужно вести себя тихо, но сейчас она жмурится, кусает себя за губы, лишь бы не издать ни единого звука. Дышит так тяжело, сочно, жарко. Уже ртом. Быстрее. И грудная клетка высоко поднимается от каждого рваного вдоха. Он не входит в нее даже пальцами, только гладит между скользких от смазки горячих складок, потому что совсем слетит с катушек, если почувствует, представит, если она кончит так, на его пальцах. Быстрее, быстрее, быстрее… Она плотно закрывает глаза, содрогаясь. А Юэн улыбается, рассматривая, как меняется ее лицо во время оргазма: брови сводит к переносице, облизывает пересохшие губы. Такая невозможно красивая. Через неделю опять полнолуние, но ему больше не страшно. — Хочешь я?.. — Бетельгейзе отдышавшись снова сглатывает слюну (и совершенно убивает этим), но Юэн успевает поймать ее под локти, не дав опуститься. — Мадам Помфри нас точно выставит. Ему кажется, что она хочет сказать «ну и что?», но потом вспоминает, что они, мягко говоря, не одни. — Ты как экзамен-то сдала? — Сейчас вот он сосредоточится на ее учебе, успокоится и все нормально будет. Всего денек-то потерпеть осталось. До первой кровати. Почему-то Защита от темных искусств давалась Бетельгейзе… не очень хорошо. Юэн всегда удивлялся, учитывая ее происхождение, но факт оставался фактом: при среднем знании теории (которую она нехотя, но все же изучала), в практике Бетельгейзе была ну совсем плоха. Будто что-то мешало. А когда у них еще и преподаватель выпал из окна Северной башни… — О, я так боялась завалить, но мне попался вопрос… про Протего и его разновидности! — От радости она чуть не пританцовывает, моментально позабыв, чем они только что занимались. — Если это не чудо, то я не знаю, что это. В общем, если не получу Тролль по Трансфигурации, у меня должны быть неплохие оценки. Неплохие? Юэн, приуныв, вспоминает свои «неплохие оценки» по СОВ, где среди «Удовлетворительно», да «Выше ожидаемого» было всего одно «Превосходно» — по травологии, естественно. Чудо, что обошлось без отрицательных. Если бы не война, не видать ему даже возможности учиться на мракоборца. К уровню ЖАБА Юэн, конечно, здорово взялся за учебу, но до этого все было весьма посредственно. А Бетельгейзе хоть и прогуляла половину триместра, наверняка сдала на порядок лучше. На зельеварение ей даже идти не пришлось — Снейп так гордился их с Дрейком наработками, что отправил те в Министерство и вытребовал для нее аттестацию без сдачи экзамена. — Тролль по Трансфигурации? Ты себя принижаешь, — Юэн фыркает и улыбается, когда Бетельгейзе плюхается на койку рядом. — Я перенервничала, промахнулась и натрансфигурировала усы самой Макгонагалл. — Ну… с заданием же ты справилась? — Да-а-а… но она была не в восторге. Макгонагалл строгий преподаватель, но человек при этом хороший и не без чувства юмора. Юэн надеется, что она не станет валить Бетельгейзе, и машинально чистит еще одно яблоко. Худенькое плечико прижимается к его боку — она такая теплая и маленькая, самая нужная на свете. И на душе спокойно и светло — прямо как в больничной комнате, где белые стены ловят солнечные зайчики из открытого настежь окна. Яблоня шумит листьями от порывов ветра, и звук этот напоминает о далеком детстве. Окно, каштан, качеля, жаркий июль. Запах штруделя из дома, отец, матерящийся, потому что уронил на ногу деревянный брус. С Бетельгейзе Юэн везде чувствует себя так же — по-домашнему. Протягивает ей половинку яблока, наблюдает краем глаза, как маленькие хищные зубки вонзаются в светлую мякоть. Пусть полная луна не ломает ей кости, пусть кровь ее не кипит, но Бетельгейзе такая же, как и он. Кошка становится зверем покрупнее. — Думаешь, он разбился? — Она вытирает губы костяшкой большого пальца и задумчиво смотрит в окно. Юэну безумно хочется солгать, сказать ей «да, разумеется», но вместо этого выходит только «не знаю». Не знаю. Это он тоже смутно помнит. Долгий взгляд с обрыва в поисках Сивого и никаких признаков его смерти. Поэтому нельзя расслабляться. Чтобы Сивый никогда больше не застал его врасплох, нужно… готовиться. Юэн принял решение: учиться быть волком. Рисковать так без аконитового зелья он больше точно не станет, и пока время есть, — Сивый в любом случае из норы вылезет не сразу, — полнолуния он будет проводить с пользой. — Малфой, наверное, не остановится. Для него я все еще угроза, теперь даже большая. — Только не начинай. Юэн уже готов разбухтеться, насупив брови, но Бетельгейзе улыбается и кладет ладошку ему на колено. — Я не… Просто правда придется уехать. Не говорит «нам», ждет. Смотрит робко, и Юэну кажется, что он даже слышит ее ускорившееся сердцебиение. — Я по-прежнему хочу уехать с тобой, ничего не изменилось. Поэтому он успокаивает. Есть вещи, которые нужно говорить вслух. Желательно неоднократно. — И вообще. Тебе не сбежать от меня, — добавляет вроде в шутку, но какая это шутка? — Я везде найду тебя. Всегда. Юэн по-прежнему без труда может найти ее по запаху: это не прошло ни после полнолуния, ни после мало-мальского заживления ран. И, кажется, не пройдет уже никогда. — Я больше не буду убегать, — Бетельгейзе точно верит в то, что говорит, взгляд у нее серьезный такой, решительный прям, как редко бывает. — Слабо верится, — но разве ей можно поверить? Это ведь натура такая. Кошка, которая гуляет сама по себе. Не убежит сейчас, найдет повод потом. Придумает какую-нибудь трагическую причину с самопожертвованием и желанием защитить, или еще что-то в этом роде. И Юэн отправится следом, конечно. Потому что его устраивает такая жизнь. Потому что это все именно то, что ему всегда было нужно. Снаружи в лазарете слышится какой-то шум, Юэн без труда разбирает «Где Бёрк?», сказанное холодным и требовательным голосом Снейпа, а следом раздаются громкие шаги в их сторону. Когда Снейп откидывает ткань ширмы и заглядывает внутрь хищным стервятником, Юэн и Бетельгейзе подбирают к себе ноги совершенно синхронно. — Мисс Бёрк, — он морщит нос и щурит глаза так, словно только что зажевал целый лимон. — Да, с-сэр? — Бетельгейзе подтягивает колени до подбородка и смотрит на своего декана с ужасом и страхом, будто он застал их на месте преступления. Какие бы поблажки Снейп ей не делал, Бетельгейзе его боится по-прежнему. Интересно, не связан ли он с ее везением на ЗОТИ? — Профессор Дамблдор хочет видеть вас завтра в два часа дня. Пароль — яблочный крамбл. Бетельгейзе пулей вылетает из лазарета, лишь бы Снейп не успел высказать чего-нибудь еще. Поэтому тот решает отыграться на Юэне. — Постыдились бы, — и начинает он со своей самой насмешливой рожей. — Да мы вообще… мы просто рядом сидели! — У Юэна аж дыхание перехватывает от возмущения. Ну да, просто сидели. Сейчас, по крайней мере. А что они там делали до этого, не считается! И вообще, ширмы людям на что? — А раскраснелся ты тогда почему? Да блин! Так, все, надо взять себя в руки, с этим троллем никакие оправдания не подойдут, на все найдет свой ценный аргумент. Ну и, в конце концов, какой смысл злиться? Снейп ему все-таки жизнь спас. Нашел, успел, примчался со своими склянками. Еще и целительной магией постарался. Пусть теперь всласть подкалывает сколько душе угодно. — Какая же ты ехидная скотина, Северус, — Юэн хмыкает, остыв. Если так подумать, он готов теперь дать ему хоть пожизненный абонемент на подколы. — Порадуйся за меня. Я жив, и я может быть даже… женюсь. — Женишься? — Снейп недоверчиво кривит бровь, а следом за ней и всю свою бледную физиономию. — Ты же конченный холостяк. И действительно. Смешная шутка, ага. Впрочем… Эта связь гораздо прочнее людского брака. Она уже есть и никуда не денется. — А что делать? —  У Юэна слишком хорошее настроение, поэтому шутку свою он свободно продолжает. — Она так без меня в следующий раз вообще Волан-де-Морта воскресит. От нее, знаешь ли, всякое ожидать можно. — М-да, — тянет Снейп, он бы и рад возразить, но не может. От Бетельгейзе действительно можно ждать все что угодно. Особенно, пока она так или иначе связана с Малфоем. — Что ж, я горжусь ей. Создать зелье такого уровня для школьника — серьезное достижение. — Но ведь большую часть работы сделал Дрейк. Он тоже молодец. — Но Дрейк не в Слизерине. — Ах, ну да, — Юэн закатывает глаза, — как это я забыл.

***

На следующий день Бетельгейзе бежит по лестнице к Дамблдору, даже не представляя, зачем еще он мог ее позвать. Кузена нашли и неделю назад закончили оформлять документы: как дядя и хотел, мальчика официально приняли в семью Бёрков. Теперь он тоже наследник. И Бетельгейзе, если честно, порывается вовсе отказаться от своей доли наследства и имени, понимая, какие проблемы могут из-за этого быть потом, но маме по-прежнему нужна Глостерия, а та подчиняется главе дома. Да и к матери кузена стоит сначала присмотреться, а то зная дядю Исидора, там может оказаться весьма… непорядочная и даже опасная женщина. Жить в родовом поместье Бетельгейзе все равно не собирается — это место вызывает слишком тяжелые воспоминания, — так что мальчику и его матери предложили туда переехать. Дамблдор очень во многом посодействовал. А мама там жить не собирается тем более. Морган после событий в Хогвартсе снова забрал ее из больницы к себе. Партизан из Глостерии вышел неважный: хоть прямой приказ Бетельгейзе она не нарушила, мама все равно все поняла. На выходных Дамблдор дал Бетельгейзе навестить их, пустив прямо через свой камин, так что амулет вернуть решено было лично. — Прости меня. Они сидели в скромной, но довольно уютной моргановской гостиной. Вазы с цветами, сервант с хрусталем, несколько картин на стенах. Сюда же перекочевал и портрет Алькора. В этот раз Бетельгейзе показалось, что брат улыбнулся, смотря на нее. Она обычно избегала его неживого взгляда с фотографий и портрета, боялась, что когда-нибудь просто не сможет отвернуться, засмотрится, пропадет. А тут внезапно позволила. И ничего случилось. Это был просто портрет. Мама же в свою очередь впервые смотрела на нее с такой строгостью, небось стрясла с Моргана все подробности. Выглядела она здесь значительно лучше, чем в больнице, даже эмоциональность вернулась. Пожалуй, раньше послушная Бетельгейзе и повода-то ругать себя не давала, а тут… Если бы могла, мать наверняка устроила бы ей дикий разнос. Раньше она ругалась только на Алькора — редко, но в отличие от Бетельгейзе он поводы давал. Например, после того, как отец его высек за помощь мракоборцам. Алькор тогда лежал на животе, подперев щеку рукой, и только закатывал глаза, пока мама распинала его за такую «возмутительную глупость и недалекость» и меняла примочки на ранах. Бетельгейзе уже и забыла, какой была ее семья в обычных «житейских» ситуациях. А теперь мать поджимала губы точно так же, как с Алькором, и щурила глаза. Весь ее вид говорил: «ты своей головой для разнообразия подумать попробовала?» и «я ужасно в тебе разочарована». Но Бетельгейзе почему-то не было обидно. Наоборот. И разревелась она совсем не от этого, хоть и понять, почему именно, никак не могла. Увидев ее слезы, мама сразу смягчилась, закусила губу, ткнулась лбом в плечо. Прижалась, содрогнувшись всем своим изувеченным телом. После этого Бетельгейзе проплакала у нее на груди наверное, час. Мама не могла ни обнять, ни притянуть к себе, только гладилась все щекой и монотонно раскачивалась из стороны в сторону. Качала ее — прямо как в детстве. А потом запела — тихо-тихо, не размыкая рта, одними связками. Свою старую колыбельную, похожую теперь скорее на кошачье мурчание, чем на песню. Бетельгейзе не помнила слов, но слушала почти не дыша. И вся эта боль, страх и ужас будто уходили вместе со слезами. Мама целовала ее в лоб и щеки, и обрубки плечей тряслись от таких же слез, но она была при этом совершенно… счастлива. Тогда Бетельгейзе наконец в полной мере осознала, что жива. И впервые не чувствовала себя за это виноватой. Что ж, это был чертовски сложный год, но хорошего в нем оказалось все-таки больше. — Что это, профессор? — Бетельгейзе бережно принимает длинный футляр из рук директора. Дерево крышки украшено изящным узором — неброским, но выполненным со вкусом. Сегодня кабинет встретил ее уже привычной теплотой и какой-то даже торжественностью. Примерно так Бетельгейзе чувствовала себя здесь в первый раз. — Я обещал вашему дяде перо Фоукса. Он хотел сделать новую волшебную палочку для дома Бёрков. К сожалению, когда Фоукс, наконец, — Дамблдор красноречиво смотрит на феникса, — согласился, было уже слишком поздно. Но не пропадать же такому чуду? Поэтому я озаботился созданием волшебной палочки сам. Она ваша. От упоминании дяди в сердце тянет тоской. Вряд ли он планировал отдать эту палочку ей, но… Щелкает тихо крышка, пальцы вынимают простую темную палочку из остролиста. Никаких там вычурных элементов, свойственных родовым волшебным палочкам. Лаконично, просто и практично. Это скорее похоже на Дамблдора, чем на дядю Исидора. Бетельгейзе уже и не помнит, как ее собственная палочка когда-то ее выбрала. И где. В их семье это событие не было чем-то торжественным. Древко вибрирует в ладони, отзывается странно и слишком уж рьяно. Пальцы делают взмах. Огонь в камине вспыхивает с такой силой, что высоченный столб пламени поднимается вверх до самого потолка. Фоукс издает испуганное кудахтанье и опасливо перелетает на спинку хозяйского кресла. Хоть фениксы и сгорают в пламени, чтобы возродиться, обычный огонь они, видимо, не так уж и жалуют. Чем больше Бетельгейзе трясет палочкой, тем становится хуже, потому что пламя следует за каждым движением и опаляет стены. Дамблдор, вздохнув, тушит камин одним движением, а Бетельгейзе спешит убрать палочку в футляр. — Полагаю, профессор… это не моя волшебная палочка. Она буквально впихивает футляр обратно ему в руки. Дамблдор не выглядит удивленным, напротив, он будто ждал чего-то подобного: смотрит, опустив свой крючковатый нос, на виновницу едва не разгоревшегося пожара, цокает языком. — Увы, перо феникса не отличается покладистостью, боюсь, хозяина она выберет еще нескоро. Что ж, придется вернуть ее в лавку Олливандера, — Дамблдор закрывает футляр получше и отправляет в один из многочисленных ящичков своего стола. — Да, профессор. Если она предназначена моему кузену, она там и найдет его. А если нет… Бетельгейзе пожимает плечами. Она не знает, вправе ли вообще распоряжаться этой вещью. Но если вправе, то так действительно будет лучше и правильнее. — У меня есть для вас куда более полезный подарок, — Дамблдор тепло улыбается и протягивает ей в руки толстенькую тетрадь, от и до исписанную чернилами. Заметки о фазах луны, о магических фиалах, о мандрагоре… Неужели? Бетельгейзе удивленно поднимает взгляд на директора, не верит своим глазам. — Вам это пригодится, думаю. Я, конечно, настаиваю на официальной регистрации, но… — Дамблдор разводит руками. — Проследить за соблюдением всех условностей я уже точно не смогу. — Спасибо, профессор! Бетельгейзе хочется кинуться и обнять директора, но воспитание все же не позволяет. Счастливая она потом бежит по лестнице, положив бесценные записи в школьную сумку. Остается только встретиться с Гвинет и Томом, и можно ехать. — Ну что, уже собрались? — Гвинет встречает ее в вестибюле. Том вместо приветствия как обычно просто кивает. У них тогда в лесу что-то произошло, но ни один, ни другая ничего Бетельгейзе рассказывать не стали. Просто внезапно все изменилось, откатилось — будто маховиком времени — к тому моменту, когда они еще только познакомились. Нет больше ни взглядов украдкой, ни смущенных улыбок, ни сплетенных пальцев. Они даже ходят по обе стороны от Бетельгейзе, а не рядышком как раньше. — Да, а вы? Ученикам предстоит ждать Хогвартс-экспресс еще несколько часов, но Том и Гвинет уже явно «на чемоданах». Они решают прогуляться втроем в последний раз возле Черного озера: проходят мимо боярышника, под которым сидели на дне рождения Гвинет, то и дело всматриваются в темный Запретный лес. Хогвартс и правда не такое уж и безопасное место. Малфой доказал это: в школу после полнолуния прибыло по меньшей мере четыре проверки, а Дамблдору даже выдвинули какие-то там обвинения Комитетом попечителей. Хоть никто и не пострадал, обсуждению произошедшее подверглось бурному. Еще бы, как же можно было подвергать детей опасности и не сообщить в Министерство магии о планируемом нападении Пожирателей смерти? Однако сплоченный преподавательский состав Хогвартса в обиду своего директора не дал, так что дело быстро замяли. Да и Малфой, боявшийся за собственную задницу, предпочел затаиться. Без диадемы он снова стал очень предусмотрительным и осторожным. Вся эта «армия» псевдо-пожирателей, которая оказалась обычными людьми, — жители Хогсмида, несколько клерков из министерства и даже одна пожилая колдунья, которая давно вышла на пенсию, — по приходу в себя после действия Империуса и двух слов связать не могла. Ни одной зацепки в воспоминаниях, ничего. Малфой хорошо над ними поработал. Остается только надеяться, что без этой проклятой диадемы он так больше не сможет. До сих пор не получается смириться с тем, что Дамблдор отпустил его. Зачем? Пожалел Нарциссу с маленьким ребенком? Да вряд ли. Но у Малфоя еще есть так необходимый Дамблдору дневник, от которого он вполне может попытаться избавиться после печального опыта с диадемой. А без Малфоя эта вещь останется похороненной где-то в тайных закоулках его подземелья, и Бог знает, где и когда всплывет потом. — Прикинь, Том отказался от приглашения Паддлмир-Юнайтед! — Возмущенно говорит Гвинет, отвлекая Бетельгейзе от размышлений. — Что? Почему? — Новость удивляет и, если честно, не очень-то радует. Бетельгейзе и так беспокоится о Томе — слишком он в последние недели стал тихим и безразличным ко всему. Словно потерял необходимость притворяться. Но ведь квиддич ему по-настоящему нравился. — Ну… — тянет Том, — я не могу бросить школу. Последний курс все-таки, аттестация. — Но зачем тебе школа, если ты станешь спортсменом? — Бетельгейзе непонимающе воздевает брови. Способностей сдать аттестацию без учебы у Тома точно хватит, а упускать сейчас такую возможность… При всей своей далекости от мира спорта, даже Бетельгейзе понимает, что возможное участие в предстоящем через год чемпионате мира даст Тому и славу, и почет, и очень крупную сумму к счету в Гринготтсе. — Там, куда я хочу поступать, все строго, — Том прячет руки за спину и отводит взгляд. — И куда ж ты хочешь поступать? — принимается допытываться Гвинет. Очевидно, он до сих пор ничего не рассказал даже ей. Том хмурится и зажимается еще сильнее, будто боится, что его поднимут на смех, если признается. — Говори уже, — Бетельгейзе тоже подключается, и Том, театрально вздохнув, под двойным натиском сдается. — Я хочу стать колдомедиком. Громкий дуэт из протяжного «ЧЕГО?» слышен, наверное, на другом конце озера. — Ты прикалываешься, — Гвинет скрещивает руки на груди, поджав губы, — давай колись, мне нужна правда и только правда. Том и колдомедик? Это из какой параллельной вселенной? — Я говорю правду, — Том раздраженно смотрит на мутную темную воду, в которой плавают зеленые листья, грубо сорванные с ветвей недавним штормом. — Это полезно. — Но, Том… Ты же сам говорил, что не хочешь… Это ведь опасно. Для здоровья, — Бетельгейзе в отличие от Гвинет говорит мягко, даже неосознанно за плечо его трогает. Какими бы ни были мотивы Тома, он стоял с ней в окружении оборотней. Без него бы она там точно погибла: сейчас дико, но тогда Бетельгейзе в один момент почти решилась сдаться на растерзание. Ей уже было плевать и на месть, и на обещания, лишь бы Сивый и Гамп отвлеклись от Юэна. Даже если бы они ее… все… втроем. Бетельгейзе правда хотела этого. Стать таким же мясом, растерзанной тушей, как Алькор. Обглоданными костями. А Том не дал. Как тут не испытывать к нему чувство благодарности? Том — странный друг, но все же друг, который был с ней в самое сложное время. И с ней же на пару не спал ночами, стряпая зелье — пусть ради собственной выгоды (Снейп добился автоматической аттестации и для него, на следующий год, чтобы не пришлось сдавать ЖАБА), но все же. С Томом все просто и по-деловому, как Бетельгейзе понятнее и привычнее. Не так, как с Гвинет, которая взяла и пошла к оборотням за ней, потому что не могла бросить друга в беде. У Гвинет в ее золотой голове не укладывалось, как же можно иначе? Если друг в беде, его надо спасать. А Бетельгейзе теперь еще только предстоит понять, как все это работает. Ну и, конечно, если бы не Гвинет, Том ни за что не пришел бы на помощь. Они оба невозможно ей дороги. И от этого сильного распирающего грудь чувства хочется их обоих покрепче обнять. Бетельгейзе улыбается. — Просто я в лесу опять стоял и ничего не мог сделать. Когда профессор умирал. Так же как с Саймоном, — Том поднимает с земли плоский камешек, чтобы виртуозно запустить прыжками по воде. — Мне не нравится, когда я чего-то не умею. Том находит прекрасное оправдание своему решению, но Бетельгейзе не может поверить до конца его словам. — О, ну, теперь понятно, — ворчит Гвинет. — В этом весь ты. Да и Гвинет, скорее всего, не верит тоже. Просто, как обычно, выбирает удобную позицию. Том так сильно хочет быть для нее «хорошим человеком», что выбрал профессию, требующую наибольшей отдачи и самопожертвования. И что тут сделаешь? Вряд ли такой человек — способный просчитать все риски наперед и всегда безошибочно определить вариант с наибольшей выгодой — отказался бы от больших перспектив, если бы не был настроен со всей решимостью. — А я вот предложение от Паддлмир-Юнайтед приняла, — задумчиво добавляет Гвинет, чем вызывает очередную порцию удивления Бетельгейзе и еле заметную улыбку Тома. — Ну а что? Я на последнем матче так Тому бладжером влепила, что они ко мне сразу пришли. — Я поддался. — Ой, молчи уже. Теперь звездой буду я. Смех разлетается над озером с тройной силой. А потом Бетельгейзе снова бежит, вспомнив про время, к калитке Хогвартса. Она вообще много бегает в последние дни, все спешит куда-то, летает. И ощущение ветра, бьющего в лицо, ей так сильно нравится, что бегать хочется все чаще. Недавно Юэн сказал, что чтобы в боку не кололо при беге, надо делать выдох вместе с шагом правой ногой. Совет оказался очень действенным. Он стоит возле яблони, прислонившись к короткому стволу спиной. Ветви спускаются чуть ли не до земли — Юэн прячется под ними в тени от солнца. Яблоня отцвела, но кое-где еще сохраняются запоздалые белые цветы, и вся земля под ногами усеяна лепестками. Неужели это все на самом деле? Рядом их чемоданы, клетка с обалдевшим от уличной красоты попугаем. Неужели они и правда могут сейчас взять и уехать вместе? И не выйдет из леса толпа пожирателей смерти, и не прибегут волки, и земля не разверзнется. Ничего не случится. Бетельгейзе замедляет шаг, зная, что Юэн уже ее заметил. Они просто будут вместе. Живые. Оба. — Куда тебе столько вещей? — Юэн бросает взгляд в сторону ее чемоданов. — Я пока донес все… устал. Кажется, он собирался сказать «чуть не сдох», но в последний момент передумал. — Что помешало тебе воспользоваться волшебной палочкой? Бетельгейзе, конечно, знает, что. Юэн пристыженно поджимает губы. У него своих неподъемных сундуков с бутылками три штуки, и это не взирая на то, что часть осталась Снейпу. — И ты еще будешь мне что-то говорить за мои чемоданы? — Бетельгейзе смеется, вручая попугаю через прутики клетки кусочек яблока с обеда. Они могли бы отправить багаж отдельно, если бы знали куда. Гостиницу в Дурнессе, куда они собирались изначально, еще только предстоит найти. — Не во все магловские гостиницы пускают с животными, — Юэн тоже подходит к клетке, наблюдая за сражающимся с яблоком попугайчиком. Бетельгейзе неосознанно хочется вцепиться в клетку, прижать к себе. И так страшно сразу, и плохо, почти до тошноты. Почему? Если нужно будет, конечно она оставит попугайчика здесь. Или отдаст Гвинет. Цветы же они, вон, оставили на время в теплицах у профессора Стебль. Все нормально, это не проблема. Почему все ее естество так содрогается из-за какой-то птички? — Мы придумаем что-нибудь. Пальцы у Юэна горячие как всегда, мягко сжимают ее руку, и страх отпускает. Конечно, дело не в попугае. На Бетельгейзе теперь очень часто нападает такая паника, порой и вовсе без причин. — Надо все-таки дать ему какое-то имя, — вздохнув, предлагает Юэн. Они сидят на земле, Бетельгейзе не понимает, почему уже утыкается лицом в его грудь, но успокаивается с каждым прикосновением: Юэн ласково гладит ее по голове. Волосы растут медленно, но стричь их она больше точно не будет. — Да, наверное. Знать бы еще, какого он пола. — Придумаем что-то нейтральное. Юэн думает о себе после плена. Он, несмотря на почти полное отсутствие воспоминаний, долго еще страдал такой же херней, как сейчас Бетельгейзе. Трясся, колотился, не понимая, почему вдруг не хватает кислорода и воздух вокруг становится таким горячим. Снейп предупреждал — если вернуть воспоминания, то вернется все. В том числе и пытки. Но в сущности какая разница, помнишь ты умом их или нет, если тело помнит? И все-таки Юэн немного жалеет, что, бездельничая в лазарете, согласился на это. Он хотел вспомнить Бетельгейзе, маленькую, одинокую, сидевшую за дверью в подземелье. А вспомнил о ней то, что никогда в жизни не хотел бы вспоминать. Теперь защищать ее хочется почти параноидально, до фанатизма. — Знаешь, я кое-что вспомнил, — Юэн начинает издалека, так легко и непринужденно, будто это просто старое-старое воспоминание, пережиток прошлого. — Несколько лет назад, когда я попал в плен и сидел в темнице, в соседней камере была девочка. — Да, господин мракоборец, — она называет его совсем так же, как и тогда, и Юэн улыбается. На самом деле он надеялся, что она не помнит. Ничего, из того, что было тогда. — Ты давно поняла? Вряд ли тот Юэн в темнице мог представить, что через несколько лет именно с ней будет собирать свои чемоданы. А может быть, поэтому его к ней и тянуло всегда? — Когда увидела твои шрамы. Фамильный хлыст семьи Бёрков ни с чем не спутать. Я же говорила, что мой шрам… такой же. Юэн тогда не понял, не связал одно с другим, в конце концов, мало ли у Пожирателей смерти волшебных хлыстов? — Почему ты не объяснила? — Все же мой брат пытал тебя, — Бетельгейзе отвечает нехотя и вздыхает. — Я… Боялась, что тебя это оттолкнет. Про брата ее он вспомнил тоже очень много. Слишком даже. — Твой брат… не был плохим человеком. Юэна так бесило, как Бетельгейзе раньше постоянно отзывалась о брате. Он для нее был чуть ли не идолом. И нужно было теперь рассказать ей кое-что очень важное, но… — Ну, что ж, к морю, так к морю. У Юэна нет сил. Не сейчас. Для него это тоже сложно. И вообще, если Алькор не смог рассказать сам, должен ли он? Бетельгейзе поднимает голову и радостно улыбается. В отличие от Юэна, она рада, что он ее помнит. Бетельгейзе думает о том, что это, наверное, судьба — что они уже были знакомы раньше. — Смотри, что мне дал Дамблдор, — она суетливо достает из сумки дамблдорский подарок и протягивает Юэну. — Он за этим тебя звал? — Он бегло листает страницы, пока не замирает, наконец понимая, о чем там написано. — О… Розье тоже пытался стать анимагом. Юэн опускает взгляд, шуршит машинально страницами. Конечно он винит себя во многом, что касается Розье. Бетельгейзе тоже стыдно. — Да. — Но что было, то было. Розье тот еще жук навозный, он сам во всем и виноват. — А теперь буду пытаться я. Надеюсь, мои попытки под твоим строгим контролем пройдут успешнее. Бетельгейзе хочется отвлечь Юэна от неприятных мыслей, поэтому она легко заигрывает, жмется к нему, заглядывает в глаза. Розье точно не стоит его переживаний. — А это не опасно? — Юэн хмурит брови, ее уловка быстро действует. — Ну, спать с листом во рту… Можно ведь подавиться. — Признайся, тебя волнует совсем не то, как я буду с этим листом во рту… спать. Касается пальчиками его щек, ловит губами улыбку. Солнце греет спину, пробираясь меж ветвей яблонего дерева. — Начинаю наверстывать уже сейчас, — шепчет Юэн и целует ее в ответ. Мягко и ласково. Здесь очень тихо, только стрекот кузнечиков вплетается в шум ветра, и сидеть бы так на траве вечно. Целовать его, чувствуя теплое живое дыхание, гладить грудь, выискивая под тонкой летней рубашкой биение большого и сильного сердца. Неважно, сколько они еще смогут быть вместе, перегорят ли когда или наскучат, важно, то, что сейчас. И то, что они оба дышат. Даже если друг другом. Потом они, завидев вдалеке Снейпа, поднимаются с земли, собирают свои вещи: Юэн все пытается решить, как тащить три сундука бутылок и чемодан с одеждой, а Бетельгейзе колдует небольшую тележку и аккуратно расставляет свои чемоданы с клеткой там. С поклажами Юэна такой номер не прокатит — никакая тележка их вес не выдержит. Разве что только садовая. — Может оставишь профессору Снейпу? — торопливо шепчет Бетельгейзе, потому что Снейп уже приближается, чтобы выпустить их за пределы школьных ворот. Хоть мракоборцы и покинули школу, стандартные охранные чары восстановились почти сразу. — Да ни за что. Тут половина даже не готова еще, — ворчит Юэн. — Им настаиваться и настаиваться. — Когда ты вообще успел все это сделать? — Буфет изрядно пополнился в последние дни до полнолуния. Бетельгейзе тогда с трудом впопыхах нашла нужную настойку на шиповнике, а сейчас, наконец, подвернулась возможность спросить о причине такого нашествия настоек. — У меня было… много свободного времени, пока ты сидела в Выручай-комнате с Дрейком, — Юэн сердито скрещивает руки на груди. И, Мерлин, какой же он все-таки милый, когда ревнует. К ним, наконец, подходит Снейп: с легким интересом взирает на внушительный багаж, переводит взгляд на горе-путешественников. — А почему не Филч? — Юэн решает действовать на опережение и не дает ему задать закономерный вопрос: куда вам все это? — Могу сходить за ним, — ехидно парирует Снейп и разворачивается на пятках, будто действительно собирается уйти. — Стой-стой! Мы так до завтра отсюда не выйдем. — Да что ты? — Благословлять будешь? — Иди к черту. — Сойдет. Бетельгейзе смеется, наблюдая за их короткой перепалкой, но не вмешивается. Стоит рядом с Юэном, а он машинально то волосы ей за ухо уберет, то одежду ее оправит. И она ведь так же совсем, чемодан вот незаметно у себя на тележке пристроила. Еще и повторяет за ним неосознанно многое. Так же скрещивает руки на груди, так же голову на бок склоняет (Юэн всегда замечал эту привычку за ней, но никогда не замечал за собой, а она заметила и впитала еще в тот далекий ноябрьский день в Совятне). Снейп смотрит на этих двоих, и в голову ему приходит совсем не снейповская мысль: они похожи на волчью пару. Он понимает, что, скорее всего, больше никогда их не увидит. И улыбается. Юэн делает глубокий вдох и мановением волшебной палочки выстраивает перед Снейпом в ряд три сундука. — И что же тут? — Тут твой запас выпивки на ближайший год. — Какая щедрость. — От сердца отрываю. Итак, слушай, — Юэн, активно жестикулируя, принимается наставлять бедолагу Снейпа. — Виноградную надо настаивать еще две недели в тепле. Не перепутай с вишневой. Там есть этикетка. Мятная уже почти готова, ее осталось процедить. Медовую вообще до осени не трогай. И умоляю тебя, не угробь настойку на имбире. Через месяц ее надо будет перегнать… Снейп слушает внимательно, вроде как даже запоминает. Он виртуозный зельевар, но вот обычные алкогольные настойки сам вряд ли когда делал. Может, это послужит толчком для нового увлечения мрачного нелюдимого слизеринского декана? Было бы здорово. — Можешь просто прислать мне инструкции письмом? — устав слушать, спрашивает Снейп, потому что в голове у него уже все перемешалось. Кого там куда перегонять и цедить?.. — Ты безнадежен, Сев. Не мог придумать другого повода, чтобы попросить писать тебе письма? Снейп шумно выдыхает носом, не найдя достойного ответа. — Да чтоб тебя флоббер-черви сожрали, — поэтому оставляет только свое привычное ругательство. Невозмутимо и почти дружелюбно. — Да-да, я тоже буду по тебе скучать. Волна магии проходится туманом по воротам, когда Снейп, наконец, отворяет их. Вот и все. В самом хорошем смысле. Впереди — лес, Хогсмид, станция. Впереди — что-то совершенно неизвестное. Они на прощание машут Снейпу и идут по старой дороге, изъезженной колесами школьных карет. Юэн берет Бетельгейзе за руку, и Хогвартс остается позади. Тележка сама катится следом; пока они еще в волшебном мире, можно позволить себе немного магии. Сколько им придется жить среди маглов и перебираться из гостиницы в гостиницу? Суд давно прошел, и Бетельгейзе даже не подумала туда явиться, но она все еще опасна для Малфоя, и он наверняка не оставит ее в покое. И тем более не оставит Сивый. Наверное, надо будет поискать какое-то более постоянное жилье, может быть в маленькой магловской деревушке, где найти их будет сложнее. И вот тут появляется новая проблема. Кое-что, что безумно беспокоит Бетельгейзе: на самом деле не многим меньше, чем Малфой или Сивый. Ей ужасно стыдно, и она долго думала о том, как признаться Юэну. Поэтому сейчас, остановившись, отпускает его руку, сглатывает нервный ком и чувствует, как заходится сердце. — Юэн, я должна тебе кое-что сказать. — Что? — Он заметно напрягается и всматривается в ее лицо очень пристально, будто ждет, что ему сейчас по меньшей мере признаются в убийстве человека. — Ты знаешь, что я неплохо умею… наводить порядок в доме. Но должна сказать, что я совершенно, — она нервно заламывает пальцы и делает глубокий вдох, — не умею готовить. Фух, ну все, призналась. Это же просто позор, но она никогда и не пыталась. А зачем, если есть домовик? Бетельгейзе хорошо умела заваривать чай, могла весьма недурно приготовить глинтвейн — этого ей хватало. И вот только когда Юэн сказал, что хочет быть с ней, — то есть, понимаете ли жить с ней, — неожиданно задумалась. Для совместной жизни это ведь чертовски важно! Да, они уже не один месяц в общем-то жили вместе, и все было относительно нормально (по крайней мере, на компромисс идти умели оба), но в Хогвартсе-то опять домовики готовили, а тут все, не будет ни домовиков, ни Хогвартса, и по гостиницам скитаться они долго точно не смогут. Бетельгейзе всю голову себе сломала и последние дни допекала Гвинет распросами о готовке: Гвинет только потешалась, не понимая, «как можно так хорошо шарить за зелья, но при этом не уметь поджарить даже яйцо». Юэн смотрит на Бетельгейзе очень долго и очень задумчиво, недоумевающе как-то, и ей кажется, что прошла уже целая вечность. Господи, ну почему он молчит?! Все, кошмар, это ужасно. Зачем ему такая неумеха? Правильно, не… А он, наконец, отвечает: — Я — умею.

13.01.2022