Nightmare

      Где-то сутки я жду, что Лютик мне позвонит. Или напишет. Попросит прийти, что-то такое. А потом вспоминаю, что у него нет даже мобильного телефона.       В моих силах просто взять и уехать, оставить Лютика лобзаться с Ламбертом. В конце концов, есть кое-что похуже разбитого сердца. Например то, что меня все-таки словят.       Я могу уехать и сделать все сам.       Может, потом подъедет Ламберт и с лицом, будто от кого-то говном воняет, мне поможет. Или я позвоню Эскелю, Койону, Йеннифер, в конце концов.       Свет клином на Лютике пока не сошелся. По крайней мере я в этом себя убеждаю, но не всегда удачно.       Через двое суток я все-таки сдаюсь и иду к Лютику, потому что я решаю, что надо быть честным хотя бы с самим собой. А все, чего я хочу — это даже не жизнь свою спасти. Я Лютика увидеть хочу.       Я прекрасно понимаю, что первым делом он меня все-таки пошлет на хуй, потому что я это заслужил. Я прекрасно понимаю, что он обижен на меня до смерти, и, что хуже всего, он имеет полное право на обиду. Я все прекрасно понимаю.       Что мне с этим сделать?       Хер его знает.       Я решаю разобраться с этим на месте, не учитывая тот факт, что в прошлый раз, разбираясь на месте, я Лютика на хер послал. Импровизация не самая сильная моя сторона.       Открывая дверь в его палату я готов морально, что он даже не посмотрит на меня. Будет игнорировать. Может быть сразу скажет: «Иди-ка ты на хуй отсюда». Что мне в этом случае делать?       Понятия не имею. Я же просто надеюсь на лучшее.       Как ни странно, но лучшее со мной и вправду случается.       Лютик стоит у окна и, когда я открываю дверь, он резко поворачивается. И не отворачивается.       Лютик выглядит взволнованным, взгляд волнующийся. Даже вся его поза — буквально крик, что ему некомфортно.       — Лютик? Все хорошо?       Я закрываю за собой дверь. Я рад, что меня но послали на хуй и в меня ничего не прилетело. Я в самом деле искренне этому рад.       Надо же, как мало тебе становится надо, когда ты дебил и осознаешь, что ты — дебил.       — Я… Да, все хорошо, — он кивает и возвращается в кровать. Садится на нее, ко мне лицом и пожимает плечами. — Ты не видел Ламберта?       А, так все-таки лучшее со мной не случилось.       Ладно, с этим я все-таки могу работать.       — Нет. А что такое?       — Ничего, но я его не видел уже двое суток… Такого раньше не было. Он приходил каждый день. С ним что-то случилось?       С одной стороны я предельно рад, что Ламберта нет рядом. Что он не сидел рядом с Лютиком, не смотрел на него и не делал всякие сомнительные вещи, но с другой, когда охота на мутантов вышла на новый уровень, это звучит не очень ободряюще. Если его нашли? Тогда что с ним? А он вообще жив?       — Сейчас позвоню ему.       Лютик кивает и снова смотрит в окно.       Я набираю Ламберта, но он не поднимает.       — Может быть ты с ним случайно поссорился? Если его обидеть, то можно забыть вообще о его существовании в мире на года так два.       — Я… нет, у нас все было хорошо. Он же обещал с нами уехать. А мы едем уже завтра… — Лютик растерянно моргает. — Где же он?       — Я могу заехать к нему сегодня вечером. Потом звякнуть Трисс или Кейре.       — Почему ты не можешь позвонить им сейчас?       — Хотя бы потому, что я не ебу их номер…       …а теперь заткнись и хватит говорить о своем Ламберте. Мне это не интересно.       — Ты хорошо себя чувствуешь?       Может быть Ламберта и убили. Может что-то случилось. Я не знаю. В моем мире сейчас этого нет, я вообще не знаю, кто такой Ламберт, что за Трисс и кто такая Кейра.       Понятия не имею. Стою, смотрю на Лютика и думаю, что мир кончился. Мир кончился, а он мне даже интересен не был.       — Да, ребра немного болят, но я привык. А так все хорошо…       — Это радует. Завтра вечером самолет. Если твои планы все еще не поменялись.       — Почему они должны поменяться?       — Ну твой Ламберт же, возможно, не едет.       Вместо ответа Лютика молча опускает взгляд, а я закусываю щеку с внутренней стороны.       Стоп. Все. На хуй Ламберта, одно упоминание — и у меня тормоза срываются.       Я сажусь рядом с ним, и Лютик удивленно поднимает взгляд.       — Прости меня, если сможешь.       — За что?       — Хотел извиниться за вчерашнее, но вообще-то за все. Но если упоминать каждый случай, то это затянется надолго. И я вряд ли все вспомню, в последнее время в голове каша.       — Я…       Лютик обрывается на полуслове и снова отводит взгляд. Он выглядит растерянным и сбитым с толку. В общем, я так выгляжу уже какие сутки. В последнее время все, что происходит кажется простым и сложным одновременно. Понятным и непонятым. Будто все говорят сразу на трех разных языках. А ты знаешь один, и то на уровне B1 в лучшем случае.       — Все хорошо, я понимаю, что ты не специально.       — Не искренне ты это говоришь, — я криво усмехаюсь и киваю. — Но это твое право. Еще в отеле том я так же просил у тебя прощения, просил понять… Так что это твое право больше не понимать меня. Я и сам себя не понимаю. Но просто знай, что я не хотел сделать тебе больно. В смысле… даже когда я говорил те слова, я…я ревновал. Ревновал тебя к Ламберту. Но даже когда я был зол, когда говорил это, ты все еще был мне дорог.       — Я… я тоже себя не понимаю. Все, что происходит… В моей голове туман, я ничего не могу вспомнить полностью. Я даже не знаю, какой у меня сейчас статус во всем это… Я не хочу об этом думать, но это единственное, о чем стоит думать…       Лютик медленно тянется своей рукой ко мне и сжимает ее. Его пальцы — холодные.       По его лицу я вижу, что он что-то скрывает, в его голосе я слышу, что он не договаривает, но я не имею право просить о чем-то. Он говорит со мной, делает это вежливо и почти откровенно, так что он уже делает мне одолжение.       — Геральт, я хочу верить, что когда ты обо всем поговоришь с Ренфри, когда мы все узнаем, то в самом деле это кончится. Но кончится ли на самом деле? Почему у меня ощущение, что все происходящее — хомяк в колесе? Цикличное действие.       — Как и любая другая жизнь, Лютик. Цикл.       — Нет, Геральт, не ври ни мне, ни себе. У других людей цикл это цикл. Когда одно сменяет другое. Новый этап и развитие. У нас же одна опасность сменяется на опасность.       — Лютик, как давно ты вообще с людьми общался? У них одна серость на другую. Мы все находимся в замкнутом кругу, где, по факту, ничего не меняется. А когда что-то меняется, мы сначала отрицаем это и убегаем, потому что боимся этого. А потом, разглядывая, вцепляемся в это так сильно, что боимся отпустить.       Лютик смотрит на меня широко-раскрытыми глазами.       Я вижу, что он очень огорчен отсутствием Ламберта, но я с восторгом понимаю, что самого меня это совсем не печалит. Я не чувствую раздражения к Ламберту, не чувствую обиды за все происходящее. Мне легко это принять, а еще — легко говорить.       — Не припомню от тебя такой философии.       — Просто я только недавно понял, как это происходит. Когда появился ты.       Лютик понимающе улыбается и кивает.              — Я не злился. Ну, злился, но так, немного. Минут пять. Сейчас мне уже без разницы. Все, чего я хочу — так это проснуться хоть однажды и решить, что все хорошо.       Я понимающе киваю. И молчу. Я вообще нахожу свое молчание с Лютиком самым рациональным действием. Так я ничего не испорчу, а Лютик может говорить всякое, а в конце сделать что-то правильное и приятное. Да, молчать в самом деле правильно.       Пока я молчу — все в порядке.       И даже то, как тянется моя рука к нему, чтобы обнять кажется таким простым и понятым.       Лютик кладет голову на мое плечо и выдыхает. А я понимаю, что вовсе не хочу, чтоб наступало то утро, когда все станет хорошо. Ведь для этого нужно как минимум встать.       А я просто хочу, чтобы этот момент, пока Лютик сидит рядом со мной, положив голову на мое плечо, длился вечно.              В квартире Ламберта не оказалось. Трисс сказала, что понятия не имеет, где он, а Кейра не поднимает.       Почти двое суток Лютик ничего о нем не спрашивает, и я надеюсь, что он просто забыл. Решил, что Ламберт свалил от него, бросил, и теперь он враг номер один. Я это не из злых побуждений. Я это из лучшего.       Ведь второй вариант, что Ламберт все-таки сдох, что его нашли, а это значит, что нам легче самих себя в чемоданы упаковать и отправиться в Аляску.       Думать, что Ламберт нас бросил — лучшее.       А еще лучшее — уехать отсюда нахрен.       Но все-таки, после выписки, когда мы стоим на улице, после того, как Лютик восхищенно все оглядел, он снова сделался нервным и напряженным. Из ребенка в деда с неврастенией и маразмом. Очаровательно.       — Ты не узнал, где Ламберт?       — Нет. Приезжал, звонил — ничего. Айден его тоже не видел последнюю неделю.       — Может… может нам стоит что-то сделать?       — Лютик, это значит остаться здесь. А значит — подставить себя опасности. Ты этого хочешь? Даже если с ним что-то случилось, помочь мы не сможем. Только ускорим момент к тому, чтобы и с нами что-то случилось. А ты и так полностью не отошел.       — Но он же твой друг?       — Этот друг меня на хуй послал. И нет, не так, как это сделал я с тобой. Я сделал это от своего идиотизма, а он того, что я его реально бешу.       — И что, это повод бросать его?!       — Нет. Но по твоей логике это повод бросаться на рельсы под едущий поезд?       Лютик растерянно смотрит на больницу. Только сейчас я вижу на его лице эмоцию истинного ужаса. Будто оставить все так — ужасное преступление. Будто в землю врежется метеорит, если Лютик подумает о своей заднице, а не о чужой. Во всех смыслах.       — Геральт, мне кажется… Может, я останусь?       — Нет.       Я говорю это уверено, четко и сухо. Я могу получить за это по лицу, а еще я, кажется, из нашей пары единственный, кто может более-менее здраво оценить масштабы пиздеца.              Я не преуспевал в этом в последнюю неделю, но сейчас, когда в разуме прояснилось, а в мир вернулся свет, с этим стало чуть легче.       — Но Ламберт!.. Он…       — Лютик, мне срать. Нет, ладно, на Ламберта мне не срать, но о тебе я волнуюсь больше. И я не позволю себе оставить тебя здесь одного. Один раз оставил, ты мне это неделю потом припоминал! Кроме того, это опасно, ты на ногах кое-как стоишь! Ты едешь со мной, в Нью-Йорк, потому что если и есть шанс спастись, то он там. В Ламберте его нет.       Лютик открывает рот и резко его закрывает. Смотрит на асфальт.       В его взгляде — он что-то знает, но молчит.       Он что-то, нахрен, знает, но узнавать права у меня, конечно, нет. И я пока не нацелен на это, у меня есть более важные цели.       — Лютик.       — Мне кажется, это как-то неправильно…       — Лютик, блять.       Я хватаю его за руку так сильно и резко, что он чуть не валится, но я поддерживаю его второй, выпустив из нее сумку. Я сжимаю его плечо. Я говорю:       — Я больше не проебусь. Не с тобой. И ехать в Нью-Йорк — самое правильное. Я попрошу своего друга разобраться с тем, где Ламберт. Но ты здесь не останешься. А тем более — один. Ты все, что у меня есть.       Мы оба едва рот не раскрываем от этой откровенности. По факту после откровенностей у меня следует мой приступ дебилизма, но сейчас-то я об этом помню и отчаянно хочу его контролировать.       — Я… у тебя есть Йеннифер.       — Лютик, не заставляй меня объяснять такие простые вещи. Нет. Есть ты и мое желание не сдохнуть. И, понимаешь, какая проблема: второе зависит от первого. Пусть это эгоистично, но это лучшее, что я могу дать. Поехали в аэропорт. Пожалуйста…       и я сделаю так, что ты не вспомнишь имени Ламберта. Ты вообще больше о нем не вспомнишь.       Отлично. С каждым часом я прям совершенствуюсь в том, чтобы не сказать то, что может все испортить.       Лютик доверчиво на меня смотрит, а потом, внезапно, прижимается ко мне ближе. Я вздрагиваю и понимаю, что разумно — отстраниться. Ходят люди, могут увидеть и… и что?       Я понимаю, что мне насрать, что кто-то увидит. Что кто-то что-то подумает.       Понимаете, когда тебе Бог даровал право на убийство, ты как-то вообще не шибко волнуешься. У тебя даже комплексов нет.       Вообще все проблемы с самооценкой решаются покупкой пистолета.              — Хорошо. Едем в Нью-Йорк.              Я облегченно выдыхаю.       Гляди, пару раз так его за плечо подергаю, в глаза посмотрю, и к нему вернется адекватности. Хоть малейшая ее часть.       За Ламберта стремно немного, а особенно за то, во что это все может выльется, но пока билет до Нью-Йорка — это все, что я могу предложить. Более того, это все, что я имею и все, о чем знаю.       В такси мы едем молча, но за всеми мыслями я этого даже не замечаю.       План действий кажется легким и понятым, и именно поэтому абсурдным и идиотским.       Большая часть проблем всегда решается информацией и пистолетом, но я знаю, нет, я уверен, что конкретно это так просто не может решиться. Не знаю, может это мой страх так говорит. Может я просто так сильно заебался, что теперь и не верю, что все в самом деле можно так легко решить, а я не занялся этим раньше и теперь Лютик почти всегда держит руку на ребрах.       Когда мы поднимемся по трапу, Лютик смотрит через плечо, он оглядывается, и я кладу руку ему на плечо. Стараюсь улыбнуться, поднимаю уголки моих губ, а в голове пытаюсь понять, в чем же подвох. Киваю Лютику вперед и думаю о том, нужно ли использовать другие способы убийства.       Яды? Яды всегда хороши.       Работа с дистанцией кажется мне наиболее правильной в такой ситуации. Порой дистанция — это единственный гарант безопасности, который у тебя вообще есть.       Мы поднимаемся в салон, а я рассматриваю свою обувь. Я думаю о том, не скажется ли вся эта паузу на ситуацию. Думаю о том, в безопасности ли теперь Лютик. Пока он был там, в той больнице, все было чудесно. Скорее всего он вообще числился мертвым и никому бы не пришла идея убить труп.       А теперь? Что теперь? Возможно ли, что пока мы ехали до сюда, те люди уже знают о том, что Лютик жив?       Я захожу в салон и слышу голос:       — Слава Иисусе, я-то подумал вы сдохли.       Лютик пораженно ахает. Я поднимаю голову. Поднимаю взгляд.       Вижу Ламберта.       Вполне себе невредимого и даже не собирающегося нас бросать. Сидит в кресле, пьет колу. Колу с виски, скорее всего.       Абсолютно целый и невредимый.       Да, меня должно это радовать. Лютик сразу улыбается и делается будто светлее себя самого. Напряжение его куда-то исчезает.       Но когда Лютик быстро идет к Ламберту с недовольными вопросами о том, где он пропадал, я чувствую только одно сраное разочарование.       Ну чудесно. Его даже похоронить спокойно нельзя. Хотя бы в своей голове.       Я даже не удивлюсь, если когда-нибудь я сам его и убью.       Мне это на картах таро должны предсказать.       Ламберт смотрит на меня, криво, неприятно усмехается, когда Лютик садится возле него. Он говорит:       — А у тебя что такое лицо, будто тебе в кофе нассали?       — Ничего, я просто тебя уже похоронил.       Он недовольно фыркает. Лютик недовольство на меня смотрит, а после забирает из рук Ламберт стакан с неясной жижей и выпивает двумя глотками. Морщится.       Ламберт говорит ему:       — Тебе пить вообще-то нельзя.       По его лицу я вижу прекрасно, что ему абсолютно насрать, можно ему пить или нет. Ламберт снова смотрит на меня и говорит:       — А ты мне еще спасибо скажешь, что с вами поехал.       И он, этот говнюк, он тоже что-то знает. Они на пару что-то знают. Только в отличии от Лютика, к нему я могу лезть и что-то требовать. Не при Лютике, правда.       Ну ничего, Ламберт когда-нибудь меня доведет, что придется прижать его к стене и схватить за яйца, если и продолжит быть таким говнюком, как сейчас.       — Упаси меня Бог дожить до того момента, когда придется говорить тебе спасибо, — я кидаю сумку в сторону и прохожу вперед. Запираюсь в другой комнате — тут, кстати, бар есть — сажусь на кресле и смотрю в стену.       Плотно сжимаю челюсть. Сижу и злюсь в свое удовольствие.       Я-то уже себе придумал, как мы будем в этом самолете совсем одни с Лютиком. Поговорим, выпьем… а, ему нельзя. Ладно, налью ему апельсинового сока. Поговорим по душам, все разберем, а тут это чмо бородатое вылезло. Обиделся же — так пускай бы обижался на меня дальше.       Но нет, он даже обидеться нормально не может.       После того, как самолет взлетает, я закидываюсь успокоительным и снотворным. Я-то прекрасно понимаю, что Лютик сам ко мне не придет, а сидеть здесь и изводится я не хочу. Я-то знаю, что через десять минут выпью, а через полчаса найду себя лобзающим дверь, чтобы услышать, о чем они говорят.       И если говорят, то это в лучшем случае, а то мало ли, какие еще звуки я там подслушать могу…       Это странно, но мне даже успел присниться какой-то странный сон, в котором я проходил какой-то квест, а в конце нам выдали какого-то бомжа, который тыкал меня в щеку.       Как оказалось, тыкал меня не бомж, а Лютик. Пытался разбудить.       Я медленно открываю глаза и смотрю в сторону. Лютик растерянно моргает, а потом улыбается мне.       — Мы сели еще десять минут назад. Ты вставать вообще собираешь?       Я сонно моргаю.       Я говорил, какой Лютик красивый? Наверное, да, но повторяю еще раз: Лютик прекрасен.       Я-то думал, что красивее Йен человека я уже не встречу, а вот, сидит передо мной. И почему-то намного проще и доступнее, чем Йен.       Почему-то моя первая мысль это: я могу его поцеловать?       Нет, серьезно: могу ли я?              Я-то уверен, что после той ночи я вообще могу сделать с ним вообще все, что захочу и он мне скажет за это спасибо, но после все-таки он чуть не умер, и я боюсь, что это могло все испортить.       Что поцеловать я его не могу.       Можно спросить. Что может быть проще? Но мой рот почему-то произносит:       — А Ламберт где?       — Пошел по работе куда-то, — Лютик убирает волосы с моего лица, заправляет прядь за ухо и улыбается. Да, я могу поцеловать его. Сейчас я это осознаю чудесно.       — А до этого он где был?       — Говорил, что было много дел.       — И что еще он говорил?       — Ты что, опять ревнуешь?       Я моргаю. Смотрю на него в упор. Конечно я ревную, но почему-то Лютик этому искренне удивлен. Поэтому лучшее, я считаю, забыть о Ламберте хотя бы на время. На то время, что он на какой-то своей мифической работы, на время, где он не маячит предо мной и не бесит меня.              Я говорю:       — Нет, я просто хочу поцеловать тебя. А что?       Лютик широко улыбается, а после резко подается вперед и прижимается своими губами к моим. От него несет кока-колой и даже сейчас ощущается привкус каких-то таблеток.       Лютик крепко обнимает меня за шею, и даже руками чувствую, что он расслаблен и спокоен. Ему стало легче, он стал счастливее.       Конечно я снова могу сойти на дерьмо, мол, он такой, потому что Ламберта увидел, потому что часа два с ним пиздел. Конечно же я могу испортить самому себе настроение, а затем — и Лютику.       Но почему-то я этого не делаю.       Пока Лютик целует меня, и я чувствую его улыбку даже сквозь поцелуй мне впервые не хочется бубнить, хмуриться и говорить, какие все вокруг пидорасы.       Возможно, Лютик заряжает меня своим счастьем через слюну. Возможно.       — Ты помнишь свой адрес? — спрашиваю я первое, что приходит ко мне в голову, когда Лютик отдаляется.       — Да. Возможно, я даже найду ключи от квартиры и… Геральт?       — Да?       — Поживешь со мной?       Я пораженно моргаю.       — Тебе не хватило нашего сожительства в отелях?       — Оно закончилось на самой интересной ноте, — он подмигивает мне и ловко вскакивает с дивана. Улыбается мне и, разворачиваясь, выходит.       Я тяжело выдыхаю и откидываюсь на диван. Ладно, по крайней мере все пока что идет неплохо.       Ключи находятся, я узнаю, что у меня есть навык: собрать все свои вещи за пять минут. Через час я уже стою в квартире Лютика с сумкой наперевес. Здесь почему-то по-странному пусто, как будто это и не его квартира. Я ее себе по-другому представлял.       Ну, вроде как дом должен олицетворять своих жильцов. Так вот, судя по этому дому Лютик умер еще месяц назад. Хотя в каком-то смысле так оно и есть.       — Что такое? — Лютик стаскивает с себя кроссовки и оглядывается. — Тут вроде даже убрано.       — В этом, наверное, и проблема. Тут слишком убрано. Ты точно тут живешь?       Лютик пожимает плечами.       — Сплю. Работаю. Все. На самом деле, если так подумать, то моя жизнь поразительна скучна. Готов поклясться, что я даже рад тому, что чуть не умер. Ну, знаешь, хоть какое-то разнообразие. Что заказать на ужин?       Я хмыкаю.       — Я всеядный, Лютик.       — Тогда суши.       — Ой, бля, лучше пиццу.       — Ты же всеядный!       — Я не наедаюсь этими сраными суши!       Лютик внезапно смеется и кивает. На самом деле мне кажется, что у нас нет времени ни на совместные ужины, ни на смех. Я давно должен позвонить Ренфри, назначить встречу — я и так задержался в Денвере.       И в эту же секунду я решаю, что от того, что я один вечер не буду бегать как в жопу ужаленный уже погоды не сделает. Очень я сомневаюсь, что завтрашнем утром меня убьют.       Во всяком случае, я надеюсь, что метеорит на нас не свалится.       Я специально выкладываю телефон на комод в прихожей и иду за Лютиком. Моюсь в не очень удобной душевой кабинке, вытираюсь лютиковыми полотенцами. На секунду представляю, что вот так, в общем, жизнь и можно было бы прожить, особенно хорошо могло бы быть, если бы можно было не выходить из комнаты.       Мы стараемся не обсуждать происходящее, и Лютик, кажется, этому рад. Несмотря на то, что квартира почти не обставленная, Лютик выглядит так, будто в самом деле чувствует себя так, будто он дома. А может на него так влияет две коробки пиццы и домашняя одежды. Там, в больнице, на фоне декораций в виде капельниц и белых стен, Лютик не выглядел особо счастливым.       А тут, стоя в домашних тапочках и с куском пиццы в зубах, он даже похож на человека.       К сожалению увидеть в нем того человека, которого я увидел в клубе, я так и не могу.       Лютик старается делать вид, что он в порядке, и что он очень всему рад, но у него это плохо входит.       Его чуть не убили, он боится повторного нападения, а еще он боится за меня.       Он напуган до смерти и старается играть роль адекватного.       Тогда, в клубе, даже у тех мусорных баков он был живее в сто тысяч раз. Даже когда я душил его, он выглядел как-то жизнерадостней.       Да, в конце концов, тогда он еще не знал, в какой жопе может оказаться. Что его чуть не убьют. Что меня чуть не убьют.       Интересно, а какие у нас вообще были планы, когда мы только приехали в Денвер? Наверное, я хотел поскорее закончить задание, свалить от Лютика и приехать во Флориду. Чтобы ждать новое задание. Выпить с Йен апероля. Что-то такое.       — Мне кажется, нам лучше переговорить это вслух, — все-таки сдается Лютик с куском пиццы за щекой, смотря по телевизору какой-то фильм от Марвел.       — Что?       — План действий.       — Нет плана. Не у меня. Я не знаю всего.       — А кто знает?       — Ты во всяком случае больше.       Лютик удивленно на меня смотрит, жуя. На экране, под громкие яркие спецэффекты, происходит очередная эпичная драка, в которой конечно же добро победит зло, как жаль, что это правило не распространяется в нашем мире.       У нашего клуба всего одно правило, и, к сожалению, даже не «никому не говори о клубе выживших». Нет, наше единственное правило это БЕЙ.       Конец.       Неважно, кто выиграет, суть от этого не меняется, на самом деле все прекрасно понимают, что от смены позиций исход не меняется. Поэтому мы все такие пассивные.       Поэтому Марвел нас не вдохновляет.       — Ты ведь знаешь, зачем Ламберт сюда приехал?       — Что-то по работе, — повторяет он, жуя. — И он пообещал нам помочь. Все.       — И как помогать собрался? Не сказал?       — Нет. А это важно?       — Ну как тебе сказать… Лютик, ты не думал, что когда дело касается наших жизней — важно все?              Лютик, наконец, заканчивает с куском пиццы и вытирает руки. Он говорит:       — В любом случае… Мы договоримся с Ренфри о встрече, я узнаю у нее, кто заказчик. Там же попросим Ламберта, спросим о его планах, если план рабочий — слушаем Ламберта. Если нет, то придется, как я понимаю, продумывать покушение самому. Все?       — Да, и в этом все и есть проблема. Не слишком ли легко?       — Не узнаем, пока не попробуем. Пока это наш единственный вариант.       Он тяжело выдыхает и подсаживается ко мне ближе. Прижимается ко мне. Я чувствую тепло его тела. Чувствую, как сильно он похудел за это время. Мышцы уже, наверное, не такие отчетливые, а изгиб бедер, наверное, не такой заманчиво-плавный.       Но как хорошо, что я уже на той стадии, когда мне не всралась его внешность.       Любовь — это не о красоте.       Лютик смотрит мне в глаз.       Хотя в случае Лютика, возможно, о красоте. Он все еще красив, как Бог, но я уже не считаю, что это главная причина того, что я сижу здесь и смотрю на него, что не могу от него оторваться, что мечтаю провести на этом диване жизнь. И, желательно, чтобы Лютик ходил по квартире голым.       Красота, конечно, уже ни при чем, но это довольно приятный бонус.       Лютик спрашивает:       — У меня пицца в зубах не застряла?       Я вскидываю бровь.       — Вроде нет. А что?              Вместо ответа Лютик берет мое лицо в свои ладони и целует, подаваясь вперед. Прижимается ко мне всем телом и прикрывает глаза, чуть склоняя голову к плечу. Он гладит меня по щеке, потом — по шее. Я сначала вообще смутно понимаю, что происходит и почему этот поцелуй мне кажется не совсем привычным, а потом, когда Лютик расстегивает первую пуговицу, внезапно понимаю.              Ах, вот оно что.       Вот о чем он говорил, когда сказал, что мы закончили наше сожительство на приятной ноте.       Я прижимаю его к себе ближе и, отстраняясь, целую в щеку, за ухом, в линию челюсти, под подбородком и в шею. Лютик так и замер в моих руках, мне кажется, он даже дышать перестал. Я зажимаю кожу на шее меж зубов, немного оттягиваю, после обхватываю губами.       Плавно встаю, утягивая за собой Лютика. Прижимаю к себе так тесно, что он судорожно выдыхает — мне кажется, он только что простился с последними остатками воздуха в своих легких.       Он приходит в себя, прижимается ко мне в ответ, тычится лицом в мою шею.       Я слабо кусаю его за шею, хватаю за задницу почти грубо, и Лютик забавно едва не подпрыгивает на месте. Я снова нахожу его губы своими, целую и медленно утягиваю в… так, стоп, а спальная-то тут где?       Мне приходится прерваться. Все еще держа его обеими руками за задницу, я спрашиваю:       — Где кровать-то в этом доме?       Лютик тихо смеется и потирается о мою скулу. Обнимает меня, снова целует и подталкивает в другую сторону. Я почти спотыкаюсь на ровном месте, но вовремя успеваю перехватить равновесие.              До спальни у меня выходит дойти даже живым и вроде без синяков. На ощупь я включаю свет и подталкиваю Лютика к кровати. Она кажется холодной до тех пор, пока на нее не ложится Лютик, опираясь на лотки и смотря на меня.       Еще секунду назад это была просто кровать, а теперь, когда в ней Лютик — это самое желанное мной место. Это шедевр.       Я расстегиваю ремень, опираясь коленом о край кровати, меж ног Лютика, и начинаю нервно расстегиваю рубашку.       Лютик внимательно за мной следит, склонив голову к плечу.       — Давно хотел увидеть тебя без рубашки в нормальном свете… И только сейчас я понял, как на самом деле сильно я скучал.       Я откидываю рубашку на пол и вскидываю бровь.       — Знаешь, я и обидеться могу. Ну, знаешь, решить, что тебе от меня нужен только секс.       Лютик смеется, а затем плавно снимает с себя свитшот. Откидывает его в сторону, и да, он в самом деле похудел. Теперь он не такой рельефный, и еще более бледный, более хрупкий и худой, но он все еще самый сексуальный, самый красивый, самый желанный.       Он просто из одного превосходного состояния переходит в другое, но такое же совершенное.       — Нет, просто в той больнице я уже и забыл, кто я и что у меня есть тело. Что есть ты, и у тебя есть руки и губы, которые могут мне дать что-то больше тех грубостей.       — Я уже извинялся, — бубню я себе под нос, просто стоя перед Лютиком в расстегнутых штанах.       — Извинился. Я простил. Но это не значит, что это самое приятное применение твоего рта, Геральт.       Перед тем, чтобы сказать, что он ведет себя, как какая-то злая учительница, я все-таки понимаю, о чем он.       И я медленно сажусь перед ним на колени. Да, в самом деле, так извиниться можно куда более качественно. Я бережно беру его за бедра, и я, кажется, явно чувствую трепет внутри Лютика. Целую в худой живот, выцеловывая над полоской ремня, и Лютик нерешительно гладит меня по голове. Тянет за резинку, распуская волосы, и зарывается в них пальцам, притягивая ближе, пока я расцеловываю его живот.       Хватаюсь зубами за язычок ширинки и плавно тяну его вниз. Зубами расстегиваю пуговицу, а потом, поднимая взгляд, мягко стаскиваю штаны вниз, захватывая полоску белья. Лютик приподнимает бедра и я откидываю и белье, и штаны на пол.       Лютик чуть ерзает, когда я крепче хватаю его за бедра и ближе притягиваю к себе. Закидывает свои невероятные, длиннющие стройный ноги мне на плечи, гладя по волосами. Я плавно целую его во внутреннею сторону бедра, слыша его судорожный выдох, и продолжая гладить и сжимать его бедра. Целую снова и снова, провожу языком по внутренний стороне бедра, покусываю и обхватываю кожу губами, посасывая.       И все это я делаю до тех пор, пока бедра Лютика не начинают дрожать.       И только потом, когда Лютик тщетно пытается притянуть мне сильнее, я решаю, что теперь можно хорошенько его вылизать. теперь, когда он весь дрожит, чертовски сильно возбужден и готов сделать все, что угодно, лишь бы я перестал его дразнить, я могу приступить к главному.       Лютик утыкается пяткой в мое плечо, когда я плавно беру его в рот. Вижу краем глаза, как свободной рукой он сжимает под собой покрывало, а после снова зарывается ей в мои волосы, прижимая ближе и сжимая.       Его бедра начинают дрожать сильнее.       Лютик тяжело дышит, прижимая меня ближе, а потом, наконец, стонет. Ерзает, и я сильнее фиксирую его за бедра. Чувствую, как дрожат его пальцы, и я почти польщен этой реакцией на меня, но потом вспоминаю, что он месяц был в больнице и, наверное, именно поэтому его сейчас так подбрасывает с моего рта.       И именно поэтому он кончает первее, чем я успеваю перейти к еще более интересным частям его тела.       Он сильно зажимает мою голову меж своих бедер и тихо стонет, больно цепляясь пальцами за мои волосы.       Я силой раздвигаю его ноги и вытираю рот.       Лютик тяжело дышит, а потом кое-как опирается о локти и смотрит на меня мутным взглядом.       Я веду бровью. Спрашиваю:       — Я прощен?              Вместо ответа Лютик лукаво улыбается и, сгибая ногу в колено, утыкается пяткой в мой пах, надавливая и поглаживая. Я судорожно выдыхаю, невольно потираясь членом сквозь ткань штанов о ступню Лютика. Он улыбается, нажимая чуть сильнее, а после убирает ногу и медленно переворачиваеся на живот, виляя бедрами.       Конечно же я срываюсь. Конечно же я забываю даже собственное имя, способный только шептать что-то вроде:       — Лютик-Лютик-Лютик…       я люблю тебя.       Слава Богу, это я не говорю. Наверное, я еще не могу его любить. Я Йен не смог полюбить за несколько лет, а тут Лютика за месяц? Бред. Я просто ужасно его хочу. Он просто мне нравится. Я просто от него без ума.              Это не может быть любовью.       Именно об этом я думаю, когда он переворачивает меня на спину и усаживается на меня сверху — снова возбужденный, зацелованный и уже хорошенько растянутый. Я хватаю Лютика за бедра и приподнимаю его. Снова проскальзываю рукой меж его ног и вставляю три пальца — проверяю, достаточно ли он растянут. Лютик тихо стонет, опускаясь бедрами на мои пальцы, и они входят так восхитительно легко. Я вставляю их глубже, до костяшек — Лютик так восхитительно-беззащитно стонет и сжимается.       Блять.       Я хочу его трахнуть.       В ту ночь так не так хотел, как сейчас.       Я медленно вынимаю пальцы и Лютик тут же берет мой член в ладонь. Проводит ею вниз и вверх, облизываясь, а после, приподнимаясь чуть выше, направляет его в себя. Я чувствую, как головка давит на расслабленный, не сжатый вход, и, не выдержав, легонько толкаюсь вперед, входя. И тут же тихо, гортанно что-то выстанываю — блять, это очень хорошо.       Внутри он девственно-узкий, горячий и идеально-гладкий.       Лютик опирается о мою грудь и медленно опускается, шлепаясь ягодицами о мои бедра. Он еще немного напряжен, но после того, как основательно по мне поерзал, едва скулить не заставив, расслабился, и снова медленно поднялся, начиная двигаться.       Я ласково шлепаю его по бедрам, а после, хватая за ягодицы, задавая свой ритм, начиная двигаться бедрами в такт.       И Лютику совсем голову срывает. Он стонет — громко и протяжно, изгибается и откидывает голову назад. Я думал, что так себя только в порно ведут, но сейчас, глядя на Лютика, я не вижу в нем фальши и игры.       Ему в самом деле так нравится. Он в самом деле месте себе не находит.       Я глажу его по животу, по талии и бокам. По спине, бедрам, ягодицам, чувствую, как он дрожит, ускоряю движению, ощущая, как Лютик совсем расслабляется и теперь его можно брать как только мне захочется.       Я двигаюсь назад, и член выскальзывает. Лютик хнычет, скулит, едве тянется рукой к моему члену, как я переворачиваю Лютика на живот. Повыше вздергиваю его бедра и, перед тем как осторожно в него войти, слышу самый прекрасный умоляющий стон.       И, наконец, толкаюсь вперёд, откидывая голову назад от того, как же это охуенно. Лютик рефлекторно сжимается, и я чувствую, как его бедра сводит судорога, а после — снова расслабляется. И я начинаю толкаться, плотно держа его за бедра, смотря на выгнутую поясницу, на лохматые волосы, слушая его тело и его стоны, и просьбы не останавливаться.       Когда Лютик кончает, даже не трогая себя — мне кажется, его слышит весь дом.       Все тут теперь осведомлены о том, что Лютик только что кончил от члена в заднице и ему это понравилось.              Я останавливаюсь, тяжело дыша, поглаживая его по бедрам.       — Можно?       — Геральт, мне сейчас будет похуй, даже если ты кулак в меня засунешь… — бормочет он кое-как, едва не падая на живот, но я поддерживаю за него и, кивая, снова начинаю толкаться.       Лютик сжимается почти болезненно, и я тихо выстанываю его имя сквозь зубы. Мне хватает минуты и, медленно выходя, я кончаю на его ягодицы. Лютик недовольно мычит, а потом все-таки падает на свой живот и выдыхает.       Пока я пытаюсь прийти в себя, Лютик опирается на локти и смотрит на меня через плечо. И широко улыбается. Я вижу, что его глаза мокрые и немного красные, губы — чуть припухли.       — Ты что… плакал?..       Лютик тихо смеется.       — Я все время плачу, когда кончаю, если оргазм очень интенсивный. У меня месяц ничего не было, а тут целый член. В один момент мне показалось, что я взорвусь. А теперь, будь добр, вытри меня.       Я опоминаюсь и киваю. Быстро встаю с кровати, обтирая Лютика, потом иду в ванную. Прихожу, забираю испачканную спермой мою рубашку, которую я подложил под Лютика, чтобы ничего не запачкать.       Лютик довольно мурлыкает и поворачивается на бок, хлопая по месту рядом.       Едва я успевая коснуться кровати, я целую Лютика. Я хотел сделать это сразу, но не ожидал, что он повернется ко мне заплаканным лицом. Так что теперь я его целую — именно так, как и представлял себе сотню раз, пока был в той сраной больнице.       Нежно, а после — требовательно и жарко. И вырвать из него тихий, судорожный выдох, а еще лучше — стон.       Именно так мы целуемся сейчас, и мне кажется, что я его сейчас просто сожру, поэтому силой заставляю отстраниться от него. А потом улыбаюсь ему. Это так легко и естественно — улыбаться ему.              Я даже, кажется, чувствую себя счастливым. Могу представить, что все у нас хорошо. Лютик тянется ко мне и кладет голову на мою грудь. Да, я чувствую себя в порядке. Я чувствую, что я счастлив.       Не успеваю я выдохнуть облегченно, как звонит телефон Лютика.       И я почти возмущен, что Лютик встает, чтобы взять его. Я мягко перехватываю его и говорю:       — Обойдутся.       — Нет, это Ламберт, я поставил на него другую мелодию.       Руку я его отпускаю. И раскрываю от шока рот, просто глядя, как он встает с кровати, демонстрируя мне свою задницу, и идет к откинутым штанам, чтобы взять телефон.       Ну да, Ламберт.       У нас же нынче и потрахаться нормально нельзя, чтобы в этом Ламберт не участвовал.       Мне следует сказать спасибо, что он нам свечку не держал. И что потом баллы не выставлял.       За оргазм Лютика он бы поставил десять, а за мою технику — ноль. Якобы оргазм Лютика вообще ни капли не моя заслуга.       Мелодию он на него отдельную поставил! Каков молодец!       Я складываю руки на груди и смотрю в потолок, искренне считая, что это шутка. Лютик пошутил так.       Но он не пошутил.       Он снова возвращается в кровать, ложась ко мне на грудь и говоря в трубку:       — Да, я понял. Честно говоря я так и планировал. Могу же я провести по приезде хотя бы один вечер спокойно? — он тихо смеется. Я чувствую, как у меня дергается правый глаз.       И еще я чувствую некий прогресс. Если бы это произошло неделю назад, скорее всего, я бы послал Лютика на хуй и обиделся. Сейчас же мне снова хочется хорошенько его растянуть, поставить раком и может все-таки засунуть в него кулак, а потом еще сверху трахнуть до потери сознания, чтоб он не то что забыл, кто такой Ламберт, а чтобы он смог шептать только мое имя.       — Хорошо, я постараюсь. На днях тебе позвоню. Ага-м, да, сладких снов.       Он сбрасывает, кладет телефон на тумбу и снова ложится на мою грудь. Спокойный выдыхает и гладит меня по груди. Как будто не замечает, что я валяюсь тут каменным изваянием.       Нет. Просто лежит и что-то напевает себе под нос. И только потом говорит, когда укрывает нас одеялом:       — Может обнимешь меня?       — Не знаю. Я занят.       Лютик вскидывает бровь и внимательно меня осматривает.       — Чем? Попыткой сделать на своем лице еще одну морщину? Хватит морщиться, — он мягко гладит меня по лбу. Я хмурюсь еще сильнее.       Лютик закатывает глаза, а потом мягко смеется.       — Пытаюсь понять, не будет ли в следующем нашем сексе участвовать Ламберт. И если будет, то даже не знаю, чего я больше боюсь: что он выебет меня или тебя.       Лютик молчит. И я, наконец, перевожу взгляд на него.       Он смотрит на меня в упор, явно недовольно, поджав губы так, будто злится. Может и злится. Я тоже злюсь. И что с того?       Работа у нас такая: злиться, а не то сдохнем.       — Что ты так на меня смотришь, будто это я кончить не успел и уже пошел разговаривать с Йен, м?       — Во-первых, мы говорили по поводу работы. Я ему должен по гроб, Геральт, и ты это знаешь. Даже если бы он не был мне симпатичен, он мог бы сказать, чтобы я ему обувь вылизал, и я бы это сделал. Он мне жизнь спас, Геральт, ты понимаешь? Спас и выхаживал потом неделями.       Звучит здраво. Звучало бы здраво, если бы я только его слушал. Потому что из всех этих слов я улавливаю только:       — Он тебе нравится?!       Я подскакиваю на кровати и смотрю на Лютика во все глаза. Он спокойно пожимает плечами и хмыкает:       — А ты что думал? Геральт, я гей, мне нравятся мужчины. И как ты думаешь я буду относиться к мужчине, который почти месяц всегда был рядом со мной, помогал мне и не давал впасть в апатию или траур? Он мне нравится, Геральт.       — Как человек? — спрашиваю я с надеждой.       Лютик тяжело выдыхает и смотрит мне в глаза.       — И как человек, и как мужчина.              Я раскрываю рот и даже не моргаю, глядя на Лютика.       — А как же я?       Мне самому мерзко с того, как это жалко звучит. Тоскливо, умоляюще, как утопающий котенок. Я вижу, что даже Лютику некомфортно от моей интонации.       — А что ты? Я здесь, с тобой, вероятно, ты мне тоже нравишься.       — В смысле? Мы оба тебе нравимся?       — Ну да. А что в этом такого?              Вообще-то я современный человек, конечно же я знаю, что такое полигамия. В перспективе я даже знаю, что Лютику нравимся мы оба в равной доле. Что никто не запасной вариант, ему нужны мы оба. Я это понимаю. Я все об этом знаю.       Но вот в чем проблема: до этого момента для меня это существовало просто как какой-то абстрактный факт. Как и голодные дети в Африке. Я с ними водку не пил как бы, откуда мне знать, что они настоящие?       А тут вот, сидит Лютик и говорит, что он хочет и меня, и Ламберта.       Ну да.       Ну, блять, да.       А я-то думал: все как-то слишком легко. Я ж часто думал: в чем-то есть подвох.       С Йен был подвох, и с Лютиком он должен быть. Не могло быть все так легко. Вот красивый, невозможный Лютик. Его тело, его лицо, его голос и его руки.       Вот он, весь он, и так легко бросился ко мне в руки? Это же бред. Так не бывает. Где-то подвох.       Правда я все ждал, что этот подвох окажется в том, что Лютик моя галлюцинация. Но это даже хорошо было бы. Потому что он моя галлюцинация. Только моя. Моя-моя-моя. Ничья больше.       А подвох оказался в том, что Лютик легко принимает и себя, и свои вкусы, и он легко готов принять, что ему нравятся оба, он хочет обоих и он получит обоих. Он не готов себя в чем-то ограничивать.       Лютик не мой.       Не весь. Не полностью.       Не абсолютно мой.       Он, как оказалось, мной не дышит. И в его мире есть кто-то кроме меня.       Это почти сводит меня с ума. Я в это даже не верю до конца.       Только от мысли, что Лютик может улыбаться Ламберту так же, как и мне, мне плохо физически. Что он его целует, как меня. Что он…       О блять.       — Вы трахалась?!       Когда ты понимаешь, что не можешь забрать душу человека, его сознание, его воздух, тогда ты отчаянно пытаешься забрать себе его тело, что-то, что ты хотя бы можешь потрогать, что ты можешь взять силой.       И как мне быть, если я знаю, что и тело Лютика не мое? Что его тело трогает какой-то там Ламберт. Что он спит с Лютиком абсолютно так же, как и я.       Это же безумие!       Нет, головой-то я понимаю, что вовсе не безумие, но я почему-то уверен, что это бред.       Лютик хочет и меня, и его одновременно. И что в этом такого?       Мне же даже сердце не разбили. Еще.              Лютик моргает. Говорит:       — Да. И, не поверишь, мы трахнемся еще раз. Я хочу его абсолютно так же, как и тебя.       Я смотрю на Лютика, как на идиота. Будто бы он сам не понимает, что говорит. Будто бы он просто запутался.       Понимаете, ровно до этого момента все это была как игра. Простая ревность, попытка подогреть чувства и эмоции. Откуда мне было знать, что моя ревность была не паранойей? Откуда мне было знать, что все это время Ламберт был не просто декорацией для усиления ощущений?       Откуда я мог знать, что Ламберт такой же человек, как и я? Мне никто не говорил, что он что-то чувствует, а люди что-то чувствуют к нему.       Ламберт же не человек.       А теперь, оказывается, что Лютик его хочет. Он ему, видите ли, нравится.       Все бы ничего, но все это время: когда Лютик был жив и мертв, когда хотел меня и когда обижался, я был уверен, что я его мир. Что для него нет ничего важнее меня.       А оказалось, что это не так.       Я говорю:       — Охуеть. Вот так просто? И меня, и его? А предупредить ты меня не хотел?!       Это же нечестно, просто нечестно. Я не знал условий, не знал, на что шел. С Йен все было ясно и понятно.       Йен была миром, конечно же она не могла быть для меня всегда и везде.       А Лютик была ангелом. Моим ангелом. Ангел-хранитель. Лично мой.              Откуда мне было знать, что это не так?       Почему не сказал раньше?       На удивление, Лютик смотрит на меня с какой-то виной, а после прижимается ко мне.       — Я… я не думал, что я для тебя значу так много… просто думал, что мы ну, типа как лучшие друзья, но занимаемся еще сексом. Знаешь, друзья с привилегиями. Поэтому я не знал, что тебе нужно сказать, что я и с Ламбертом… тоже. Неужели ты и вправду… любишь меня?       Я моргаю.       Люблю? Нет. Это же бред. Я не могу его любить. Я просто знаю, что это — невозможно.              А вот почему я его хочу так странно, так сильно, всем своим телом — я не знаю. Просто хочу. И знаю, что это хочу — больное.       — Понятия не имею, что я там чувствую, но мне охуенно-сложно не нравится делить тебя с этим говнюком.       Лютик хмурится.       — Делить? Я тебе что, игрушка какая-то?       — Нет, но ты был моим.       — Это когда такое было? — Лютик изумленно вскидывает брови. — Было время, когда я хотел только тебя, но это не значит, что я был твоим. Я свой, Геральт, а твои больные фантазии — только твои проблемы. Я не собираюсь отталкивать Ламберта только потому, что тебе что-то не нравится.       — Разве отношения это не о компромиссах? Не о сотрудничестве? Ты же любишь меня!       Лютик внимательно на меня смотрит, и из-за своих эмоций я даже не понимаю, какая на нем эмоция. Что он там сейчас чувствует, чувствует ли что-то вообще. Я с трудом понимаю, что сейчас происходит, я просто знаю, что хочу, чтобы Лютик был моим.       — О компромиссах, — соглашается он. — Но тут у меня одна позиция: ты либо принимаешь это, либо уходи.       — То есть Ламберта потерять ты боишься. а меня — нет.       — Я боюсь потерять вас обоих, — уверенно говорит он, и я почему-то знаю, что эти слова — правда. — Но если Ламберт скажет мне выбирать, я из принципа выберу тебя, потому что мне нечего делать с человеком, который хочет меня переделать и не принимает. Геральт, я понимаю, что… такое не каждый примет. Я так думал о тебе только потому, что ты так выглядел. Будто тебе было все равно. Я принимаю свою ошибку, мне очень жаль. И прости меня, если сможешь. Но вот я, и я тебе прямо говорю о том, что мне нравишься ты, и мне нравится Ламберт. Я спал с тобой, и так же я спал с ним. И собираюсь это сделать еще сотню раз. Если тебе что-то не нравится, то выход — там.              Я почти отшатываюсь.       Я даже думаю: надо уйти.       Собрать вещи и свалить. Если Лютику все равно на то, что я уйду, то надо уходить. Вот так это будет правильно. Я ведь могу вернуться к Йен, там все стабильно и понятно. И там нет ебаного Ламберта, что уже охуенный плюс.       Я внимательно смотрю на Лютика. И говорю:       — Почему мне кажется, что тебе сугубо насрать, останусь ли я?       — Понятия не имею. Это не так, и ты это знаешь.       — Не знаю. Я тебя другим знал.       — Люди меняются.       — Так мне уйти?       — Если можешь принять меня, то нет. Если в самом деле можешь, то я мог бы ползти за тобой на коленях, моля не уходить. А если тебе так важно, чтобы я был твоей вещью, то да, уходи. Я знаю, чем заканчиваются эти больные вещи с больным желанием.       Я тяжело выдыхаю и падаю обратно на кровать, смотря на потолок.       Конечно я не хочу уходить. Я стал по-настоящему хотеть Лютика лишь недавно, и сейчас так резко оттолкнуть это значит словить ужасную ломку, которую, возможно, в этот раз и не переживу.       Уйти в самом деле можно. И я останусь вообще без Лютика.       А можно остаться. И Лютик будет, хоть и не только для меня.       Наверное, не много поменяется.       Ведь все это время он уже был с Ламбертом в этом смысле, я об этом не знал. Сейчас все то же самое, только я об этом знаю.       Лютика у меня стало не больше и не меньше.       Я ведь даже не могу сказать, что Лютик мне изменил. У нас даже не было отношений. У нас вообще ничего не было.       Я снова смотрю на Лютика, и сейчас, когда я успокоился, я вижу, что он нервничает. Ему не по себе. Он выглядит… странно.       — Больше никаких секретов? — спрашиваю я. В конце концов, жить к себе он позвал именно меня. Мы будем спать в одной кровати. Просто надо стараться не думать о всех тех вещах, что Ламберт будет делать с Лютиком. Вообще можно представлять, что Ламберта нет.       — Никаких, — говорит он. И смотрит на меня в упор.       Я тяжело выдыхаю.       — И чем он тебе понравился?       — Не знаю. Всем. Он был очень мил со мной и заботлив. С ним не было так сложно, как с тобой. И заметь, я все равно решил быть с тобой тоже, хотя мог уйти и облегчить себе жизнь.       Лютик мог уйти.       Это странно, но меня эта мысль до усрачки пугает.       Что Лютика не будет вообще. Никак. Для меня его не будет вообще.       Его уже не было почти неделю, и я чуть с ума не сошел. Наверное, мало что поменяется от понимания, что он жив, но не со мной.       Говорят, что смерть партнёра принимается куда легче, чем его уход от тебя. Умер и умер, главное, что он больше никого не целует. А так быть без Лютика и не знать, с кем он и как он?       Не видеть, не целовать и не говорить?       Сейчас это кажется безумием.       А Ламберт? Ну и пошел к черту этот счастливый ублюдок.       Я Лютика хочу.       Я говорю:       — Прости.       Да, звучит невозможно, но я в самом деле умею извиняться раньше, чем изойдусь на говно. Да, я умею думать тем веществом в моей голове, а не жопой.       Да, я не хочу расставаться с Лютиком.       Лютик удивленно на меня смотрит.       — Что ты сказал?       — Прости. Я снова перегнул палку. Я не хочу, чтобы ты уходил.       — Я… — он смотрит на меня во все глаза, раскрыв рот. — Нет, ты не перегнул. Пока. Это нормальная реакция, ведь я тоже ошибся… И… все? Мы все решили?       — Да. Я принимаю тебя. Делай что хочешь. Главное останься и не уходи.       Это странно, но говорить эти слова так легко и приятно. Мне, кажется, даже становится легче дышать после этих слов. Даже Лютик, кажется, стал еще красивее.       Он расслабляется и улыбается мне. Подлезает ко мне под бок и целует в ключичную ямку, гладя по груди.       — Тогда я рад. Я не собираюсь доставать кому-то больше, не волнуйся.       — Ты уже достался. Мне.       — Не начинай.       — Но я ведь тут, живу в твой квартире. А Ламберт там. Значит, у меня больше.       — Ну я ведь могу переехать к нему на неделю.       — Можешь. Но сейчас тебя больше у меня.       Лютик тяжело выдыхает.       — Геральт, не надо так думать. Ведь когда-то ты решил, что меня больше у Ламберта и взбесишься. И все-таки я сам у себя. И вы одинаково мне нравитесь. Не надо, Геральт, просто наслаждайся мной. Так, как ты делал это еще час назад.       Я тяжело выдыхаю и киваю, обнимаю его и поглаживаю по спине. Да, наверное, это будет правильно.       Ведь я понятию не имею, что на самом деле будет завтра, насколько все плохо и в скольких метрах от меня находится снайпер. Понятие не имею.       Но Лютик же здесь, и я могу его обнимать.       Пока никто из нас не умер.       Но если я умру — это не так уж и страшно. У Лютика останется Ламберт, он будет в порядке.       А если пропадет Лютик — случится трагедия. Я уже пережил это, я знаю, что это, и еще одно такого фокуса не выдержу.       Я прижимаю Лютика в себе ближе, утыкаясь носом в его волосы и только сейчас по-настоящему понимаю, как же мне важно то, что он сейчас просто рядом. Даже неважно, для кого он и с кем он.       Он сейчас рядом, и нет ничего важнее этого.