Черное золото на кровавой заре

Песня для главы: Bllie Eilish when the party's over

Оправив рукава одеяний, заклинатель с чуть поддернутым дымкой печали взглядом изучал находящийся перед ним распростёртый тракт. Некогда сияющие красотой шелковистые волосы уже не лежали свободно на плечах — изредка он тянулся пальцами, чтобы вновь прикоснуться к ним, но чаще ко лбу, где еще давным-давно находила своё место белоснежная лента. Память играла с ним плохую шутку и могла подкинуть воспоминания из прошлых лет: когда теплые и заботливые пальцы брата касались плеча, когда был слышен звонким ручейком смех любимого; хмурый, но однозначно любящий взгляд дяди и родной горный холодный воздух ордена тоже остались лишь воспоминанием. Таким же, как и … последний вздох родных на его руках. Правда тогда Главу Лань он нашел уже как три дня бездыханным остывшим телом; да и само тело брата давно перестало хоть отдаленно похожим на человеческое: серая кожа, что обтягивала торчащие кости — уже тогда было ясно, что Лань Сичэнь был потерян для мира. Ханьгуан-цзюнь, ныне известный как странник Фанг Вэйюан, хранил остатки прошлого и нес их на своих плечах, сменив не только имя, но и клановые одежды. Сохранились лишь традиции и привычки потерянного ордена. Он был единственным, кто из клана выбрал бессмертие, и единственным, кто смог выбраться живым в Войне против Серых. Глубокая печаль стала его вечной спутницей, и лишь в груди, среди холодных соцветий нефритовых костей, билась, чуть дрожа, надежда найти того, ради кого Ванцзи отдал бы всё вновь и без остатка. Без семьи вечная жизнь казалась мукой, которая ночами ласкала когтистой лапой, уделяя особое внимание шрамам на спине. Те изредка отзывались фантомной болью, а он тянулся к ним, как за естественную ниточку, что напоминала то, ради кого он ещё жив, то, что делало его ж и в ы м. — Смею надеяться, что господин Вэйюан нашел то, ради чего держал тяжелый путь. Это же надо! Такой молодой, да сколько дней… — резко осекся казначей, покланиваясь вновь. Взгляд янтаря, покрытый изморозью, будто ясно говорил, что не любит пустых разговоров и они сейчас ему не к чему. Тут он тоже не нашел следов Вэй Ина. Хотя ему порой казалось, что ходит он по кругу. Бывший Нефрит кивает, позволяя подготовить ему комнату, и, отказываясь от предложенного ужина, как всегда коротко, но показывая уважение к хозяевам, поднимается наверх. Лишь за закрытой дверью заклинателя тянет вниз, будто все силы ушли, магнитом утягивая его на дно. Голоса брата, дяди и супруга — все это слилось в единый шум, отгоняемый лишь волей, которой почти не осталось. Если только найти внутри, задевая кости, покрывающимися от легких касаний трещинами, которых и так было множество, а внутри глухо пело сердце о потерянном доме. Ночью стало хуже: от подгоняемых мыслей, кошмаров, где он видел вновь и вновь смерть близких, как гасла жизнь Сичэня, человека, кто был ему примером и видел дядю, что не вынес еще одной потери близкого. Мысли о том дне, когда он потерял своего «спутника», Ванцзи отгонял яростно, сжимая потрескавшиеся губы, кусая до крови, пока в ушах рождался плач приемного сына и собственный вой. Утро встретило его Пустотой, уж что, а она была той спутницей, что сама выбирала время своего прихода, не спрашивая разрешения. Да только, впрочем, странник не был против, наоборот — та не позволяла его «демонам» вырваться наружу. — Неужто не разделите завтрак-то? Моя жена сегодня славно постаралась, а её лепешки самые известные в этих краях, — мужчина раскраснелся весь, тот в полях работал еще, а женщина, что сейчас вышла, излучала теплоту и материнскую мягкость. — Прав мой супруг, вам стоит поесть перед дорогой, а то на горе той, поговаривают, обитают злые духи, — голос её был звонким, хлёстким, — Не дергай меня, не глупости это, — уперла руки в бока хозяйка, впрочем, после смеясь, чуть ли не силой потащила заклинателя. Ванцзи уже свыкся с характером каждого, хоть и оставался невозмутимым, иногда вставляя коротко и по делу или ограничиваясь одним «мгм». Вэй Ину здесь бы точно понравилось, да и имел бы наглость ещё и налить им, а вечером утащил бы своего мужа любоваться сверчками, даря после ночь при виде луны. От этих воспоминаний стало хуже, с их приходом уходила пустота. Еда казалось очень пресной и потеряла вкус. Его личный Ад был здесь, на земле, видимо так и не давая шанс закрыть ту пропасть тех тринадцати лет. Его дни были превращены в тьму, здесь, прямо среди света надежды и усмешек серых глаз, которые он хотел увидеть вновь. Путь будет долгим.