Nightmare

      Запах дезинфекции, лекарств и смерти. Ненавижу блядские больницы. Никто не любит больницы. Едва ли хоть у кого есть приятные с ней воспоминания. Место, где одну боль лечат другой болью. Забавно они это придумали, будто бы в двадцать первом веке гуманизм все еще не вошел в моду.       Хотя кто я такой, чтобы обвинять их в подобном?       Перед нужной дверью я замираю. Там Лютик.       Я просто стою и пялюсь на нее. В каком там состоянии Лютик? Не может встать? Не может голову оторвать от подушки? Он помнит меня?       Но главное…       А в каком положении там Ламберт? Они же не сблизились за это время? Они не стали друг другу миленько улыбаться? Не держатся за ручки? Не целуются? Ламберт для Лютика все тот же странный парень, который при первой встрече говорил мне, что Лютика надо бы убить нахуй? А он вообще помнит об этом?       Я тянусь к дверной ручке.       Я слышу:       — Оперативно сработано.       Я шарахаюсь и смотрю в сторону. Ламберт стоит, оперевшись плечом о стену, и смотрит на меня. Во всем черном, не считая белой кожи. В нашу последнюю встречу он был несколько… более загорелым. Выглядит так, будто последний месяц провел, запертый в этой коробке. Возможно, так и было. И, возможно, мне это совсем, нахрен, не нравится.       Он говорит:       — Да, тяни увереннее, там Лютик, там. А я сделаю вид, что не замечаю, что ты трясешься как осиновый лист. Могу вам не мешать.       — Нам… не в чем мешать. Он помнит меня?       Ламберт только говорит:       — Смелее.       И кивает головой в сторону двери, подначивая.       Я ругаюсь. Я отрываю дверь и делаю шаг вперед.       И тут же нахожу взглядом Лютика. Просто стою в проходе и смотрю на Лютика. Он поворачивает ко мне белое лицо с впалыми щеками и синяками под глазами. Правый глаз, тот самый, с контузией, выглядит очень даже нормальным. Хороший такой человеческий глаз.       Будто бы меня должно удивлять, что за почти месяц его зашили, приделали новые части тела и недостающие органы.       Конечно Лютика собирали заново.       Это должен был сделать я, но я предпочел съебаться, решив этим самым все свои проблемы. Тотальным игнорированием.       Теперь я понимаю, почему на меня злился Ламберт. Он все время злиться, если видит, что кто-то недостаточно старается. По правде говоря по мыслям Ламберта человек может все, и если когда-нибудь у меня не выйдет сходить на марс пешком просто потому, что он так попросил — он обидется.       Кстати, я же говорил, что Ламберт та еще пизда?       В любом случае...       Я закрываю за собой дверь. Говорю:       — Лютик?       Говорю:       — Ты меня помнишь?       Лютик шмыгает носом.       — Да. Наверное. По крайней мере я знаю, что тебя зовут Геральт… и у тебя приличного размера член.       Я киваю. Да, уже неплохо. Я даже облегченно выдыхаю. Я сую руки в карманы, потому что это единственное, чем их можно их занять (к сожалению, не Лютиком, не им). Я подхожу ближе, смотря на его лицо.       На секунду мне кажется, что это у меня амнезия. Я помню его другим.       Хотя в нашу последнюю встречу он сытно поел и ходил на своих двух. Да. Однако он выглядел несколько лучше. Конечно же он изменился. Любой человек изменится после взрыва. Стоит поблагодарить Бога за то, что у него лицо осталось на месте. Фактически Лютик отделался легким испугом.       Я беру стул, подсаживаясь ближе. Я говорю:       — Ты как?       — Не знаю. По сравнению с моим первым пробуждением — отлично. По сравнению с кем-то ну, знаешь, здоровым по функционирования, я сродни куску говна.       — А что было в твоем первом пробуждении?       Лютик тяжело выдыхает.       — Ничего хорошего. Я рад, что ты пришел.       — Правда?       — Да. Ты случаем не находил моих вещей?       Я опоминаюсь и поднимаю с пола черную сумку. Лютик жадно ее хватает и, будто забывая о моем присутствие, начинает в ней копаться. Облегченно выдыхает и прижимает кошелек к своей груди.       А я сижу и скриплю зубами. Я только что заревновал к кошельку. К нему он проявил несколько больше радости и счастья. Я бы хотел оказаться на месте этого кошелька, но, наверное, это я должен Лютика к груди прижимать, а не он меня.       В конце концов, я съебался.       И я даже нахожу уместным спросить:       — Ты не обижался на меня?       Лютик вскидывать бровь, смотря на меня искоса. Он фыркает:       — О, мне кажется, или моя смерть немного привела тебя в чувства? В моих воспоминаниях ты скорее бы съел ежа, чем заметил бы, что мог задеть чьи-то чувства.       Я киваю. Хотя я совсем, нахрен, не согласен. Я может просто невнимательный, но это вовсе не значит, что мне насрать.       — Может быть, если бы ты не свалил при первой же возможности...       — А может я отчаялся?       — Может быть, если бы ты попытался узнать сразу, как я…       — Может быть, я был так потрясен, что не отрывал голову от подушки двое суток?       Лютик тяжело вздыхает, смотря на потолок:       — Может быть, если бы ты своевременно пришел ко мне…       Я скриплю зубами.       — Может быть, у меня был траур? Может быть, в конце концов, мне тоже было плохо?       Лютик гладит пальцами кожаный кошелек.       — Может быть, — тянет он умирающим голосом, — только если бы ты был рядом…       Я спрашиваю:       — Может быть, я оплакивал тебя? Может быть, мне было хуево?       Лютик качает головой. Он говорит:       — Позови Ламберта, если он где-то рядом. Я привык, что он всегда со мной.       Я едва ногой по полу не ударяю. Прочно сжимаю челюсти. Ладно, мать твою, Лютик, ладно. У тебя тоже есть право обижаться. И я даже готов смиренно принимать, что мстишь ты мне ебаным Ламбертом. Теперь я по крайней мере знаю, что не так уж ему и память отбили, раз помнит, куда жать.       Я зову Ламберта. Он все еще рядом с палатой, будто решил нам не мешать. Будто решил сделать мне одолжение. Или понял за это время, что Лютик тот еще говнюк. Да, он ангел, но кто сказал, что ангел не может насрать вам под дверь? Очень даже может. У него есть все возможности, чтобы сделать это незаметно.       Ламберт кивает, проходя в палату так, будто не видит меня.       Разыграли тут клуб брошенных и обиженных, вселенскую обиду. Театральная постановка: «тотальное игнорирование»       Ну и хер со всеми вами. После смерти Лютика меня мало что удручает.       — Что говорят врачи?       Ламберт хмыкает.       — Не такие страшные вещи, как в начале. Все идет на поправку, — он открывает ноутбук, что-то там читая и фыркая, морща нос.       — Я уже могу ходить, — гордо говорит Лютик. — Но работа, думаю, откладывается… По крайней мере та, где надо ходить ногами. Но я уже могу нормально думать, не тупя в стену по полчаса… Что там еще, — он шмыгает, смотря на потолок. — Не знаю… Вижу уже лучше.       — Да, видел диагноз. Обошлось без протеза?       — Без, — кивает Ламберт и смотрит в окно. Он вообще похож на часть интерьера. И с ним Лютик общался? — Как там твои покушения, Геральт? Попытки были?       — Эээ… Да, мне надо кое-что по этому поводу тебе рассказать, Лютик.       Лютик вскидывает бровь и кивает. Я говорю:       — Понимаешь, у тебя были похороны…       — Очаровательно, — он фыркает, закатывая глаза.       — И я виделся с Ренфри.       Лютик моргает. Хмурится.       — Может, я что-то забыл, но по моей памяти она мертва.       — Да. Точнее нет. Она озаботилась своим двойников. В общем, недавно она мне звонила… На тех похоронах она сказала, что расскажет мне про ситуацию с этими нападениями на меня.              Лютик кивает. Ламберт заинтересованно на меня смотрит, спрятав руки в карманы. Он чуть склоняет голову к плечу — так он делает только если ему по-настоящему интересно.       — И я… Ну, со мной все понятно. А что непонятно — как меня нашли. Ренфри сказала, что это впервые за долгое время, чтобы кто-то сел мутанту на хвост. Но я не отрицаю, что мы все… расслабились, — я смотрю на Ламберта, и он кивает. Да, мы привыкли, что все спокойно, что наших махинации с документами всегда хватает, чтобы быть незаметными. В конце концов, мы просто не шумим. — Учитывая, что она уважала твою кончину, то решила… Помочь мне избежать этого. Ей нужно собрать какую-то информацию, что-то там с базой, я не помню, и поможет мне соскочить с этого дерьма.       — То есть вскоре это должно кончиться? — Лютик вскидывает бровь.       Я медленно киваю и снова сажусь на стул.       — Возможно… Я не знаю, Лютик, я не знаю, как меня нашли, и не найдут ли меня снова. То, что Ренфри сейчас озаботилась тем, чтобы убрать меня со всех радаров не значит, что все станет хорошо! Как-то же меня нашли.       — Ты хочешь узнать, как? — Ламберт склоняет голову на бок сильнее. — Безумие. После того, как тебе сели на хвост, самому лезть туда, просто чтобы узнать — самоубийство.       — Я знаю… Думаешь, не стоит?       Ламберт пожимает плечами.       — Не знаю. Я бы не стал дергаться до тех пор, пока мне бы не сели на хвост второй раз.       — Ламберт, ты не понимаешь. Меня не схватили сейчас, потому что этим вопросом занимается Ренфри. А тогда ей было интереснее спасти Лютика. А если во второй раз это будет кто-то другой, то ты сам понимаешь, к чему это приведет.       Ламберт кивает. Лютик неловко пытается приподняться и я помогаю ему, подкладывая под поясницу подушку, и Лютик благодарно кивает.       — Ну, на данный момент ситуация очень даже… неплохая. Ренфри жива, а тебе нужно просто узнать, кто за этим стоит. И еще лучше — кто заказчик. Вдруг мне удастся как-то на это повлиять?       — Ренфри отказалась говорить его имя. Говорит, что некоторые вещи лучше… не говорить вслух.       — Думаю, у нее не будет выбора. Я с ней поговорю, — кивает Лютик. — Дай Бог со всем этим быстро разобраться и начать снова жить нормальной жизнью, — он почему-то смотрит на Ламберта. И я вспоминаю, что Ламберт здесь вообще есть.       Я говорю:       — Ламберт? С тобой все хорошо? Ты не похож на себя.       Он похож на собственную тень.       — Трудная неделя выдалась. Так что теперь?       — Мне нужно обратно в Нью-Йорк. Там Ренфри, там мы с ней встречаемся.       Ламберт кивает. Лютик тоже кивает.       — Лютик? Ты со мной?              Лютик молчит. Он опускает взгляд и пожимает плечами. Я хмурюсь.       — Лютик? Я думал, ты там живешь.       — Живу.       — Так в чем проблема? Ты вроде уже без капельниц и всего такого, нет?       — Да… Технически, да.       — Лютик?       — Просто… Эээ…       Он снова смотрит на Ламберта. На этот раз по-другому. Это взгляд взятого с улицы щенка.       Я ругаюсь про себя.       Ламберт только пожимает плечами.       — Тебе все равно? — искренне удивляется Лютик. Я напрягаюсь. Только не говорите мне, что эти двое… Что у них тут в самом деле что-то успело случиться. Это же невозможно! Лютик похож на мумию и он едва двигается. И думал, наверное, первую неделю так себе.       — У меня много работы, Лютик.              Лютик моргает и смотрит на меня. Трет нос, пожимает плечами и говорит:       — Я просто… Я думаю, сейчас от меня толка не будет. Я побуду здесь, хочу встать на ноги полностью. Спасибо, что принес мои вещи.       Я едва рот не раскрываю.       Смотрю на Лютика. Он смотрит на свои руки. Поднимаю взгляд на Ламберта. Он просто пожимает плечами.       Лютик… останется здесь? Что? В смысле? Зачем? Почему?       Нет, в каком-то смысле… Для работы Лютик мне не нужен. А если понадобится, то я всегда могу ему написать, и он все сделает с расстояния, но вопрос-то не в ебучей работе! Вопрос в том, что он мне нужен.       Лютик нужен мне.       У меня даже почти открывается рот, чтобы это сказать, но я замечаю Ламберта и затыкаюсь. И просто смотрю на Лютика. Жду, что он скажет, что это шутка, что конечно же он едет со мной. С кем еще? С кем еще ему быть?       У нас ведь все так поменялось! После той ночи, после того вечера, мы стали… близки. Ну, насколько это возможно.       И вы хотите сказать, что за неделю сидения рядом на стульчике и отпускания ехидных шуточек Ламберт каким-то образом… стал Лютику ближе? Они теперь типо лучшие друзья и все такое? И Лютик останется с ним?       Я киваю Ламберту в сторону двери, и он хмурится. Я киваю еще раз. Ламберт тяжело выдыхает, закатывая глаза. Он говорит Лютику:       — Подожди минутку.       И идет к двери. Я киваю Лютику, который, наконец, поднял голову и посмотрел на нас, и иду за Ламбертом. Когда закрывается дверь, я говорю, смотря Ламберту в глаза:       — Не хочешь прокатиться до Нью-Йорка?       Ламберт хмурится.       — Что? Зачем?       — Ну, говорят, что смена обстановки помогает… развеяться. Вдруг тебе станет легче? Ты выглядишь так, будто тебе стоит проветриться.       — Геральт, если тебе нужен Лютик, то иди и скажи ему это. Знаешь, словами через рот.       — На хуй он меня пошлет. Он теперь тебе благодарен, он теперь считает, что должен быть рядом с тобой. Не удивлюсь, если он решил, что ты великий мученик и тебя надо спасать. Так же, как он это решил со мной.       — Не хочу я ни в какой Нью-Йорк.       Я тяжело выдыхаю сквозь губы. Хватаю Ламберта за сгиб локтя, смотря в глаза.       — Ты же ничего не теряешь.       Ламберт закатывает глаза и дергает рукой, а потом резко поворачивается ко мне всем телом.       — Послушай, Геральт, раз ты не понимаешь намеков. Я не хочу с тобой никуда ехать не потому, что мне лень жопу сдвинуть с места, а потому что я тебя видеть не хочу, — он почти рычит. — И не потому, что ты ссыкло, которому страшно вести себя по-человечки. Вовсе не потому, что ты всегда думаешь только о себе. И не потому, что ты вечно страдаешь и требуешь, чтобы мы всегда уважали твои херовы страдании. И даже не потому, что кинул Лютика и игнорировал звонки. А просто потому что ты мне противен на биологическом уровне. На уровне клеток, атомов и нейронных соединений. Всего хорошего, спасибо за понимание.       Он вырывает свою руку и хлопает дверью.       Я стою в коридоре и пялюсь на пустое место, некогда бывшее Ламбертом.       Медленно моргаю.       В принципе, я всегда догадывался, что я ему мало симпатичен, но, видимо, сейчас у него это несколько обострилось.       Блять, только Господь знает, как это все не вовремя. Я ударяю кулаком по стене, поджимая губы. Ничего нового. Ничего, нахрен, нового. Ламберт всегда на всех обижен, у него есть на то причины, и черт с ним, я даже не чувствую, что меня это сильно задевает, но… но если бы в любой другой момент. Не сейчас.       — Сука.       Мне нужно в Нью-Йорк, — думаю я на третий день нахождения в Денвере.       Мне нужно, нахрен, в Нью-Йорк, — думаю я, принося Лютику фрукты.       Срочно.       Лютик улыбается мне, принимая корзину. Я смотрю на него, на его улыбку, в его глаза, и понимаю, что веду себя как хренов придурок. Инфантил.       Есть работа, и в моем положении она важнее всего. Мне нужно узнать, кто за этим стоит, замести следы. Пока мной не занялись на полном серьезе, мне нужно в Нью-Йорк, к Ренфри. Нужно работать, потому что пару дней назад смысл жить снова ожил, и мысль о собственной смерти вгоняет меня в ужас.       Нужно ехать, а потом хоть ночевать здесь, в этой палате.       Я спрашиваю:       — Как ты себя сегодня чувствуешь?       — Так же, как и вчера. Но мои ребра уже многим лучше, и нога тоже. Многие воспоминания медленно восстанавливаются. А тебе разве не нужно в Нью-Йорк?       Очень, нахрен, нужно.       — А ты хочешь, чтобы я у ехал?       Лютик берет с корзинки банан, крутя его в руках.       — Хм, нет. Так веселее, во всяком случае.       А потом он говорит с внезапным сочувствием:       — Я понимаю тебя, Геральт. Наверное…       — О чем ты?       — О… о нас, наверное? Я не могу быть уверенным, что мои воспоминания точные, но, мне кажется, в последние дни я стал понимать, почему ты не можешь уехать. Хотя я и думал, что ты сдашься еще. Но теперь, говоря с тобой, я многое вспоминаю. Кажется, даже помню, что я чувствовал каждый раз, когда говорил с тобой.       — Уже не чувствуешь?       Лютик тяжело выдыхает и смотрит на банан. Чистит его и кусает. Жуя, он говорит:       — Не знаю… Ты милый и обходительный, мне это нравится. Но чувство, будто на самом деле это первая наша встреча.       — Не так уж и плохо, учитывая реальные обстоятельства нашей первой встречи. Я бы мог предложить начать все с начала и, мне кажется, ты уверен в том, что я ничего не потеряю, потому что прошло-то всего неделя, но для меня за эту неделю был огромный прогресс.       — Хм, правда?       — Я признался себе, что ты мне симпатичен. Для меня это много. До этого я просто не понимал, что со мной происходит.       Лютик пораженно вскидывает бровь, снова кусая.       — Правда, что ли?       — Эээ… Да. В свое оправдание я понял чуть раньше, чем когда ты разделся передо мной. В ресторане. Помнишь?       — Да, уже помню. Я тоже припоминаю, что ты был мне симпатичен, а еще… Ты мутант, ты прошел через этот ад, и мне казалось, что то, что ты сейчас такой — это вина тех времен. Мне стало тебя так жаль… Мне хотелось показать тебе, что люди могут быть с тобой бескорыстны и добры. Я так хотел тебе помочь…       — Ты помог!       Я сам едва не дергаюсь от того, с каким восторгом это выкрикиваю.       Будто сам я абсолютно рад тому, что мне показали, что мир может быть нормальной. И теперь я не могу жить нормально в том мире, где жил всегда.       Будто бы на самом деле мне очень даже нравится, что теперь меня тошнит от мысли, что надо уехать от Лютика.       Будто бы я в восторге от того, что привязан к Лютику, как последняя псина.       Да. Охеренный, блять, личный рост. Пиздатый, прямо как то, что меня Ламберт на хуй послал в самый неподходящий для этого момент.       Лютик улыбается.       — Я рад.       — Только не говори, что это все. Мол, все, я заставил тебя улыбнуться и полюбить меня, теперь иди на хуй? Вот, я нашел нового мутанта, он еще более унылый, чем ты, мне кажется, общаться с ним бесполезно, но я хочу ему помочь. А ты, Геральт, сходи-ка ты на…       — Стой, подожди. Ты сказал «полюбить»?       Я смотрю на него в упор. Моргаю.       Я сказал «полюбить»?       Нихуя себе.       — Да… Если ты так услышал, то значит я так сказал.       — Нет, стой. Не я услышал, ты так сказал. Ты прямо так и сказал.       — Возможно…       — О Боже, — Лютик откидывается на подушки и трет переносицу. — Ты продолжаешь быть куском говна даже сейчас. Тебя ничего не исправит. Я буквально умер, а ты опять за свое.       — Ты не умер.       — Я умер. То, что меня откачали не отменяет того факта, что я умер!       — Для меня ты не умер. В любом случае, я бы хотел знать ответ на свой вопрос.       — О, надо же, ты хочешь на что-то услышать ответ, а не сам скрывать все, что только можно!       — Вообще-то это ты первый начал! Я тебя сначала рассказывал, а когда я что-то спрашивал у тебя — ты молчал. И… блять, — я едва удерживаю себя, чтобы не плюнуть на пол. — Неужели мы вернулись к тому, с чего начали?       Лютик растерянно моргает. Он оглядывается, а потом смотрит на меня впритык таким взглядом, будто я сказал, что убью его.       — Не знаю… И вообще, Геральт, раньше надо было думать. Я неделю за тобой таскался, все тебе прощал, а тут…       — А я просил тебя меня прощать? Я тебя вообще не держал, мог бы свалить сразу же! А теперь это свинство, Лютик, когда…       — Свинство? Свинство?! — он едва не подскакивает. — И ты мне говоришь о свинстве? То есть игнорировать меня это было нормально, слать меня на хуй, говорить, чтобы я отъебался, а то, что мне сложно понять сейчас, что я чувствую — это свинство?! Ну прости меня, Геральт, за мою амнезию!       — Не веди себя как истеричка! — гаркаю я. Перед глазами у меня едва не темнеет от раздражении перед собственным бессилием. — Я просто хочу, чтобы мы не тратили время зря!       — Да? И что ты хочешь? Замуж меня взять?       — Лютик, блять.       Да что с ним?!       Неужели реально совсем мозги отбили?! То есть неделю ему было нормально, ходил довольный и счастливый, и еще более счастливо прижимался ко мне, а тут… по голове ударили и все? Я сразу козел отпущения? А нельзя мне было это сразу сказать? Я бы тогда вообще не расстраивался.       — Ты сам не знаешь, чего хочешь! Чтобы я сидел тебе, улыбался и отсосал, да? Извини, я не в том сос…       — Я не говорю про это! Если бы я хотел только этого, то не сидел бы тут! Неужели ты думаешь, что ты так охуенно сосешь, чтоб ночевать тут?       — Откуда я знаю, что у тебя в голове? Я пока что-то не припомню, чтобы ты мне хоть одно хорошее слово сказал!       — Потому что я не сразу осознал!       — А теперь приперся ко мне со своим осознанием? Ну уж спасибо!       — Так может мне тогда свалить? Уйти? Так лучше будет?       Лютик недовольно ахает, потом сжимает зубы и хмурится. Его плечи напрягаются.       — Если так хочется — вали!       — Я у тебя спрашиваю, валить ли мне.       — О, надо же, ты что-то спрашиваешь у меня! Спасибо тебе больше!       Я мрачнею.       Отлично, недавно его все устраивало, а теперь я плохой потому что, видите ли, не пошел искать его размазанные органы. Как оказалось, ты хороший несмотря ни на что. Кроме одного исключения. Если решил, что человек после взрыва не выживет.       — Хорошо, Лютик. Как тебе угодно.       Я медленно встаю. Лютик смотрит на меня, но его взгляд не то растерянный, не то напуганный, не то раздраженный.       По правде говоря после Йен я неплохо научился читать людей, потому что с ней что не утро, то лотерея, но тут даже я теряюсь. Лютик не то хочет меня обнять, не то ударить.       Я отчаянно жду, что сейчас он одернет меня. Попросит не уходить.       Я даже говорю себе: вот сейчас он скажет мне не уходить, а я кинусь перед ним на колени, обниму и буду молить о прощении.       Вот только если он сам скажет мне не уходить…       Я встаю. Делаю шаг вправо. Лютик молчит.       Это злит меня еще сильнее.       И я выплевываю:       — Вот так значит? Все, Геральт больше не нужен? Теперь Ламберту сосать будешь?       Жалею я о своих словах? Нет.       Я охуенно сильно о них жалею.       Из взгляда Лютика пропадает те частички растерянности и страха. Он вмиг мрачнеем, становится на лет десять старше и сжимается в плечах. Глядя на меня исподлобья, он гаркает:       — Проваливай! Ламберт хотя бы не строит из себя хуй пойми что!       — Очаровательно. Значит пока, Лютик, желаю тебе не сдохнуть.       И, выпрямляясь, иду к двери. Я чувствую спиной взгляд Лютика, чувствую, что он хочет меня сожрать.       А потом дверь резко открывается — так сильно, что ударяется о стену. Я едва не морщусь от этой симфонии звуков. В палату резко заходит Ламберт, кидает черную сумку на пол и, смотря на меня, говорит:       — Поздравляю, мудила, я еду в Нью-Йорк.       Я едва рот не открываю.       И думаю: блять.       Блять-блять-блять.       БЛЯТЬ.       СУКА.       БЛЯТЬ.       Ламберт вскидывает бровь:       — Не вижу радости на твоем сожранном депрессией лице.       Я нервно хихикаю. Киваю. Говорю:       — Круто.       И медленно поворачиваюсь к Лютику.       Понимаете, послать его на хер было очень легко, когда ты думаешь, что сам уходишь. Что уйти — это твой выбор. Я сожалел, я сильно сожалел о каждом своем слове, но по крайней мере я знал, что сам это выбираю.       Что, в общем, по-другому уже нельзя. Как еще? Лютик хочет остаться здесь, с Ламбертом, так что я могу уходить и не думать.       А тут, выходит, я послал Лютика на хуй, назвал его косвенно блядью и теперь нервно ему улыбаясь, понимая, что он едет со мной. Что у меня снова есть шансы.       Ну, были.       Были, пока я Лютика на хуй не послал, с гордым видом пытаясь съебаться.       Лютик смотрит на меня, моргает, а потом смотрит на Ламберта.       И улыбается ему. Ну, так, как он улыбался мне, пока у нас все было хорошо. Так ласково, понимающе и снисходительно. Как мать.       Ламберт даже мышцей не ведет. Он, этот дебил, он же даже не понимает, какое счастье ему перепало! Он же даже не ценит его!       Не то чтобы я вовремя стал ценить и замечать это счастье. А даже когда осознал — дебилом мне это быть не помешало.       Лютик говорит:       — Скоро уезжаешь?       Ламберт качает головой.       — Пару дней подождем, пока ты сможешь более-менее ходить. Не вижу смысла тебя оставлять здесь одного. Как себя чувствуешь?       — Ну, вроде нормально. Как вчера. И мы не досмотрели вчера серию. Геральт как раз уходит.       И Лютик смотрит уже на меня, и улыбка его превращается в какой-то оскал. Нет, по факту, она вообще не меняется, но я-то вижу, что он на хуй меня послать хочет. Я веду плечом.       Ах так, значит? Будешь у меня вызывать ревность Ламбертом? Теперь настолько явно?       Хорошо, сука, хорошо.       Я киваю и бросаю:       — Да, я ухожу. До встречи.              Ламберт вскидывает бровь, смотря мне в след. Я захлопываю за собой дверь. Я даже не хочу знать, чем они там будут заниматься. Мне вообще насрать. Мне не интересно.       Но я все еще дебил.       Что-нибудь придумаю.       В конце концов, он все еще мне был дорог, даже когда я кричал.       Хочется верить, что Лютик тоже… Лютик тоже что-то помнил, когда кричал.

Ламберт.

      — Поссорились? — Ламберт вскидывает бровь, внимательно смотря на Лютика. Он улыбается ему, но все еще выглядит это так, будто у него нерв зажало.       — Откуда ты узнал?       — Вас за коридор слышно было.       — Ой, — Лютик опускает взгляд и краснеет. А потом ерзает на постели, подвигается чуть к краю и хлопает по свободному месту.       Ламберт с минуту смотрит на это пустое место, медленно моргает. И не понимает: это ему? Зачем Лютик хочет, чтобы он сел рядом? Что? Геральт ушел, не надо устраивать сцены.       Лютик цыкает и закатывает глаза:       — Садись же, тебе что, личное приглашение надо?       Ламберт в своей голове проводит целую мыслительную операцию, думая о том, хочет ли он на самом деле к нему сесть или нет. Зачем это?       Во-первых, это неудобно, а во-вторых…       Он поднимает взгляд на белое Лютика. И сдается.       Лучше бы второй глаз ему подбили основательно, чтобы он не строил свои эти щенячьи глазки. Один глаз был бы не таким действенным, как два.       Ламберт садится на край кровати, вскидывая бровь, смотря на Лютика.       Лютик улыбается ему и подсаживается ближе. Они почти прижимаются к друг другу.       — Зачем ты это делаешь? Геральт ушел. Тебе не нужно строить из себя… это.       — Только что меня довел Геральт. Теперь хочешь ты?       — Эээ… Да нет, я просто не понимаю.       Лютик выдыхает и поправляет сползшую с плеча больничную рубаху. Его уже тошнит от этого цвета.       — Вероятно потому, что ты мне симпатичен.       — Но Геральт тебе тоже симпатичен?       Лютик тяжело выдыхает.       — Геральт только что послал меня косвенно на хуй.       — У него просто… эээ... проблемы с этими штучками.       — У тебя тоже, но пока ты меня не довел до белого каления. Хотя… — он вскидывает бровь, внимательно его осматривая. — Смотрю, ты к этому стремишься.       — Ну да, чтобы у тебя повысилось давление и ты упал в обморок. Перспективно.       Лютик цыкает, закатывает глаза. А потом смотрит в сторону и говорит:       — Ты все еще не хочешь рассказать, что у тебя произошло? В последние дни ты становишься как бы… эээ… тяжелее будто. Не знаю, как это объяснить.       — Я понимаю, мне все так говорят.       — В чем проблема?       — Это… я не могу пока об этом говорить.       — Даже мне?       — Даже тебе.       Лютик тяжело выдыхает и кивает. Он и не рассчитывал на искренность, а Ламберт пока не собирался открываться.       Он думал, что рассказав кому-то об этом ему станет легче. Что с него снимут ответственность, или сделают еще какую-нибудь невозможную вещь. Что-то по уровню абсолютного излечения от ВИЧ и рака кожи.       Но он открылся Кейре и не получил ничего, кроме обострившейся паранойи. А если он захочет завести себе новую психологическую травму, то просто возобновит свои отношения с Трисс. Пока что у него не было время ни на психологические травмы, ни на отношения с Трисс.       — Через пару дней, думаю, я смогу начать работать. Я бы и сейчас смог, но хочу взять все с этого внезапного отпуска.       — Хорошо. Ты разве не волнуешься по поводу покушения на тебя? Есть идеи?       Лютик поджимает губы и качает головой. Ламберт внимательно смотрит на его лицо. За собой он заметил, что поразительно часто смотрит на его лицо. По правде говоря, это было просто приятно. Как смотреть на красивую картинку. И, в конце концов, после того, как раньше Ламберт неделю наблюдал только палату и трупа на кровати, как оказалось, смотреть на бегающий взгляд и розовые губы было вполне приятно.       Ламберту все еще нравится полуобморочный вид, но Лютику почему-то идет больше здоровой румянце на щеках, а не сероватый подтон кожи.       — Я очень много об этом думаю. На самом деле, мне кажется, я понял все сразу. Но вместо того, чтобы признаться, я стал искать другие варианты. Более сложные и не такие страшные.       — И кто же за этим стоит?       Лютик дергает плечом, а потом смотрит на свои руки.              — У меня есть все основания полагать, что этой мой отец. И если это в самом деле так, — он медленно поднимает голову, за ней — взгляд. Смотря в пустое пространство, он продолжает: — То я могу заказать себе гроб. Я труп, Ламберт.       Ламберт медленно моргает. Его почему-то пробирает с того, как спокойно Лютик говорит это «я труп». Так легко и просто, будто за этим ничего не стоит, будто большую часть времени, когда он молчал, Лютик думал о том, что он умрет.       Это странно, но Ламберт уверен, что Лютик… не может умереть. Это противоестественно.       Нет, смерть-то очень даже естественный процесс, но ведь Бог не умирает.       Это же глупо. Идиотизм!       — Ты так уверен в этом? Нет способов избежать?       — Не знаю… Просто, Ламберт, если меня найдут, смерть это лучшее, о чем я смогу их просить. Поэтому…       Он сглатывает. Ламберт не хочет продолжать за него. Он сидит и обнаруживает, что его руки стали внезапно холодными.       Это тоже неестественно.       Хотя, нет, наверное естественно, ведь средняя температура его тела — тридцать пять градусов.       Но то, что руки холоднее тела именно сейчас — неестественно.       Ламберт пока плохо разобрался в этом, но вот что он понял: какие-то люди способны сделать твой мир неправильным одним своим присутствием. Весь устоявшийся порядок становится смешным в своей абсурдности. Даже слово смерть перестает казаться натуральным.       Как бы Ламберт не хотел слушать логическое продолжение, Лютик продолжает:       — Поэтому, возможно, лучше будет, если я убью сам себя.       Ламберт сглатывает. Он ощущает, как все его тело становится тяжелым. Ламберт даже не понимает, что именно он чувствует.       Слова кажутся неестественными. Абсурдными.       Ламберт вообще считал самоубийство чем-то… да, существующим и возможным, но это был крайний выход. Выход, о котором он мечтал в той пыточной, но больше никогда.       Он поднимает взгляд на Лютика. Тот бледнее обычного, взгляд пустой. Он напряжен, и еще Ламберт чувствует, что он боится. Ему страшно от этой мысли ровно так же, как и — он не хочет себе признаваться — страшно Ламберту.       Примерно так же, как от фразы, что пойдет дождь из рыбы.       Вроде, для Ламберта ничего смертельного, можно пережить, но это же идиотизм!       Любой абсурд, претворившийся в реальность — пугает. Вот и Ламберт напуган этой абсурдности.       Руки холодные. Неправильно.       И он сам не замечает, как берет руку Лютика в свою. Он вздрагивает, но не одергивает ее, кое-как улыбаясь, но смотрит на Ламберта.       — Я тоже не хочу умирать, Ламберт. Я не хочу, но иногда смерть это единственный выход.       Ламберту кажется, что он слышит какой-то странный анекдот с черным юмором. Не смешной анекдот про то, как мужчина насилует кота. Что-то такое.       Он не понимает, как Лютик может это говорить? Как может об этом думать?       Это же ненормально.       Это больное извращение.       Смерть — это противоестественно.       Это стремные кинки, что-то вроде поедания дерьма.       — Я… Ламберт, — он прижимается к нему ближе, и теперь-то Ламберт понимает, насколько это естественно. — Я понимаю, ты думаешь, что я несерьезен в плане тебя или Геральта… Но вы правда нравитесь мне оба, и я знаю, что, может, мне осталось немного, поэтому я… не вижу смысла опускать взгляд и выбирать. Кто мне что даст — то и возьму. Я просто отчаялся.       Он опускает взгляд, а потом всхлипывает и вытирает глаза.       Ламберт обнаруживает в себе желание плакать.       А еще обнаруживает, что его челюсть так плотно сжата, что разжать ее и что-то сказать не представляет возможным. Он парализован этим ужасом.       Лютик сидит, говорит о том, что ему придется покончить с собой, плачет и прижимается к нему. И говорит, что он ему симпатичен. По-настоящему.       Ламберт не понимает, как такое количество информации может сразу на него грохнуться. Он не знает, как с этим работать, не понимает, как к этому относиться. Он ощущает давление в висках, и боль — в груди.       Он сильнее сжимает его руку в своей и решает, что лучшее — не верить.       Не верить Лютику.       Но чтобы не верить Лютику, надо сделать так, чтобы он не плакал.       Как оказалось, не верить его слезам фактически невозможно.       — Лютик, ты что-нибудь придума…       И Лютик начинает плакать сильнее, вжавшись лицом в его плечо.       Ламберт замирает и по ощущениям его сердце замирает вместе с ним.       Он даже забывает на миг, как дышать, а потом решает довериться своему телу. Чудом его тело не подскочило и не убежало.       Его рука легла на спину Лютика и прижала к себе. В целом это было чем-то похоже на объятья, и Ламберт решил, что это довольно неплохо.       Боже, и кто-то совершает такие действия вот так просто? Не обдумывая их? Безумие.       Ламберт обнимает Лютика второй рукой и доверяет своим губам. К сожалению, эти губы не изрекают какую-нибудь крутую речь, которая бы воодушевила его. С другой стороны — эти губы не раскрываются для крика.       Он касается губами его макушки, и это правильно.       Лютик прижимается к нему. Ламберт обнимает его и, на самом деле, это самое большое, что он может для него сделать. И единственное. Других вариантов в нем просто не запрограммировано.       Он просто вспоминает, что для него делала его мама, пока она была жива. Он вспоминает те действия, в которых он ощущал всю правильность и все счастье.              Когда мама его обнимала наступали счастье и праздник. Неважно, на секунду, минуту или полчаса.       Это работало всегда.       Ламберт, конечно, никакая не мама, но обнимать он умеет, а Лютик, в конце концов, расслабляется и всхлипывает чуть реже.       А Ламберт смотрит в сторону и думает с какой тяжестью надо принимать решение о смерти, когда жить хочешь и, что хуже всего, когда жить есть ради чего.       — Лютик, — зовет его Ламберт. Лютик всхлипывает и кое-как отрывается от него так, чтобы посмотреть ему в глаза. — Мы что-нибудь придумаем. Геральта твоего из говна вытащу, и тебя заодно.       — Ты? Почему ты? — Лютик растерянно моргает, и Ламберт закусывает щеку с внутренней стороны. Дерьмо.       — Потому что нужно, чтобы ему кто-то помог. Работать одному не вариант.       Он говорит это и ощущает, как у него у самого в груди что-то обламывается.       Да, не вариант. Всегда нужна помощь, кто-то, кто поддержит, кто поможет. Кто подскажет.       Так почему, блять, Ламберт вынужден работать всегда один?       Почему он должен твердить Лютику, что все будет хорошо, когда он хочет, чтобы это говорили ему?!       Он сам не знает, что делать со своей гребаной жизнью, он в дерьме, из которого не знает, как выбраться.       — Ламберт, мой отец… это не какие-то личные терки. Ты ведь понимаешь, насколько он опасен?.. Ты ведь помнишь, кем он был?..       — Повтори еще раз.       — Он участвовал во всех этих схемах переделывания из вас монстров. У него много влияния. Он построил империю на этом.       — Как его зовут?       Лютик моргает, смаргивая слезы.       — Альберт. Альберт Леттенхоф.       Ламберт внимательно смотрит на него. У Ламберта темнеет перед глазами.              — Ламберт? Ламберт, что с тобой?       Лютик ласково треплет его по щекам, пытаясь привести в чувства.       Ламберт качает головой, беря его за запястье, убирая его руки.       — Хм, так твой отец… Он заправляет этим по сей день? Говоришь, что до сих пор это делает, да?       — Да… Ищет мутантов и все такое… Ламберт? Ламберт, ми…       Ламберт медленно встает и просит его подождать. Когда он выходит из палаты, слыша за собой голос Лютика, у него окончательно темнеет перед глазами. Кружится голова. Он идет до туалета по стенке, понимая, что становится сложно дышать.       Он с трудом заходит в туалет, открывает холодную воду и пытается сполоснуть лицо, прийти в чувства. Дыхание тяжелое и сбитое. Тяжелее с каждой секундой, в какой-то миг оно стоит у него в глотке камнем и не дает выдохнуть.       Ламберт опирается о раковину и слышит, как бешено стучит сердце в его голове. Перед глазами все плывет, ноги держат едва.              Дерьмо.       Дерьмо, блять.       Если бы он только знал… Если бы он...       Он жмуримся и ругается себе под нос, сжимая края раковины. Пытается дышать, пытается успокоить ритм сердца, пытается убрать дрожь с рук, но его едва не трясет. В голове шумит и мир начинает кружится, когда он поднимает голову.       Холодно. Очень холодно. Руки белые, лицо белое. Затылок вспотел — холодный пот.       Руки трясутся.       Ламберт глубоко вдыхает и с трудом выпрямляется.       Нет, не сейчас. О себе он будет думать потом. Потом будет бояться, сейчас Лютику хуже.       Как бы плохо не было Ламберту, он знает, что Лютику еще хуже.       Хотя бы потому, что Ламберту не нужно совершать суицид, чтобы спастись.       Неестественно. Абсурдно. Глупо.       Он сглатывает вязкую слюну и полощет рот. Снова умывает лицо холодной водой и пытается убедить себя, что он пришел в себя. Что ему уже лучше.       Надо прийти в себя, вернуться к Лютику и помочь ему поверить, что все будет хорошо. Или нормально. Или, во всяком случае, не так плохо, как он решил.       Он глубоко вдыхает. По крайней мере теперь он уверен, что и на Лютика, и на Геральта охотится один человек.       С другой стороны, он понятия не имел, кто этот человек. Что он настолько влиятельный. Что самого Ламберта могут схватить, пережевать и выплюнуть.       Да, это во многом усложняет ситуацию.       В любом случае, ему все равно нужно в Нью-Йорк. И, в любом случае, Лютика он оставить умирать не может. Не то чтобы и тут он тоже виноват, но ему просто совесть не позволит оставить все вот так. Если раньше ему, может, и было куда бежать, то теперь, когда Лютик плакал на его плече — нет.       Блять, правильно мама говорила. Если хочешь жить — беги на улицу. Да, вырасти на улице нормальным человеком было несколько легче, чем пережить то, что происходит сейчас.       — Ламберт?       Он дергается, поворачиваясь в сторону.       — Блять, Лютик, ты куда прешься со своими ребрами?!       — Вообще-то мне полезно ходить, — Лютик фыркает. — И они уже не так болят… просто ты так резко ушел, и был таким белым, и… все хорошо?       — Да, это просто мои проблемы со здоровьем. Я выпил таблетку.       — Ах, да, у меня такая же херня… Понимаю.       — Пошли обратно, Лютик, нечего тебе тут пятки морозить.       Возможно ему только кажется, но то, как на один миг улыбается ему Лютик — как-то по-особенному. Что-то в его улыбке особенно-мягкое и приятное. Ламберт предпочитает проигнорировать это. В палате, ложась обратно, кряхтя, Лютик говорит:       — Нам лучше закрыть эту тему?       Ламберт молчит. Качает головой. Смотрит на пол. Стоит не шевелясь до тех пор, пока Лютик не хлопает по месту рядом, тогда он садится снова на кровать.       — Просто… я боюсь, что за Геральтом в таком случае гонится тоже он.       — Да, он. Это один человек.       — Откуда ты знаешь?       — Свои источники, — Ламберт решает умолчать про то, что он общается с Ренфри. Он вообще жаждет скрыть о себе как можно больше, ему кажется, что любое слово о нем — зацепка к реальному положению вещей.       — Это… блять, я не понимаю. Кто-то спалил и меня, и Геральта. Я не понимаю, как это возможно?! В один момент?! Я хорошо прятался. Так хорошо, что по документам я уже два года живу в Германии.       — Неплохо.       — Видимо все-таки плохо. И теперь… Еще и Геральт. Именно мой отец. У него достаточно связей, чтобы начать себя хоронить.       — Блять, хватит. Думать о смерти это последнее, что тебе сейчас надо.       — Но это единственное хорошее, что меня может ждать в итоге.       — Не говори бред. Что-нибудь придумаем.       Лютик пораженно моргает, внимательно смотря на Ламберта. Он снова присаживается к нему ближе, и Ламберт чувствует, как расслабляется от этого. Да, это в самом деле правильно.       — Ты в самом деле поможешь нам?       — Конечно. Если дело касается одного мутанта, значит, касается всех нас.       Лютик тяжело выдыхает, кивает и кладет голову на его плечо, поглаживая по предплечью. Ламберт, по правде говоря, не верит, что все это происходит с ним на самом деле. Что вот, он сидит с кем-то таким прекрасным, как Лютик, и он с ним… близок. Потому что ему так хочется, ему так нравится, ему это приятно.       Почему-то Ламберту это кажется чем-то диким, но он не отрицает того, что это достаточно приятно.       — А что тебе нужно в Нью-Йорке?       — Просто по работе. Быстренько провернуть одно дельце.       — А потом ты уедешь?       Ламберт тяжело выдыхает и обнимает его за талию. И чувствует кожей, что Лютик улыбается.       — Не уеду, пока со всем не разберетесь.       — А потом?       — А потом тебе будет все равно, потому что к этому времени вы уже сто раз помиритесь с Геральтом.       Лютик тяжело выдыхает и поднимает голову, смотря в глаза.       — Что бы там не было, просто знай, что я не хочу, чтобы ты уезжал. Ты много для меня сделал, и я вижу, что ты добр внутри.       — И? Это отменяет того факты, что спустя пару дней ты побежишь обратно к Геральту?       — Неправда! За кого ты меня держит вообще?       — Ни за кого. Я констатирую факты.       — Эти факты заслуживают пощечины.       — Хм, учитывая, сколько в тебе сейчас сил, то очень угрожающе.       Лютик недовольно фыркает и щипает за бок. Ламберт тихо смеется, и сам поражается тому, как легко этот звук вырывается из его горла.       — Я буду рядом с тобой, Ламберт. Ни к кому я бегать не собираюсь.       — Посмотрим.       — Ну и не верь. А я свой выбор сделал.       — Это не выбор. Это обида на Геральта. Она скоро пройдет.       — А тебе что, принципиально, что я Геральту улыбнусь еще?       — Нет, мне ровным счетом насрать.       — Ну вот и все, значит не хнычь. Я буду рядом, обещаю. Хочу отблагодарить тебя за все. Ты меня спас, все-таки. Пусть это не надолго, но…       — Надолго. Все будет хорошо. Справимся со всем, Лютик.       Лютик тяжело выдыхает и кивает. Он снова смотрит ему в глаза, а потом улыбается и жмется к нему ближе.       — Думаю, мой отпуск скоро кончается. Не стоит зря тратить время.       Ламберт вскидывает бровь, не до конца понимая, о чем говорит Лютик.       А потом внезапно понимает, понимает все прекрасно, когда Лютик тянется своим лицом к нему.       На один миг Ламберт ощущает себя влюбленным школьником, и это чувство его окрыляет, хотя бы потому, что он впервые ощущает что-то такое. И поэтому он с радостью подается к нему на встречу, беря его лицо в свои ладони, так, будто хотел этого момента больше чего-либо другого. Как долгожданный подарок, который можно наконец распаковать и сделать своим, а не своим в перспективе. Так волнительно.       Целовать Лютика оказалось приятнее, чем в прошлый раз.       Тогда это было безличным, с простым интересом, в конце концов, тогда Ламберту было легче делать вид, что он живой, он старался во все вникать и чувствовать других людей, чтобы жить самому.       А сейчас, когда в его сером и безличном мире внезапно появились теплые губы стало… Стало так хорошо!       Лютик приоткрывает губы, целует, а после, обнимая за шею, тянет за собой на кровать. И Ламберт следует ему, потому что хотя бы здесь не было важным, какое решение он примет — это хотя бы никого не убьет.       И он целует его, гладит и трогает.       И чувствует себя живым. Таким живым, каким не был даже в тот вечер.       — У тебя странное выражение лица, — Кейра болтает в бокале вино, вскидывая бровь. — Вроде тебя будто в говно окунули, но тебе будто… понравилось это говно.       Ламберт медленно моргает, а потом машет на нее рукой, проходя к открытой бутылке и делая большой глоток.       Да, в говно его окунули. А потом Лютик позвал его в свои руки, обнял, утешил, а Ламберту теперь кажется будто он к Богу в гости сходил. В самом хорошем смысле этого слова.       Но что сказать Кейере?       Мне тут парень дал себя за жопу потрогать, потом в лобик чмокнул, а потом мы лежали в обнимку и смотрели сериал? Так ей и сказать? Она же его засмеет. Но Ламберт обнаруживает, что ему насрать. Он чувствует себя на удивление живым и счастливым.       Но все-таки решает промолчать.       — Мне надо в Нью-Йорк по работе. Поедешь со мной?       Кейра закусывает губу, смотря на потолок и стучит ногтем по бокалу.       — Можно и с тобой. Все равно тут делать нечего. А у тебя там что?       — Пидор этот попросил приехать. Сказал на месте расскажет.       — Ты только что побледнел. Что-то не так с этим пидором?       Ламберт глубоко вдыхает, опираясь руками о стол, в упор глядя на него. Лучше бы продолжил валяться рядом с Лютиком. Он хотя бы теплый и не задает этих вопросов, правда иногда по его глазам Ламберт видит, что тот сдохнуть хочет, но не страшно.       — Да. Ты знаешь, кто этот пидор? — он смотрит на Кейру. Она качает головой.       Ламберт хватает бутылку, делает несколько широких шагов, пытаясь сбавить напряжение, и говорит:       — Папаша Лютика. Чувак, который всем этим заправляет, ловит мутантов.       Кейра давится вином, когда делает глоток. Откашливается, моргает, а потом, раскрыв рот, смотрит на Ламберта.       Моргает.       — Стоп… Стоп! Но ты… ты до сих пор жив! Ты пил с ним пиво! И остался жив!       — Ну, не считая травмы его отстойным юмором, в целом я остался жив. Отвратительно, правда? Я пил пиво с чуваком, который скорее всего следил за мной в той пыточной, а теперь может… забрать меня туда обратно!       Ламберт всплескивает руками и делает еще один большой глоток и смотрит в окно, хмурясь.       С одной стороны он работает с ним достаточное время, и за все это время он его и пальцем не тронул, не сделал ничего, что вызвало бы подозрения.       Зато теперь он понимает, почему порой задания были такие… странные. Потому что папаша Лютика, видимо, хоть и старый маразматик со стремными фетишами, но мозги еще не все снюхал. Понимает, что многие вещи может сделать только мутант, а ручной мутант, который понюхал твою ладонь и не пытается тебе пальцы откусить — неплохо.       — Миленько, — согласно кивает Кейра. — Как думаешь, значит ли это, что рано или поздно тебя… — она аккуратно хлопает в ладоши, чтобы не пролить вино.       — Не знаю. Возможно. По крайней мере теперь, даже если я сомневался, буду действовать более точно. Теперь я точно его убью. И чем быстрее, тем лучше.       — Ты догадался об этом?       — Нет. Знал, что он как-то был с этим связан, но я был уверен, что у него роль была посредника. Он так выглядел. И никогда не проявлял ко мне никакого интереса.       — То есть последнее задание тебя не смутило? — Кейра скептически его оглядывает, вскинув бровь.       Ламберт допивает вино залпом и, морщась, вытирая рот запястьем.       — Смутило. Поэтому я принял такое решение. Но это ведь никак не говорило о его влиянии! Но есть еще кое-что… Кто-то ему сдал еще и Лютика.       — Случаем не ты в пьяном угаре?       Ламберт обвиняюще на нее смотрит, потому что шутить про Лютика — нельзя.       Это богохульство. И намного серьезнее того, о котором они обычно привыкли говорить.       — Нет, не я. Точно не я. Хотя бы потому, что когда я узнал о Лютике мы с ним не созванивались.       — Ты ведь знаешь, что если он узнает, что ты знаешь Лютика… о чем тебя могут попросить?       — Уже неважно, о чем он может попросить. Он труп.       Кейра усмехается и с разочарованием замечает, что бутылка в руке у Ламберта пуста. С тяжелым вздохом она достает новую, открывает и подливает себе еще. Поглядывая на Ламберта, она спрашивает:       — И теперь, зная о том, кто он на самом деле ты уверен, что у тебя получится до него достать? Еще не поздно залечь на дно.       Ламберт смотрит на нее искоса и выругивается себе под нос. Ему стыдно признавать, но это предложение кажется ему сейчас достаточно привлекательным. Теперь, зная все риски, зная, где он может оказаться в итоге, это предложение кажется настолько же обольстительным, насколько и ужасающим.       С одной стороны он хотя бы спасет себя, начнет жить с начала, а с другой — подставит этим и Геральта, и Лютика.       Геральт его может и бесит, и вообще он на него смотреть не может, но это не значит, что он должен умереть.       А Лютик… тем более Лютик.       Но может они справятся и сами?       Ламберт Геральта не любит, у него на то свои причины, но он же не тупой! Он сам со всем разберется. И у него будет Лютик… Справятся вместе. Справятся же?       Ламберт сглатывает, качает головой и поднимает встревоженный взгляд на Кейру.       Оставить Лютика? Пропасть завтра? И больше не увидеть его никогда?       После того, что он ему пообещал? Это же дикость! Так нельзя! Это… это…       — Я не знаю, что мне делать, — честно признается он. Впервые сказать это было так легко, будто в самом деле — не знал. Ведь выбор, фактически, у него был. Не самый страшный по сравнению со всеми теми, что ему приходилось делать.       Он сглатывает. Потом кое-как подходит к стойке и тянется к вину. Но глоток не делает.       Нет.       Он же в самом дел не знает, что делать.       Он даже может сбежать.       Он снова поднимает взгляд на Кейру, будто она-то знает правильный ответ. Со стороны все понятно и ясно, это они, дураки, из-за своих чувств ничего не знают.       Но Кейра только тяжело выдыхает и пожимает плечами.       — Я не знаю, Ламберт, не знаю. Я избегаю таких вещей. Ты встрял, и это все, что я знаю.       Она тяжело выдыхает, а потом кладет руку на его плечо, похлопывая. А потом на щеку, поглаживая. Каждый раз, когда она трогает Ламберта — что-то в ней сжимается от осознания, что он в самом деле настоящий.       Большую часть времени он похож на трупа, его взгляд и его слова, он мало говорит и постоянно в себе, так что порой ты даже забываешь о том, что он находится рядом. Таким он был в последние недели.              Так что трогать его было приятнее вдвойне. Так хотя бы можно было понять, что он настоящий.       — Это решение зависит только от тебя. Я знаю, Ламберт, ты просто хочешь казаться плохим. И ничего более. Будь ты в самом деле монстром, ты бы давно упаковал чемодан и спросил, что я думаю по поводу Бали. А может позвал бы Трисс, потому что ты мудак и тебе насрать на чужие чувства, все такое. Но ты просто хочешь казаться плохим. Тебе так легче. Ты думаешь, что это поможет снять с тебя ответственность, но нет. Ты сам ее на себя наложил, и только ты ее можешь с себя снять. Не другие.       Кейра смотрит ему в глаза. Ярко-зеленые глаза. Она почему-то уверена, что он с такими и родился, правда сам Ламберт говорит, что не помнит, какой у него был цвет глаз. Он очень плохо помнит свое детство, только самые яркие моменты. Как правило это мама и жесткость его отца.       Конечно он не помнит цвет своих глаз. Ребенок не думает о цвете своих глаз, когда через них ему приходится наблюдать те ужасы, которые когда-то наблюдал Ламберт. Тогда ты хочешь эти глаза вырвать и сожрать, а не узнать их цвет.       — Я пытаюсь убедить себя, что я ничего им не обещал, но…       — Но?       — Но я все-таки пообещал. Сегодня, Лютику. Я сказал, что помогу ему. Помогу им.       Кейра пораженно моргает, проходясь большим пальцем по скуловой кости.       — И с чего такая щедрость?       — Я не знаю. Он начал плакать, а я решил, что должен сделать все, чтобы он не делала эту странную штуку своими глазами.       Кейра тихо хихикает и кивает.       — Порой ты мне очень напоминаешь робота. Пытаешься назвать естественные вещи неестественными и непонятными. Будто бы улыбаться или смеяться — это сложный программный код.       — Это что-то значит? Для людей это что-то значит. Обещания. Раньше значило. Сейчас, наверное, тоже.       — Наверное тоже, — соглашается Кейра. Ей забавно смотреть за этим, как Ламберт искренни пытается понять человечность. Он вытягивает ее из себя и разглядывает, как дикого зверька. Тыкает в разные области, узнает, где больно, а где — особенно больно. Это забавно, как он пытается познать сам себя. — Но обещания нарушают. Кому как ни тебе этого не знать.       Ламберт кивает. Но он-то таким точно быть не хочет, как все те люди, которые врали ему, люди, из-за чьих лживых обещаний Ламберт стал таким.       В конце концов, он же пообещал не кому попало, а Лютику.       Лютик ему когда-то жизнь спас, из ада вытащил и даже спасибо за это не попросил.       И предать этого человека?       — Тебе понравился Лютик, смотрю?       — Не знаю. Это сложно. Просто он милый и с ним хорошо и уютно. Еще он сказал, что я ему симпатичен.       Кейра искренне смеется и качает головой. Делает шаг вперед, прижимаясь к нему ближе и кладет голову на его плечо.       — Что смешного?       — Ничего. Прости. Я просто забыла, что с тобой редко говорят словами через рот. По крайней мере на такие темы. К твоему сведению, ты мне тоже симпатичен.       Ламберт фыркает и тихо бубнит себе под нос:       — День открытий.       Кейра прикрывает глаза, обнимая его. Ламберт холодный, но она находит этот холод достаточно комфортным. Такой себе холод комнатной температуры.       — Что бы ты не принял, я буду на твоей стороне и со всем тебе помогу.       — И не обвинишь?       — Не обвиню. Но с каких пор тебя волнует, кто там как тебя обвинил?       — Обычно я сам себя не обвиняю, а тут могу начать себя винить. Так что если ты меня обвинишь, то я передумаю и побегу к Лютику.       — Неужели ты уже принял решение?       — Не знаю. Надо подумать. Но если что, то Дубаи. Бешеная жара не позволит мне вообще что-то делать, буду лежать под пальмой и ловить головой кокосы.       Кейра кивает и прикрывает глаза.       Ламберт смотрит в окно, хмурясь.       С одной стороны вариант оставить это все имеет четкие границы. Он точно уверен, что выживет хотя бы он. С другой стороны вариант помочь… Может сработать, и выживут все. Лютик его не возненавидит, он продолжит ему улыбаться и брать его за руку. И Ламберт хоть понимает, что рано или поздно он вернется к Геральту, потому что Геральт всегда забирает все самое лучшее, но это все равно приятно: знать, что Лютик его не возненавидит.       Но с другой стороны они сдохнут все трое.       И останки их не найдут. И похорон у них не будет.       В этом плане хорошо устроился Лютик, у него похороны-то уже были, очень так запасливо.       Ламберт тяжело выдыхает и прикрывает глаза, обнимая Кейру в ответ.       По крайней мере какое бы решение он не принял, будет как минимум один человек на его стороне.              Иногда этого хватает.