Антонина рассматривала диадему в специальных голубых перчатках, ощупывая драгоценные камешки. Казалось, что женщина попробует на зуб каждый из них. Серьёзность отца на лицо. Это ещё подтвердили многочисленные совместные фотографии в домашних тематиках, их разговоры, записанные на старый диктофон, неведомым образом ещё работавший.
Каждый занимался своим делом. Настя вместе с Таней, которая по первому же звонку примчалась на самолёте из Москвы, всматривались в старые хроники на ноутбуке, пытаясь увидеть что-то дельное. Август и Альберт Михайловичи, приехавшие вслед за внучкой, о чём-то спорили на кухне. Госпожа Денгоф уже несколько дней не выходила на связь. Сколько бы мы ей не звонили, она либо не брала трубку, либо сбрасывала. Нина предложила, что её двоюродная сестра тоже, скорее всего, участвует в поисках, потому как у неё дома целые горы оставшихся предметов от тётушки. «Видимо придавило ими, » — пошутила женщина.
— Я повидала много за свою жизнь драгоценностей. В том числе императорские и королевские украшения. Могу с точностью уверовать вас, что это то, о чём вы подозревали. Диадема Елизаветы Алексеевны, никак не иначе. Если не верите в очередной раз, Александр, то можем отправить её человеку, который до сих пор надевает их на себя.
— И кому же? — неожиданно подала голос Таня, не отвлекаясь от занятия.
— Королеве Великобритании Елизавете II, — спокойно произнесла Антонина, а на кухне внезапно разбилась кружка.
— Вот, что значит быть доченькой диктатора! Может, у тебя ещё есть связи с президентом США? — ехидно поинтересовался Август Михайлович, убирая за собой осколки (были слышны работа совка и веника).
— Только Буша-младшего. Не забывай, что я была переводчиком при МИДе Португальской республики. А также сыграли немаловажную роль приятная внешность отца и материнское умение договариваться с любым, — не побоюсь этого слова, выпендрилась женщина, отдавая мне диадему.
Господи, подскажи хоть что-нибудь. Наведи на путь, а там уж как-нибудь разберёмся. В этом деле мы все словно маленькие беззащитные слепые котята, которые отчаянно пытаются найти своих друзей. Да, они были достаточно неискренними как хотелось. Можно понять Антониу — жить в постоянном страхе из-за того, что однажды может пойти по очередному кругу. Смерть, смерть и ещё раз смерть. Она ходила по пятам за его близкими, но никогда не трогала его самого. Она или Акудник издевался над ним, смотря на страдания до жути замкнутого человека, который почти разрывался внутри себя, как на спектакле. Он не давал показать, на сколько ему плохо. Антонина немного позже рассказала, что в следующий раз после 1965 года они встретились лишь на похоронах. Похоронах Салазара.
Сначала мать, следом приёмный папа, затем тётушка, после родной отец, ну и напоследок любимая младшая сестра…
Бо? Пожалуй, более интереснее личной жизни не найти. Он, возможно, в этом плане переплюнул самого меня в далёкой-далёкой молодости. Хотя француз неоднократно повторял, что не хотел такой жизни. Она его душила. И единственное спасение он видел лишь в самых дорогих близких людях. Они тоже от него отвернулись когда-то. Не из-за каких-то своих личных амбиций. Нет.
— Если Антониу был обвит змеёй власти, то я скорее — парфюмерии и ослеплённой любовью к Али.
Эрнест мало рассказывал про своё прошлое, связанное с теми непростыми последними годами его жизни. Он вообще предпочитал отнекиваться и менять разговор в другое русло, в более позитивную сторону. В один раз это не помогло. Помню, как Салазар нечаянно затронул вопрос о Первой Мировой войне. Между португальцем и французом затянулся разговор на повышенных тонах. Таня со Светой пытались их успокоить, пока Эрнест не высказал такую вещь, что Антониу трус и предатель своей Родины: его земляки погибали под пулями немцев, он же сидел в университете и ничего не делал для победы.
Салазар провёл ладонью по своим волосам, наклонив голову в сторону, а после посмотрел на Бо. После тяжёлого вздоха пошёл следующий рассказ о том, что в 1917 году его тоже призвали в армию. Он пришёл к врачу в полной уверенности своего отличного здоровья. Морально португалец уже настроился воевать, однако в конце осмотра ему поставили штамп о непригодности к службе. На немой вопрос в глазах Антониу последовал увесистый ответ с кучей медицинский терминов, в котором говорилось об аритмии.
Эрнест на минуту стих, а после попросил прощения.
— Ты не знать. Ничего страшного, — легко и непринуждённо простил его Салазар. Он к обвинениям по такому вопросу уже, видимо, давно привык.
***
— Саня… — чей-то сдавленный голос просил меня проснуться.
Я повернулся на другой бок, приоткрыв глаза. Была глубокая зимняя ночь. Ни черта не видно, однако можно было заметить невооружённым взглядом женское тело, лежащее на спине по середине гостиной. Оно непроизвольно дёргалось в редких конвульсиях. Я сел на диван, пытаясь очнуться от остатков сна, однако какая-то сила пыталась заставить меня лечь обратно. Будто кто-то насильно тянул за руку вниз. Резко дёрнув рукой, я почувствовал, что по ней текло какое-то вязкое вещество.
— Сань, прошу тебя… Помоги… — Таня?
Не помню, кто включил свет, но то, что открылось после него заставило меня незамедлительно сесть на колени перед ещё борющимся за жизнь телом Сатановской. Из её рта, не прерываясь, текла такая же жидкость, которая была у меня на руке. Чёрная, вязкая. Такое может присниться только в самом страшной сне, однако всё происходило в реальности. По другую сторону от Тани оказалась Антонина, пытавшаяся достучаться до сознания девушки. На всё это из другого угла комнаты с ужасом смотрели браться Сатановские. Альберт сполз по стене вниз, держась рукой за грудь в области сердца. А Август на еле гнущихся ногах подошёл к нам и сказал, что ничего не поможет.
— Почему? — почти сорвавшимся голосом спросил я, держа за руку Таню.
Вместо ответа он оттащил Антонину, которая пыталась выбраться из кольца мужских рук. Но он был прав. К тому моменту Сатановская даже не дышала. Послышался жалобных всхлип Насти. Вязкая жидкость, ещё бывшая на моей руке, стала сама по себе стекаться вниз к Тане. Я отполз от тела, и все стали наблюдать за происходящим. Странное вещество будто бы ожило и стало плотно обтекать тело девушки. Оно аккуратно положило тонкие девичьи руки на живот, а глаза закрыло. Страшное зрелище. Затем жидкость резко закаменела и треснула в нескольких местах — поперёк лица и в области живота. Таня будто была чёрной статуей с закрытыми веками.
Август отпустил Нину и, аккуратно сев перед племянницей, поцеловал её в лоб. В ту же секунду она рассыпалась в прах. Альберт сдержал мученический стон и на коленях подполз к брату. Эти двое были более-менее в спокойном состоянии, когда как Антонина со злостью кусала свои и так ссохшиеся губы, по щекам Насти из-под очков беззвучно текли слёзы, а я просто сидел в жутком шоке. Руки не слушались. Ноги тоже. Мозг отказывался верить глазам. Ещё немного и меня пробьёт жуткой дрожью по всему телу.
Нельзя, Александр! Нельзя!
Закончилось всё тем, что прах исчез, словно его никогда и не было. Той вязкой жидкости тоже. Август помог подняться брату и робко посмотрел на меня. Он что-то знает. Да я даже не сомневаюсь, что и Антонина с Альбертом тоже. С помощью своих чуть дрожащих рук я доплёлся до дивана, где сидела, не двигаясь Настя, и рухнул на него.
— Вот так и перемещаются в другие столетия, — тихо прошептала женщина, зарывшись носом в вязанный свитер.
— Вы хотите сказать, что через такое прошли и остальные? — постепенно накатывающая злость на Акудника старалась вывести меня из себя.
— Да, — совершенно спокойно поддержал Август.
Мы с Настей повернулись к Альберту. Тот лишь слабо, неуверенно кивнул, восстанавливаясь после всего произошедшего.
— Вы что-то скрываете от нас, — Настя вцепилась в мою руку, заставляя меня сесть обратно. Понятное дело, она не хотела слышать разборок посреди ночи.
Антонина равнодушно сверкнула своими серыми глазами и проговорила, что не всё можно рассказать с порога. Нужно подготовиться. С одной стороны я согласен, однако с другой — закрадываются нехорошие мысли. Они спокойны как никогда, а вот Настю слегка потрясывает от всего свалившегося на наши головы за сегодняшнюю ночь. А может, это всё из-за них? Из-за старшего поколения, присутствующего в комнате? Александр, остановись. Ты разве не видишь, что, может быть, они и спокойны, но подавлены не меньше твоего?
В любом случае, Акудник виноват поболее, чем они все взятые.
Конец первой части
