Зелень

Бежать-бежать-бежать. Быстрее. Бежать, значит, жить. Только так она выжила в прошлый раз. « — Прыгай в окно. Не бойся. Бетельгейзе даже палочку в руках толком держать не могла, потому что были сломаны пальцы. Алькор успел вбежать в комнату, оттолкнуть заклинанием волка, но тот быстро перегруппировался и отрезал путь к отступлению, загородив собой дверь. Оба тяжело дышали. Комната маленькая, оборотню было не развернуться, но Алькору короткая дистанция на руку тоже не играла. Он стоял, закрывая собой Бетельгейзе, и точно так же готовился к броску, как и Сивый. Они чего-то ждали. Считали количество вдохов и выдохов. Смотрели друг другу в глаза. — Прыгай, прошу тебя. — Я не хочу… Я не оставлю тебя… — она захныкала. — Ты умница. Ты справишься. Найди маму. Я догоню. Бетельгейзе не верила, но ей ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Она всегда подчинялась. Была послушной девочкой, делала то, что говорили. Особенно, если говорил брат. Она услышала болезненный вскрик за своей спиной, но все равно побежала. Вперед, в лес, окружавший поместье Бёрков. Бессмысленно зовя на помощь маму — но матери не было в лесу и быть не могло. Волк бежал за ней». Алькор, зная, что Сивый придет, обманул их, чтобы защитить. Отправил в гости к Малфоям. Но Бетельгейзе попросилась вернуться домой, сославшись на головную боль и желание спать, а мама осталась с тетей Нарциссой на чай. Бетельгейзе слишком хорошо понимала Алькора. И смотрела на лунный календарь с содроганием. Понимала, что вряд ли это совпадение. Мама про их проблемы с Сивым была не в курсе. Брата дома не оказалось. Она почти поверила, что это все просто паранойя, выработанная долгими годами жизни в постоянном напряжении. Поднялась к себе — голова и правда побаливала… Сивый ждал ее в комнате. Вздрагивает, слыша треск сломанных веток. Направляет волшебную палочку в сторону источника звука. Глупо. Кто-то же все равно должен ее «сопроводить», так что палочка вряд ли понадобится. — Спокойно-спокойно! — Гвинет выходит, подняв руки, а следом за ней максимально сердитый Том. — Это всего лишь мы. — Какого черта вы здесь делаете?! — Бетельгейзе повышает голос, крича на них. Главным образом, конечно, на Гвинет. — Ну я… — Я не смог ее остановить. Но ты помнишь, что я тебе сказал? — Уходите, сейчас же. Не смог он, как же! Мерлин... В чаще Запретного леса темно и сложно понять, что творится снаружи. Луна может взойти в любой момент. — Гейз, что за фигня происходит? Мы уйдем, но с тобой. — Я не могу, — Бетельгейзе вся обращается в слух, ей кажется, что где-то снова трещит валежник. — Это я ей тоже объяснял. — Ну, тогда и я не уйду, — Гвинет решительно вытаскивает волшебную палочку, прислушиваясь вместе с ней. — Спрячьтесь, живо. Кто-то действительно приближается. Когда Гвинет и Том прячутся за какой-то колючий куст, за которым прятались до этого, из-за стволов деревьев выбегает… Жозефина. Ее одежда порвана, а взгляд безумен. — Они… они… — Жозефина всхлипывает, подбегая к Бетельгейзе, и хватает ее за руку обеими руками. — Они убьют меня. Они убьют меня. Они сказали, что убьют меня, если я не приведу тебя. Мерлин. Почему из-за нее столько человек сейчас в опасности? Нужно было просто нарушить Непреложный обет. Так было бы правильнее, намного, ничего бы из этого не случилось. Гвинет и Том не сидели бы в лесу между группой Пожирателей смерти и оборотнями, которые вот-вот должны обратиться. Преподаватели и Морган не сражались бы сейчас с опасными преступниками. Профессор Дамблдор и мракоборцы не находились бы в лазарете. И Юэн… А что было бы с Юэном? Она сознательно готовила ему собственную участь. Отказывалась признавать это, но… Брат поступил с ней и с матерью точно так же ведь. Возможно, он рассчитывал убить Сивого и выжить: этими мыслями Бетельгейзе себя утешала и убивала одновременно, потому что если так, то Алькор погиб, потому что она вмешалась. Но скорее всего — тоже пожертвовать собой, лишь бы избавить ее от врага, который ни перед чем бы не остановился. Дамблдор прав — она эгоистка. Но, Господи, пусть все останутся живы. Пусть никого не ранят клыки. Пускай ее страх снова быть виноватой в чьей-то смерти или ранении — эгоизм. Она не может согласиться на помощь Юэна. Просто не может. Знает, что он все равно пойдет за ней, но рассчитывает… успеть. «Я хочу быть с тобой» Спотыкается. Бетельгейзе тоже хочет быть с ним, уехать — куда угодно, хоть к маглам, хоть в глухой лес. Больше всего на свете. Она безумно хотела ответить, но так и не решилась, потому что… потерялась. В самом дремучем и беспросветном лесу, какой только можно представить: из множества сомнений и противоречивого желания жить. В носу опять щиплет. Потому что хочется, чтобы Юэн снова держал ее за руку. Бетельгейзе прижимает ладонь, которой он касался, к губам. Судорогой сводит плечи. Ей так страшно, так, Боже… Он бы, как обычно, обнял. Погладил бы по голове. Если бы был рядом. Жозефина качается на сломанных каблуках и безостановочно трясется. Ведет Бетельгейзе долго, куда-то в самую глубь Запретного леса, где уже не водятся ни кентавры, ни единороги. Только тьма и создания ночи. Чем дальше Бетельгейзе заходит, тем больше кажется, что все это напрасно. Что люди все равно подвергают себя опасности из-за нее, так почему бы просто не остановиться? Обет исполнен — Малфой ничего не говорил о том, что она должна умереть. Бетельгейзе может выбрать себя прямо сейчас. Убежать, пока еще есть время, позвать на помощь, спрятаться в Хогвартсе. Но тогда пострадает Жозефина, ни в чем неповинная женщина, почти обезумевшая от ужаса — белки ее глаз жутко вращаются. Неизвестно, что еще с ней сделали (вдруг Непреложный обет тоже?) и что сделают, если Бетельгейзе сбежит. А потом вспоминает, что защитные чары со школы сняты, значит, Сивый придет за ней и туда. Безнадежно. Помимо эгоизма она страдает еще и трусостью. Минутная слабость проходит. Неожиданно все становится ярче — между стволов деревьев впереди появляется свет. Тем временем Гвинет и Том, хоть и держатся на расстоянии, продолжают их преследовать. — Что здесь делает Жози? — обеспокоенно спрашивает Том. Он вспоминает слова Бетельгейзе: ту высокоморальную чушь про бессердечную скотину, чувства людей и все такое. Тома это задело. Но, наверное, она была права, и он действительно поступил... нехорошо. — Итак, каков план? — смотрит на Гвинет, которая явно совсем не рада появлению «раскрашенной вертихвостки». — План? Ты у меня спрашиваешь?! Это ты по части планов! — Я незаинтересованное лицо. Если бы не ты, я бы уже готовился ко сну, между прочим. Сейчас Жозефина выглядит смертельно напуганной и изнеможенной: после нападения Малфоя она все это время провела в лазарете и до сих пор очевидно не оправилась. Так что Том и сам не прочь пойти за ними — возможно, реабилитировать себя. Если он поможет ей выйти из леса, она наверняка его простит. — Ладно, пошли, проследим. И они идут — мимо болота, мимо того самого старого грота, где растут дьявольские силки, мимо оврагов и сопок. Летом тут передвигаться в разы проще и быстрее, чем в снежных сугробах зимой. Держатся на расстоянии, но не отстают. Когда Жозефина и Бетельгейзе останавливаются, Том с Гвинет прячутся за огромной сосной, продолжая наблюдать. Достаточно близко, чтобы все видеть и слышать. Жозефина перестает трястись. Криво улыбается, смотря на Бетельгейзе. — А я тебе говорила: не жди ничего хорошего от этой шмары волосатой, — Гвинет зло сплевывает на землю и целится волшебной палочкой, готовая атаковать. — Что она… — Оу… — … делает. Жозефина снимает парик, использует заклинание отмены и размазывает морок по лицу. Она — или вернее он — быстро переминается с ноги на ногу, подпрыгивая, словно разминается перед бегом. Разогревается. Трясет головой и плечами, ухмыляется во весь рот. — Флегонт Гамп. Вот как, — Бетельгейзе произносит ничего не значащее для Тома и Гвинет имя, но, похоже, они знакомы. — Мне больше нравилось «Жозефина». Ах, как хорошо быть женщиной: немного зелья красоты, макияж, красивые волосы — никто и не подумает ничего на глупенькую влюбленную журналистку, — Гамп кривляется, но уже не так старательно. Все его движения — ладошка у рта, жеманность, — нарочито преувеличены и смотрятся гротескно. — Твою мать, она — мужик. Несмотря на весь ужас ситуации, Гвинет не может удержаться от хрюкающего смеха в кулак. — Так вот почему она мне не давала. Мерлин. И он же… — Ну ты и лузер, ха-ха. Том никак не был готов к такому повороту. Ему нравились исключительно девушки, а секс или даже просто поцелуи с парнем… Иисуси! — Томми, мой мальчик. Я знаю твой запах, иди сюда, — Гамп поворачивается в сторону, где они сидят, говоря голосом сладко-елейным, и манит своими изломленными судорогой белыми пальцами. — Она нас заметила… — Том в ужасе прислоняется спиной к дереву. — Он. А Гвинет до сих пор гадко хихикает. — Ну же, Томми. Я так давно ждал этого, — Гамп отходит от Бетельгейзе, будто забыв про нее, и то ли играется, делая вид, что пытается определить, где они, то ли действительно не понимает. — Отвали от него, ты, мерзкий педофил-извращенец! — Гвинет выглядывает из-за дерева, метко кидая в Гампа прошлогодней шишкой. Тот полностью отвлекается на них и, спустя мгновение, отлетает в сторону от действия оглушающего заклинания. — Бегите! — кричит Бетельгейзе, не опуская волшебную палочку. — Это оборотень! Солнце заходит.

***

Воздух пропитан гарью и чем-то сладким — ароматом цветущих плодовых деревьев и всевозможных кустарников. Сладостью дикого шиповника. И ею. Юэн лежит на земле, смотря вверх. Лиловое небо над головой становится все темней. — Живучий говнюк. Морган смеется и тянет его за шиворот мантии, помогая сесть. Юэн опирается о мракоборческое плечо и снова думает про фляжку за поясом. Еще ведь не поздно. Он может выпить. Пусть, возможно, подействует хуже, но подействует. Он… — Здорово ты меня напугал. … не хочет. Юэн тяжело дышит, прислоняясь спиной к нагретому заходящим солнцем камню. Совсем рядом продолжается сражение: слышны выкрики заклинаний, звон молний и треск. — Что это было? — М-м? Взрывы? «Пожиратели» постарались. Несколько прорвалось в школу, нескольких я уже обезвредил, вон лежат, — Морган кивает в сторону за скоплением камней, — но их тут пруд пруди. — Обычные люди? — Да, наверное. Будем потом разбираться. Надеюсь, никого не угробим. Подвергнуть заклятию Империус такое количество людей одновременно... Неужели это все благодаря какой-то там диадеме? Морган переводит дух — у него на лице несколько глубоких порезов, а мантия сильно испачкана грязью, травой и землей. Юэн потирает шею рукой, наклоняя голову. Ломота выводит из себя. К ним стремительно приближается Макгонагалл с Флитвиком. Маленький когтевранский декан едва поспевает за своей спутницей. — Филиус! — Поэтому Макгонагалл все пытается его подгонять. — Что? У меня короткие ножки! — Они скрылись в лесу! — Она сообщает сразу, как только видит, что Морган и Юэн на них смотрят. — А те, которые в школе? — За ними пошла мадам Трюк. Где мисс Бёрк? Предлагаю разделиться. Юэн, держась за камень, с трудом поднимается. — Мистер Форни, вы?.. — Макгонагалл напряженно смотрит ему в глаза. Будто готова напасть в любой момент. Она из тех немногих учителей, кто уже знает о его болезни. — Тебе бы в школу, — тихо говорит Морган, а потом обращается к деканам. — Мадам, вы правы, нужно разделиться. Отправляйтесь в лес, Бёрк там. А вы, — он смотрит сверху вниз на Флитвика, — лучше вернитесь в Хогвартс. И хлопает Юэна по груди. Макгонагалл кивает и, не теряя больше ни минуты, срывается с места в погоню, а Флитвик принимается ковылять в сторону школы. — Ты же пьешь аконитовое зелье? — Морган возвращается к Юэну и их проблеме. — Да. Хватает его за грудки, встряхивает: — Да нихрена ты не выпил… Ты совсем рехнулся?! Черт знает, как Морган понял. Может, заминка была слишком долгой. Может, еще что-то выдало. Юэну все равно. Юэн с трудом может думать. У него в голове одна мысль. Короткая. Из одиннадцати букв. — Почему ты не выпил чертово зелье?! Теперь у нас будет на одного чокнутого оборотня больше! — Если нападу, сам знаешь, что делать, — слова на удивление звучат спокойно и чисто. Без хрипов и без рычания. Люди сейчас не раздражают, как обычно это бывает перед полнолунием. У волка есть другой, куда более ненавистный враг, которого нестерпимо хочется уничожить. Разорвать на части, пожрать, выгрызть самое сердце. Занять его место. — Меня окружают одни самоубийцы, прости Господи. Юэн делает несколько нетвердых шагов, постепенно распрямляясь. Ненависть сменяется страхом. Прошу тебя, выживи. Почему-то он всегда куда-нибудь шел за ней. Казалось, всю жизнь — будто бы и родился, чтобы однажды встретить. Наверное, это было чем-то определяющим в их отношениях: Бетельгейзе бесконечно стремилась исчезнуть, а Юэн бесконечно шел следом. Когда она пряталась в совятне. Когда сдалась жгучей антеннице. Когда в Министерстве ушла за колдуньей, желавшей ей смерти. И сейчас — когда покорной жертвой отправилась прямо в когтистые лапы охотников. Юэн бежит, запинается в траве, игнорирует крики, раздающиеся вдалеке, и звуки ломающихся деревьев. Он не может не успеть. Потому что это смысл жизни — гнаться за Бетельгейзе. Идти по пятам и находить ее всякий раз. Жить. Не существовать, как раньше, а именно жить. Вопреки всему. И впервые лунный свет над головой приносит облегчение вместо первобытного ужаса. И жар в костях так приятен, и тело легко и подвижно, и боль… Боль как награда, боль — как удовольствие. Шнурок рвется, а маленький старый крестик навсегда остается в лесу. Чтобы убить волка, нужен другой волк.

***

Северус Снейп действительно всегда хорошо справлялся со своей работой. Идеально. Конечно, он считал некоторые затеи Дамблдора слишком рискованными, но все равно исправно выполнял получаемые приказы. Вот и сейчас он направлялся на восьмой этаж — по приказу. По одной из перекрестных лестниц бежит пожиратель смерти. Его маска частично разбита, а из-под капюшона выбивается длинная белоснежная прядь. Северус идет, опустив волшебную палочку, навстречу. Нужно сыграть роль верного близкого друга? Легко. Он прекрасно умеет исполнять различные роли. — Люциус! Ты в порядке? — Да. Помоги мне, — Люциус тяжело дышит, а изо рта, не скрытого маской, быстро сочится кровь. — Он идет за мной. Северус пропускает Люциуса себе за спину, где тот скрывается за поворотом ветвящегося коридора. — Профессор Снейп, он, кажется, побежал наверх! — взволнованно восклицает Флитвик, появившись вначале лестницы. На нем, в отличие от Люциуса, ни царапины. Вот, что такое преподаватель заклинаний. — Я никого не видел, но сейчас проверю. — Как Дамблдор? — Скоро придет в себя. Надоедливый коротышка, узнав все, что хотел, спешит ретироваться и бурчит себе под нос «наверное, он спрятался на пятом этаже». Слава Салазару, это не Макгонагалл. Та бы пристала как банный лист и непременно захотела линчевать Люциуса. Но Дамблдору зачем-то нужно, чтобы Люциус мало того, что выжил, так еще и спокойно покинул школу. Если пощадить заползшую в дом змею, она же вернется снова. От Люциуса в будущем может быть масса неприятностей. Северус не понимает, но кто он такой, чтобы спорить с решениями самого Альбуса Дамблдора? Поэтому он бежит за Пожирателем смерти, который едва может идти. — Флитвик ушел. Что я могу сделать для тебя? — Помоги мне добраться до восьмого этажа… проведи… — Люциус переводит дыхание и с помощью заклинания восстанавливает целостность маски. — Я не понимаю, зачем весь этот спектакль с пожирателями и убитые мракоборцы… Ты мог довериться мне. Они идут к тайному проходу, который знают только учителя. Никто не подумает искать Малфоя там. — А, это. Решил немного развлечься, — он перестает задыхаться. — Знаешь, дорогой мой Северус, был бы у тебя трехлетний ребенок и жена, контролирующая каждый шаг, ты бы меня понял. — У меня есть Дамблдор, контролирующий каждый шаг. И целая школа орущих детей, — Северус замечает с сарказмом. — Вот, кстати, о Дамблдоре. Еще одна причина, по которой я не мог тебе довериться, — посерьезнев, Люциус смеряет его пристальным взглядом. — Так он жив? — К сожалению — да. Они что-то сделали с ядом, — Северус безразлично пожимает плечами. — Формулируй свои желания лучше. Неужели ты думал, какая-то девка сможет убить Дамблдора? — О, Северус, а как же его любимое самопожертвование? Он ведь должен был слышать приказ. Слово «самопожертвование» режет Северуса особенно сильно. Но виду он не подает. Выходит, Люциус специально позволил Бёрк рассказать все Дамблдору. Рассчитывал, что тот сам поможет ей убить себя. Дамблдор всегда пытается спасти как можно больше невинных жизней. Рискнуть, но попытаться спасти всех, а не пожертвовать одним ради безопасности прочих. Северус никогда не разделял этих героических взглядов. Но, честно говоря, он и сам не хочет, чтобы кто-то сегодня умер. — Не иди за мной, — они подходят к концу тайного хода. — Когда я закончу, то вернусь сюда. Ты поможешь мне выбраться? — Конечно, Люциус, — Северус крепко сжимает его плечо. — Иди, я буду здесь. Он на самом деле должен помочь другу. Но не этому. А в итоге безбожно теряет время, потому что спасти Люциуса почему-то важнее. Северус всегда беспрекословно подчинялся Дамблдору, ставил его цели превыше всего, превыше себя. Потому что в жизни существовал всего лишь один приоритет, и он находился выше всех прочих привязанностей. Когда Северус пытался сопротивляться, Дамблдор смотрел на него и взгляд его говорил: это все ради Гарри. Северус отворачивался. Это все ради Лили.

***

— Мне кажется, или это был огромный, мать его, оборотень?! — Гвинет взвизгивает от страха, когда мимо них с Томом проносится большой серо-рыжий волк. — Я бы предпочел остаться в неведении! — Но… Они бегут, перескакивая через кочки и корни, но Гвинет неожиданно останавливается. Ночь разрезает звериный зов. — Слышала?! Бежим, черт бы тебя побрал, Гвинет, бежим! — Но как же Гейз? Мы не можем оставить ее, — Гвинет упрямо стоит, оборачиваясь через плечо. Они успели уйти не так уж и далеко, так что она, наверное, найдет Бетельгейзе, если вернется прямо сейчас. — Сука, их трое. Три гребаные машины для убийств, какая к черту Гейз? Мы не обязаны подыхать из-за нее. Кто-то из волков отвечает протяжным воем. — Мерлин…  — Гвинет понимает, что одна Бетельгейзе точно не справится, а профессора еще слишком далеко. Вместе у них будет хоть какой-то шанс протянуть до прихода помощи. — Нет, я побегу за ней. Я должна ей помочь. — Стой, — Том мрачно поднимает волшебную палочку и направляет на нее. — Том?.. — Я достаточно потакал тебе. Позволил остаться в школе, прийти сюда… А теперь ты будешь слушать меня. Ты пойдешь и найдешь Макгонагалл. Снова приказной тон. Она ненавидит Тома за это. Всегда ненавидела и бесилась. Жесткий контроль, гиперопека, манипулирование. Он постоянно пытается подчинить ее, заставить делать то, что ему хочется, то, как он считает нужным и правильным. Для Тома не существует ее мнения. Для Тома вообще не существует ее «я», она всегда лишь часть его спектакля. И как они ни пытаются это преодолеть, ничего не меняется… К черту! Надо бежать, срочно! Сейчас гораздо важнее проблема в виде трех кровожадных оборотней, а Гвинет так не к месту думает об этих идиотских отношениях. Бетельгейзе. Надо думать о Бетельгейзе. Но… что-то внутри назойливо шепчет на ухо — еще как к месту. Когда еще она наберется духу, если не сейчас? Том не станет перебивать ее обещаниями, как в прошлый раз, не ослабит поводок, чтобы подкупить. Гвинет так долго и сильно верила, Гвинет соглашалась, Гвинет трепетно берегла свою надежду, что они все-таки смогут быть вместе. — Нельзя терять время! — И сопротивлялась собственному голосу разума. Том после их ссоры поклялся, что больше не будет вмешиваться и заставлять ее делать что-то против воли. Он старался сдерживаться и давать ей «свободу». Спрашивал разрешения. Но хватило его ненадолго, всего на пару дней, а потом все вернулось на круги своя. Том по-прежнему ревновал, караулил ее у туалета, не давал общаться с друзьями. Оставлял кровоподтеки на коже. Любя, конечно. Слава Богу, что последнюю неделю засиживался в Выручай-комнате. Гвинет держалась. Она пыталась манипулировать в ответ — уговорила позволить ей остаться в Хогвартсе, отпустить в лес за Гейз. Но все решения все равно оставались за ним. — Я сам пойду за ней. Если ты откажешься, мне придется использовать на тебе петрификус тоталус, — он говорит жестко и становится тем, кого Гвинет… боится. Она прекрасно помнит, всегда держит в голове, что с ним что-то «не так». Что он — необычный мальчик. Даже когда они поговорили об удушье, как советовала Бетельгейзе, он все равно то и дело продолжал «не рассчитывать силу». Очередной синяк на шее Гвинет прячет волосами и застегнутым до самого верха воротником рубашки. Все по-прежнему. Том готов применить силу, заколдовать, остановить любым путем, стоит только проявить малейшее неподчинение. А еще подставиться вместо нее. — Но почему, Том?.. — лепечет слабо, стыдится самой себя. — Ты можешь сам пойти за помощью. Она — мой друг. Это не его забота, Том не должен собой рисковать. И пусть, может, он прав, и им нужно разделиться — это она должна быть с Бетельгейзе. Не он. — Ты права, Бёрк — только твой друг. Для меня она не имеет значения. Но не ты. Так что выбирай: либо ты бежишь к профессору Макгонагалл, а я бегу за Бёрк, либо я использую на тебе Петрификус тоталус, и иду за профессором Макгонагалл сам. Шансов выжить для Бёрк становится все меньше. Гвинет знает, что она для Тома важнее всего. Важнее собственной жизни. И дело не столько в любви даже и самоотверженности, сколько в странных, малопонятных простому человеку принципах. И чем они ближе друг с другом, тем легче ему ставить собственную жизнь на кон. Ведь никто не может вредить Гвинет, кроме него самого. Я тебя не дам в обиду, я тебя обижу сам, да? Дальше будет только хуже. И никакого тут «долго и счастливо» не предвидится, только глубокое болото, в котором они по итогу увязнут с концами. Том даже не сомневается, что она подчинится. Как всегда. Как должна. Зависимая дура. Гвинет смотрит на Тома трезво и как бы со стороны. Розовые очки ей сломали еще в детстве, прочно вбив осколки в лицо. Он же сам и сломал. Вот подчинится она сейчас или нет (тогда они опять поругаются), не суть. Она продолжит верить. Даст ему шанс, два, три… А Том продолжит ее подавлять. Поглощать. Пока не поглотит с концами, оставив одну тонкую оболочку. Кокон. И решение у этой проблемы одно, и она его уже принимала. Но была слишком слабой, чтобы жить с этим решением дальше. Предпочла забыть, уповая на «авось во второй раз пронесет, Том сам справится». — Хватит, Том, — Гвинет вскидывает волшебную палочку в ответ и стискивает зубы до боли и скрипа. Правда, хватит. На лице Тома отражается растерянность и обида, словно он и представить не мог, что она когда-нибудь направит на него оружие. Гвинет любит Тома. Очень и очень сильно. А Том любит ее — и эта любовь когда-нибудь точно убьет их обоих. Если ее не остановить. — Тебе пора отпустить меня. Я принадлежу только себе. Поэтому Гвинет прощается со своей надеждой, целует в мраморный лоб, спуская в качающейся бумажной лодочке на воду. И наконец признает, что прятала за пазухой всего лишь маленький трупик. Нет у них будущего. Не совместного. Только по-раздельности. Гвинет вспоминает их распределение. Как безумно радовалась, что они попали на разные факультеты, и в каком бешенстве первый триместр пребывал Том. Им было одиннадцать, но он уже был таким — зацикленным на ней. Почти близнецы, единое целое, и если объятия — то непременно душащие насмерть. Тома нужно было всегда держать на некотором отдалении. Не подпускать слишком близко. Не позволять думать, что она этого хочет. Не ревновать. Гвинет знала, что нельзя, но с упорством довела до всего этого сама. Разрешила. И сама теперь должна была все законичть. Пора бы уже принять ответственность, не сваливая все на него одного. — Ты уже говорила это. Том отводит взгляд и становится просто Томом. Томом, которого она любит больше всего на свете. Странным мальчиком, который просто не может любить иначе. — В прошлом году? — Да, — он усмехается, опуская волшебную палочку, и принимает свое поражение. Ее сердце сжимается в груди так сильно, что кажется будто сейчас — прямо вот так — возьмет и лопнет. — Прости. Я опять это сделала. — Нам… нужно быть по отдельности, да? Гвинет кивает. В этот раз она сохранит все воспоминания. Она не позволит повторно сделать и ему, и себе больно. — Я сделаю, как ты сказал. Я найду Макгонагалл, — Гвинет решительно ставит с помощью заклинания метку на дереве, чтобы потом легче найти это место. Первой идет на компромисс, показывает, вот, смотри, я по-прежнему готова довериться тебе. — Ты хорошо знаешь эти места и можешь трансгрессировать к ней. Так будет быстрее. Но больше… Это все. — Я… плохой человек? — Нет, Том, нет, ты не плохой, ты просто… Она не может подобрать слова. — Просто не понимаю, когда нужно остановиться. Не понимаю, когда делаю больно. Когда обижаю тебя. Когда навязчив. — Том, не надо, не говори так. Гвинет задыхается, Гвинет хочет кричать, но сейчас не время. Нужно собраться и помочь Бетельгейзе, сделать все правильно, быстро, сохранить голову холодной и трезвой. — Береги себя, там тоже опасно, — голос Тома шелестит колыщащейся от ветра травой. — И ты. Они смотрят друг на друга последний раз, прежде, чем расстаться. И ты.

***

Бетельгейзе стоит почти у самого обрыва. Знакомые янтарные глаза заглядывают куда-то ей внутрь, сквозь. В самое нутро, из которого Сивый планирует выдрать все органы. Гамп специально не подвел ее сразу к круче — чтобы дать немного побегать. И Бетельгейзе, как обычно, побежала. Больше бежать некуда. Пора уже просто сделать то, что собиралась. Она держит волшебную палочку поднятой концом вверх, повторяя в голове заклинание точно мантру. Волки играют с ней, ходят влево-вправо, не отводя глаз, постепенно сокращают дистанцию. Зажимают в тиски с двух сторон. Одно резкое движение, и любой из них кинется на нее. Дыхание становится тише, сливается с шумом листвы и ветра. Все затихает. «Алькор был ранен, тяжело — он зажимал дыру в боку рукой и бежал по лесу. Он думал, что они с матерью вернулись вместе, но мать, видимо, осталась у Малфоев. Чтобы добраться до их поместья, нужно было пересечь целый лес. Конечно, Бетельгейзе не смогла бы. Волки, казалось, выли повсюду. Они сновали между стволами деревьев точно акулы, вызывая у жертвы страх. Изматывали, гнали вперед и пугали рычанием. Бетельгейзе металась в полутьме, спотыкалась и падала. Волки шли по пятам. Алькор надеялся найти ее и трансгрессировать». Этого они и хотели тогда — дождаться, пока брат с сестрой воссоединятся. Бетельгейзе смотрит на Гампа и ее тошнит, майские ночи светлы и теплы, так что рассмотреть его не составляет труда… Что ж, по крайней мере, теперь она знает и второго убийцу. Черных оборотней слишком мало. Наконец становится понятно, почему Жозефина при первой встрече показалась такой знакомой. Гамп когда-то был чуть ли не ее кумиром, знаменитым борцом с оборотнями, пока сам не стал их жертвой и не присоединился по итогу к стае. Идеал любой девочки — высокий красавец с тонкими, почти женскими чертами лица. Прятаться под личиной женщины ему было несложно. А этот невыносимый парфюм наверняка нужен был, чтобы скрывать себя от нюха другого оборотня, сидящего в школе. Камешки сыплются из-под свисающей пятки. Бетельгейзе не оборачивается, чтобы не поддаться соблазну. Выдох. Просто дождись, пока они нападут, и произнеси это чертово проклятие. И все закончится. Все сгорит — так, как она и хотела. Амулет задержит адское пламя, не даст распространиться на весь лес, а потом в себя придет Дамблдор. Верно. Просто нужно сказать. Оно такое короткое… Выдох. Все было бы намного проще, если бы никто не пытался ее спасти. Выдох. За спиной — обрыв. Наверное, это более простой и безболезненный выход. Но… тогда оборотни могут напасть на других. Благодаря Малфою их всего двое — ублюдок не захотел рисковать, ведь оборотней в полнолуние контролировать невозможно. Сивый останавливается, меняя направление. Надвигается — медленно и неотвратимо. Так же ходил и отец. Неотвратимо. Выдох. Выдох. Выдох. Выдох. Из палочки успевает вырваться только несколько искр, когда Бетельгейзе видит его. Третий волк бросается на Сивого, и она кричит. Схватываются все трое, кажутся одной целой рычащей химерой, трехглавым цербером, пожирающим самого себя. Она точно так же стояла, оцепенев, когда наблюдала как волки разрывали Алькора на части. «Будто один большой кусок мяса, привезенную в псарню коровью тушу — рвали его с утробным рычанием, тянули в разные стороны, отрывали конечности. Тело неестественно изгибалось, а кожа вспучивалась, растягивалась и так деформировалась, что в какой-то момент Бетельгейзе перестала понимать, что видит. Был ли это еще ее брат? Чем это было?» Бетельгейзе делает несколько растерянных шагов навстречу схлестнувшимся волкам. У Юэна, в отличие от Алькора, есть клыки, толстый слой меха и безумные желтые глаза — совсем не те, которые она видела раньше. Волчьи. Дикие. Неосмысленные. Лучше бы он убил ее. Сивый и Гамп легко уворачиваются, нападая по очереди. Они кусают его, заходя с разных сторон, а Юэн не успевает среагировать и пытается поймать то одного, то другого. Челюсти клацают, а шерсть клоками мечется в воздухе. «И они все рвут его и рвут, и пасти полнятся кровью, а земля становится коричнево-красной». Ни клыки, ни мех, ни когти ему не помогают. Руки трясутся, расплываются перед глазами. Это происходит с ней снова. Бетельгейзе ничего не смогла ни предотвратить, ни сделать, и не может сейчас. Слава тебе, безысходная боль. Нужно как-то отвлечь их от него. Что-то попытаться… — Дура, я тебя сам сегодня убью! — Том хватает ее за шкирку, оттягивая в сторону. Подальше от обрыва, и подальше от волков. Бетельгейзе бездумно пытается вырваться, кричит, а потом получает отрезвляющей ладонью по лицу. — В себя приди, — он стукает ее спиной о толстый ствол сосны. — Ну вот, он меня заметил. Ненавижу тебя, Бёрк, просто ненавижу! Протего тоталум! Перед ними раскрывается куполообразный щит, когда Гамп совершает прыжок. Волк врезается в прозрачный барьер и отлетает, скуля. — Подними свою задницу, я один его не удержу. Голос Тома как спасительная соломинка, тонкий луч реальности, кромсающий кошмар, в который она угодила, на рваные полосы. — Что мне сделать? — Я не знаю, пальни в него чем-нибудь! Тебе все надо объяснять?! Пальнуть… нужно что-то придумать… — Редукто! Гамп отпрыгивает в сторону, избежав заклинания. — Остолбеней! Она отправляет проклятия друг за другом, но ни одно не попадает в цель. Бетельгейзе слышит рычание, лай и собачьи визги рядом, но не дает себе обернуться. — Сумеешь сделать щит? — Том понимает, что боец из Бетельгейзе никудышный. И она тоже это понимает и знала, в общем-то, всегда. Оборотни слишком быстры и к заклинаниям маловосприимчивы. — Да. Да, я сумею. Я сумею. В конце концов, это то, чему ее учил Юэн. Конечно, она сумеет. Она умеет все, чему он ее учил. Они стоят с Томом спина к спине, Бетельгейзе раскрывает новый щит. Волк скулит, и она не может и дальше закрывать глаза, отворачивать лицо и пытаться не слышать. Сивый рычит, вцепившись Юэну в горло. Сосредоточься на щите. Хватает крепко, пресекая любые попытки извернуться, душит. Юэн пытается сбросить с себя Сивого, но тот лишь сильнее прижимает его лапами к земле и грызет. Вгрызается в шею, мотает головой, чтобы выдрать клоки шкуры и плоти. Бетельгейзе всхлипывает, потому что Юэн перестает дергаться. — Держи щит! Сивый поднимает окровавленную морду, смотря ей прямо в глаза. Держать щит? Зачем? Ей давно стоило с этим покончить. Том успевает поставить новую защиту, когда ее собственный щит разбивается, растворяется брызгами в высоте. Оборотни нападают, бьются о магические границы, рычат, обжигая пасти, бока и лапы. Бетельгейзе где-то фоном чувствует, как от страха трясет Тома, жмущегося к ней вплотную. Понимает, что он напуган. Что он здесь… тоже из-за нее. Она не просила. Довольно. — Да сделай же ты что-нибудь! — Голос у Тома по-мальчишески отчаянно дрожит. Сколько еще он сможет удерживать заклинание? И какой в этом смысл. Так хочется спать. — Пожалуйста… я не удержу один. Бетельгейзе устало прикрывает глаза, ей почти все равно, что с ним будет. А Гампа сносит мощным ударом, и от нового свирепого лая она вздрагивает, встрепенувшись, словно бы просыпается. У Юэна вся левая сторона в крови, но хрена с два он так просто сдохнет. — Диффиндо! — Она делает выпад в последний момент, когда пасть оказывается на расстоянии вытянутой руки. Сивый отскакивает, тявкая, потому что заклинание, угодив прямо в нос, оставляет длинную полосу на светло-серой морде. Том восстанавливает щит. Они оба тяжело дышат. Бетельгейзе использует непростительное, но зеленая вспышка разносит дерево, вместо того, чтобы поразить быстрого оборотня. Меняются с Томом — теперь тот осыпает проклятьями Сивого, не прекращающего попыток пробить барьер. А она снова отвлекается на Юэна. Он значительно крупнее Гампа и, несмотря на опытность своего противника, давит того силой и массой, наваливаясь сверху. Рычит, повторяя выпады Сивого, метит в шею и вонзается челюстями. Но ему тяжело стоять. Юэн становится все медленнее. Дышит загнанно, вкладывая всю силу в броски. Рваная рана на шее продолжает сочиться кровью. Волчьи челюсти всегда оставляют после себя кровавое месиво, практически фарш. Прошу тебя, выживи. Ей ничего другого не нужно: только, чтобы он выжил. Был с ней. Чтобы они покинули эту чертову школу, страну, континент… Тогда Бетельгейзе тоже согласна жить. Все, что угодно. Она оставит чертов суд, забудет про Малфоя, про Яксли, просто исчезнет. Не будет ни мести, ни борьбы, ничего. Хрипящие волчьи вопли на сей раз звучат как лучшая музыка. Юэн держит в пасти что-то, пока его враг издает последние захлебывающиеся звуки. Кусок горла. — Остолбеней! — Том удачно попадает в отвлекшегося Сивого. Ситуация определенно становится лучше. — Это ведь траволог? — неуверенно спрашивает Том. Вероятно он все понял, вспомнив про ее интерес к аконитовому зелью. Юэн снова бросается на Сивого. Вдалеке мерцают красные вспышки приближающихся заклятий. Волки кусают друг друга, кубарем катятся по земле, рыча, лая и оставляя друг на друге свежие раны. А потом Сивый отрывается, и все происходит так быстро, что никто ничего не успевает понять. Один волк гонит другого к обрыву. Когда Сивый спрыгивает, Бетельгейзе не верит своим глазам. И становится тихо на несколько долгих мгновений. Юэн стоит у самого края, высматривая что-то внизу. Он едва держится, лапы дрожат, и Бетельгейзе становится безумно страшно, что он сорвется следом. Огромный растрепанный волк с окровавленной пастью и шерстью. Она сбрасывает щит, отходя от Тома. — Не иди к нему. Почему? Волк рычит, когда Бетельгейзе подходит ближе. Его налитые кровью глаза лишены какой-либо человечности. Наверное, Юэн ее и не узнаёт. Все хорошо, даже если он укусит. Это не страшно. Это было бы даже… неплохо? Только бы отвести его от обрыва. — Иди сюда, — ласково шепчет. В ответ рычание. Морда щетинится, а шерсть на загривке встает сразу дыбом. Она осторожно протягивает руки, а волк по инерции делает выпад, щелкая пастью. Но не кусает, просто пытается отпугнуть. У него уже не осталось сил, чтобы нападать или защищаться. Бетельгейзе даже не вздрагивает. Хватает его за шкуру, там, где нет раны, тянет на себя. И Юэн податливо падает, подгибая лапы. Скулит — так жалобно, как умеют скулить только умирающие собаки на хозяйских руках. Одними легкими, будто бы плачет от боли и страха. В их отношениях всегда была какая-то обреченность. С первого момента. Когда они были просто учителем и ученицей. Когда она узнала, что он оборотень. И вот сейчас. Обреченность проходила сквозь каждый взгляд, каждую улыбку, каждый стон. Юэн лежит рядом, пачкая кровью ее одежду, и Мерлин, она ведь может его спасти, но какой ценой? Бетельгейзе не нужен ни мир, ни жизнь, ни все эти люди, идущие на помощь. Только Юэн. Пальцы пытаются зажать глубокую рану, но утопают в ней вместе со всей ладонью. Это бесполезно. Она прижимается к его морде, нежно баюкает. И он затихает. Бетельгейзе начнет гаснуть через тридцать пять лет.