***
Под дверями лаборатории столпилось уже немало народу. Коллективы скучковались в две группы и поджидали опаздывающего сабатоновского вокалиста, без которого никак нельзя было обойтись. К всеобщему разочарованию, вместо него из-за поворота извилистого коридора вышел Пэр. В отличие от одногруппников, выглядел он весьма бодрым и как будто бы даже выспавшимся. — Доброе утро, — поздоровался он с коллегами. — Ты не мог бы улыбнуться ещё шире? Твой цветущий вид нас безумно вдохновляет, — проворчал Крис, которому поспать так и не удалось. — А где Йоаким? — поинтересовался ударник. — Где-то в Мордхаусе, — Пэр выполнил просьбу коллеги и улыбнулся ещё шире прежнего. — По крайней мере, у меня его нет. — А ты сам-то где был, пока мы альбом записывали? — Сначала я был у Чарльза. Мы поели, выпили пару рюмок бренди, а потом я пошёл спать в специальную гостевую комнату, где и пробыл до недавнего момента. А что такое? Тут наконец-то появился Йоаким, и одногруппники с расспросами переключились на него: — А ты где был? — Да, мы только тебя все и ждём! — Я прощался, — объяснил вокалист. Сабатоновцы переглянулись. — Ничего себе! Ты всех обитателей замка в обе щёки, что ли, целовал? Йоаким показал товарищам средний палец и скрылся за бронированной дверью лаборатории. — О, здравствуйте-здравствуйте, а мы вас уже заждались, — нараспев заговорили учёные. Они указали на установку: — Проходите. Далее вокалисту предстояло лечь в стеклянную камеру, по примеру коллеги, который уже находился там, весь обмотанный проводами. — Где ты был, ёб твою за ногу? — при виде Йоакима Нэйтан заёрзал на месте, но ему отчаянно мешали путающиеся провода. — Тише, лорд Эксплоужен, лежите спокойно, — зашикали на него учёные. Товарищей по несчастью обмотали проводами, нацепили на глаза плотные повязки для сна и накрыли прозрачным куполом. — Расслабьтесь, не шевелитесь, не разговаривайте, и, что бы ни произошло, не пугайтесь, — скомандовали им. Из-за стекла долго слышалось щёлканье кнопок на установке. С последним щелчком у обоих вокалистов закружилась голова. Руки и ноги стали ватными, туловище словно куда-то исчезло, а в ушах мягко осел белый шум. Помня о полученных инструкциях, ребята старались лежать спокойно, хотя очень хотелось пошевелить хотя бы пальцем — удостовериться, что он есть. Внезапно ощущение лёгкости пропало. Всё тело крепко прижало к поверхности. Ощущалось, будто бы мозг вращался в черепной коробке и никак не мог встать на место. Нэйтан услышал, как где-то далеко щёлкнуло — это прямо над ним подняли крышку установки. С него начали снимать повязку и провода. — Не шевелитесь и не открывайте глаза. Не двигайтесь, пока не почувствуете себя нормально, — услышал Эксплоужен через звон в ушах. Получилось ли? Где он сейчас? Хотелось выяснить это как можно быстрее. Как это сделать, не открывая глаз? Впрочем, Нэйтан уже догадывался: у него ныли ноги, жгло кисти рук и вдобавок чесалось в десяти местах. Поэтому, вопреки командам, он начал чесаться, не дожидаясь улучшения своего состояния. По открывшимся глазам моментально резанул свет ламп под потолком. Над Нэйтаном склонилась чья-то фигура. — Коллега, приглушите свет! — прошипела она в сторону. — Ну, как вы себя чувствуете? Эксплоужен проморгался: в пяти метрах над ним, на потолке, он прекрасно видел разномастные пятна и следы от взрывов; а на бейджике склонившегося над ним учёного была какая-то мутная белиберда. Это могло означать лишь одно: перемещение прошло удачно. Оставалась лишь пара мелочей: расплести косу и снять, наконец, эту дурацкую жёлтую кофту. Человек Йоаким, может, и неплохой, но вкус у него всё равно отвратительный, подумал Эксплоужен. Тот дал о себе знать тихим стоном и репликой, которая (если Нэйтан не ошибался) переводилась с шведского, как «бля!» Нэйтан повернул на звук голову. — Слышь, Йоаким? — Чего? — Всё это время, когда я был там… ну это… в тебе… ой, то есть, ну ты понял… Короче, всё это время я хотел дать тебе в морду. А когда мы встретились, я расхотел. — Я даже не знаю, что тебе на это сказать, — усмехнулся Йоаким. — Наверное, это хорошо. — Я в том смысле, что если бы вся эта хуйня со мной… с нами не случилась, нашего альбома бы не было. Нет, мы его всё равно записали бы, но он был бы не такой, как надо. В общем… спасибо тебе… за это. Нэйтан очень вовремя сказал это «спасибо», иначе секундой позже ему бы пришлось благодарить Йоакима уже при свидетелях. Которых в лабораторию набилось предостаточно — восемь человек, плюс двое учёных, плюс Чарльз. — Гы-гы, как в гробах лежат! — жизнерадостно заржали дэтклоковцы. — А наш Йоаким как живой, — жалостливо вздохнул Томми. Броден приоткрыл один глаз и послал коллегу по распространённому маршруту. — А это точно Йоаким? А ну-ка, распишись! — ему протянули раскрытый блокнот. Недолго думая, Йоаким размашисто расписался… подписью Пэра и с ухмылкой отдал блокнот обратно. — О, точно наш придурок, забираем его. Вокалисту помогли выбраться из прозрачной ёмкости и, поддерживая под руки, повели к выходу. — Всё, мы уходим, — объявил Пэр. Дэтклоковцы, столпившиеся вокруг своего лидера, и ухом не повели. Проводить группу до портала вызвался только Чарльз. На той самой поляне с порталом их поджидал Ишнифус. Священник должен был вовремя закрыть врата в другую вселенную, чтобы туда по случайности больше никто не попал. — Будьте спокойны, — пообещал он, — Селация больше не причинит вам зла. Чарльз махнул металлистам на прощание рукой. Как только портал закрылся за последним вошедшим, менеджер с лёгкой грустинкой улыбнулся. В ту же секунду нижний этаж в доме Брендона Смолла наполнился звуками, эмоциями и словами, единственным цензурным из которых было «ой». Так он понял, что «Sabaton» благополучно вернулись из его вымышленной вселенной. Создатель «Металлопокалипсиса» вышел поприветствовать гостей. — Ну, я надеюсь, теперь вы в полном составе? Он протянул фронтмену руку: — Брендон. — Йоаким, — ответил тот. — Извините, но нам пора, — взглянул на время басист, — мы опаздываем на концерт… ой, блин, у меня 512 пропущенных!.. — Какой концерт? — не сразу сообразил Йоаким. — Наш собственный, — его тактично пихнули в поясницу. — Пошли. Когда ребята добрались до концертной площадки, времени у них осталось как раз столько, чтобы на бегу переодеться (с трудом выяснив, где чьи штаны), похватать инструменты (в них, к счастью, сложно было запутаться) и лететь на сцену, игнорируя все вопросы от взволнованных техников. Сам концерт прошёл нормально — как и должен проходить концерт «Sabaton». Конечно, вокалист местами забывал слова песен, так как у него не было времени их повторить. Но у Йоакима на этот случай была своя методика — читать по губам фанатов. Стоит ли говорить, что Броден чувствовал себя абсолютно счастливым человеком? За время пребывания в Мордхаусе он безумно соскучился по атмосфере концертов, по коллегам, по техникам и всем прочим участникам команды. Разумеется, обнимать и целовать всех подряд вокалист не стал. Большинство окружающих фронтмена людей не знали о его злоключениях и потому не поняли бы причин его бурной радости. Пришлось сдерживать свои эмоции и ограничиться простой беседой с ребятами о том, как здорово прошёл этот концерт. Чем больше говорил Йоаким, тем шире становились ехидные улыбки на лицах техников. В конце концов кто-то не выдержал и сказал: — Попался, Йоаким! — Когда забег? — подхватили остальные. — Какой забег? — не понял фронтмен. Что он такого сказал или сделал? Определённо, за время отсутствия он пропустил что-то важное. — Он ещё спрашивает! Оказалось, что Нэйтан успел поспорить, что во время всего тура будет говорить только по-английски. Разумеется, Йоакима об этом никто не предупредил, и он заговорил с ребятами на родном: английского ему за прошедшее время с ушами хватило. — И где я должен бежать? — осторожно поинтересовался Йоаким, предвкушая подвох. — По Стокгольму, по главной улице, от начала и до конца. — Ну ладно, бегал я и на более длинные дистанции. — С плакатом! Йоаким пожал плечами. — Ну хорошо. — Голым. «Бля, так вот, в чём подвох!» Вокалист дёрнул за рукав сидящего рядом Пэра, который слушал беседу, невозмутимо попивая пиво из большой кружки. — Пэр, что за хуйня? — А что такое? — пожал плечами тот. — Не переживай, Йоке, это же Стокгольм. Первый встречный полицейский остановит тебя и проводит, куда надо; и тебе не придётся продолжать свой путь. Йоаким не нашёл, что на это ответить и взял себе пива. Приятно наконец-то оказаться дома и понять, что здесь ничего не изменилось, подумал он и молча выпил за возвращение.***
Нэйтан чувствовал огромное облегчение. Сегодня он ляжет спать на свою вместительную кровать с багрово-красными простынями и проснётся на ней же. Не на узком диване в квартирке под крышей; не на полу в автобусе, скатившись с койки. И даже не на узкой гостиничной кровати под слова: «Просыпайся, Нэйтан, у нас сегодня много дел: во-первых, мы идём в музей военной истории… не надо кидать в меня подушку, я, конечно, понимаю, что ты не любишь военную историю, но Йоаким очень хотел посетить этот музей, поэтому будет подозрительно, если ты не придёшь». И Пэра, кстати, он больше не увидит. У вокалиста возникла дельная мысль о том, что и Пэру стоило бы сказать «спасибо» за помощь. Но было уже поздно. Теперь пришло время вернуться к прежней жизни и забыть прошедшие полтора месяца, как страшный сон. Но сделать это Эксплоужену мешали некоторые обстоятельства… Чарльз поднял глаза от важных бумаг: — Слушаю тебя, Нэйтан. — Короче, — начал фронтмен, — я вот не понимаю: я, ты, вот это всё, — Нэйтан развёл руки в стороны, — настоящее или нарисованное? — С чего ты взял, что мы нарисованные? Эксплоужен начал терять терпение: — Ты можешь мне внятно сказать: мы правда существуем, или нас придумал какой-то хер, который как хочет, так нами и вертит?! — Нэйтан, успокойся, — менеджер указал ему на кресло для посетителей. — Присядь и послушай меня. Всё относительно… — Эээ, стоп! Где-то это я уже слышал, — замотал головой фронтмен. — Мне такое уже говорили… А Селация, выходит, тоже настоящий? Офденсен нахмурился: он не хотел пока рассказывать подопечным про «Трибунал». Но, видимо, пришло время постепенно вводить их в курс дела, пока не стало слишком поздно.***
В день прибытия группы домой стояла самая обычная для ранней осени погода: мелкий противный дождь вперемешку с мокрым снегом. Выпадая из бесконечности тёмного неба, всё это собиралось на земле в серую слякоть, которая чавкала и попискивала под ногами немногочисленных прохожих. По этой причине Йоаким очень торопился попасть домой. Когда тяжёлая дверь подъезда тихо закрылась за вокалистом, он легко, как белка, взлетел на третий этаж, несмотря на тяжёлый чемодан. Оказавшись у родной двери, Броден похлопал по карманам в поисках ключей. Ключей ни в одном кармане не оказалось. Безрезультатно перетряхнув в третий раз содержимое чемодана, Йоаким решил включить логику и немного порассуждать. Последний раз он видел свои ключи в начале лета, в тот вечер, когда пошёл в гости к Пэру (не мог же он уйти и оставить дверь открытой!). Значит, они у него — надо всего лишь позвонить и спросить. Но разряженный телефон, тускло блеснув в свете подъездной лампочки, дал понять, что фронтмену нужно идти к товарищу ножками, при этом не забыть чемодан. Так Йоаким и сделал, с тихим незлым словом покинув тёплый сухой дом. Тем временем басист уже был у себя дома. Он только вышел из ванной, надел свежую одежду и собирался заваривать кофе, как вдруг в дверь позвонили. Открыв, Пэр увидел знакомое до боли лицо. Он посмотрел на Йоакима, затем — на чемодан, скромно притулившийся рядом с ним. Потом снова на Йоакима. И снова — на чемодан. — Э-э, а мы что, съезжаемся? Я, конечно, очень рад, но я не помню, чтобы мы это обсуждали, — покачал головой Сундстрём. — Ты чё? Я за ключами пришёл: кажется, я оставил их у тебя. — А-а, ключи, — улыбнулся Пэр, — сейчас найду. Они где-то в моём чемодане. Да ты проходи, не стой на пороге. Вокалист понял, что поиск ключей в чемодане — история долгая, поэтому сразу завернул на кухню, на звук закипающего чайника. — И мне завари, пожалуйста, — послышалось из-за стенки, — кофе, две ложки. Столовые, — уточнили некоторое время спустя. Себе фронтмен решил заварить чайку. Он начал искать свою кружку… и понял, что в дизайне кухни произошли некоторые изменения. Шкафчик, прежде висевший на стене, теперь стоял прямо на разделочном столе. Внутри него сиротливо стояла пара металлических мисок и кастрюлек, и больше никакой посуды не наблюдалось. Вдруг Йоаким отчётливо представил себе, как от чудовищной силы рывка хрустят крепления; дверцы наклонившегося шкафчика открываются, и вся посуда скатывается на пол. Застыв на месте, он не сразу понял, что ему уже которую минуту настойчиво протягивают найденные ключи. — А? Спасибо, — пробормотал, очнувшись, вокалист. — С тобой всё в порядке? — Вроде, да. А где моя кружка? И чайник заварочный? И вообще… всё? Йоаким понял, что всё, произошедшее с ним в Мордхаусе (за исключением некоторых незначительных моментов) честно пересказал товарищам. А вот что происходило здесь в его отсутствие, вокалист не удосужился расспросить. — Ну, если хочешь послушать, устраивайся поудобнее, — басист принялся невозмутимо насыпать заварку в миску. — Ага. Сейчас я только руки помою. — Да-да, конечно. Можешь и весь помыться, только не плескайся слишком долго: мне слишком тяжело морально будет получить второй такой счёт за воду. — Какой счёт? — А это ты узнаешь по ходу моего рассказа. И не пытайся надеть мой банный халат, пожалуйста. Я, конечно, знаю, что ты так не делаешь, но на всякий случай предупреждаю, — донеслось Бродену в спину. Так он сделал вывод, что с Нэйтаном было, как минимум, не скучно. Когда вокалист вернулся из ванной, его ждала полная миска ароматного горячего чая, рядом с которой стояла маленькая баночка варенья. — Малиновое? — Малиновое. Вот, нашёл, решил открыть. Йоаким вспомнил невольно тот кошмарный полубредовый сон, в котором он, лёжа на поле битвы с оторванными ногами, просил у Пэра чаю с вареньем, непременно малиновым. — Как ты узнал? — спросил он. — Узнал что? За беседой незаметно пролетело около двух часов. Могло бы пройти и больше времени, если бы Йоаким случайно не взглянул на часы. — Да ладно, куда ты сейчас пойдёшь в такую темень, — махнул рукой Пэр, — и в такую погоду. Он был прав: вокалисту совсем не улыбалось тащиться через моросящую мглу к себе домой — где из-за долгого отсутствия хозяина стало неуютно и пыльно. — А ещё, — вспомнил басист, — у меня кактус расцвёл. Тот самый кактус, который ты мне притащил. — Да? Ну, пошли посмотрим. Давненько я не видел это твоё чудовище, — усмехнулся Йоаким. — И как ему удаётся? Ты ж его совсем не поливаешь. Он поднялся со стула и вышел из кухни вслед за товарищем.***
Дэтклоковцы довольно быстро приняли Нэйтана обратно. Пиклз и Мёрдерфейс вели себя так, будто вокалист никуда и не исчезал. С Чарльзом он начал общаться несколько больше, чем обычно: тот, как и обещал, рассказывал фронтмену о «Трибунале». Нэйтан усердно слушал и запоминал, но вопросов у него от этого меньше не становилось. И на некоторые из них менеджер ответа пока что сам не знал. От этих познаний Нэйтану приходилось нелегко. Возможно, он с удовольствием стёр бы эту информацию и спал по ночам спокойно, но… нет, не стёр бы. Кому, как не лидеру группы быть в курсе, что ей угрожает. Хорошо, что своими опасениями Эксплоужен мог делиться с Пиклзом. Тот всегда готов был поддержать товарища или хотя бы ругнуть «седого мудня» Селацию. Токи долго и натурально удивлялся, почему «Нэйтанс» не выказывает желания смотреть с ним мультфильмы про разноцветных пони, кормить кроликов, доклеивать модель танка и многое другое. В итоге Эксплоужену пришлось пойти на уступки и периодически присоединяться ко всем занятиям коллеги. Вкуса к ним у него пока ещё не выработалось, но проводить время с Токи оказалось не так напряжно, как думал вокалист. И только Сквизгаар стал каким-то странным. Он и раньше не был говорливым, а теперь от него не было слышно ничего, кроме односложных фраз. И пить Сквигельф начал больше, чем обычно. И, хотя в запои дэтклоковцы уходили регулярно — все вместе или поодиночке — Нэйтан чувствовал, что этот случай особенный. Он не знал, как подступиться к коллеге: правило «не влезать в душу одногруппника» никто не отменял. Как обойти это правило, Эксплоужен никак не мог сообразить. Но однажды вечером, узрев соло-гитариста спящим за столом с кружкой кофе и бутылкой коньяка, Нэйтан решил идти напролом. Он взял стул и присел поближе к одногруппнику. — Э, Сквизгаар, алё! — вокалист тряхнул его за плечо. Тот медленно приоткрыл глаза. — Ты вообще Сквизгаар? — Йа, — гитарист, недовольный тем, что его разбудили, пожал плечами. — А кто я ещё может есть быть? — Ну, мало ли. Я тут подумал: вдруг в тебя тоже кого-то засунули вместо тебя? — Нэт, — ответил Сквигельф и уже хотел снова уложить голову на стол. — А что же ты тогда ведёшь себя не как ты? — вокалист не дал ему заснуть. Гитарист сморщил свой правильный длинный нос. — Ты правило помнит? — Да помню я, помню, — Эксплоужен тряхнул тряхнул волосами (наконец-то он мог себе это позволить!). — Нельзя лезть в душу. Но… когда хочешь понять суть, без этого никак. — Что такой есть быть «суть»? — недоверчиво прищурился швед. — Ну… это… как сердце, что ли. Что человек на самом деле думает. При этих словах Сквигельф заметно оживился. — Ты хочет знать, что я думает? Я думает, никто из вы меня никогда не поймёт. Здесь быть кто-то, кто понимать, но он уйти. Нет, Нэйтанс, — гитарист поднял ладонь, — ты сейчас скажет, что «а-а-а, ты коп… пле… пля…» — Комплексуешь? — «… из-за аглицкий язык! Тогда говорит с Токи». Но дело не только в язык. Дело в том, чтобы не быть долбоёб. — Допустим, — Нэйтан посмотрел в его отчаянные голубые глаза. — Я долбоёб? От его взгляда швед даже слегка смутился. — Нэт, ты не есть долбоёб. — Так в чём проблема? Думаешь, я за столько лет не научился понимать твой английский? — Эксплоужен взял со стола бутылку с коньяком и решительно отпил из горла. Глядя на него, Сквизгаар слегка улыбнулся.***
В тот вечер некоторые обсерватории зафиксировали на небе движущуюся комету. Никто не знал, откуда она прилетела и куда впоследствии приземлилась. В место, вычисленное по математическим расчётам, отправили целую экспедицию, но та ничего не нашла. Ничего удивительного. Обычным людям не дано увидеть это или дать ему название. Можно сколь угодно обзывать его сгустком энергии, бесплотным духом, можно даже очеловечить его и дать имя — всё это будет далеко от истины. В неизвестной точке планеты приземлился обладатель нескольких имён. В последнее тысячелетие его называли Селацией. Он снова вернулся — теперь спокойный и холодный, словно космос, в котором побывал. Только космос мог охладить его пылающий разум. Подумать только — какие-то людишки заставили его буквально выйти из себя и разрушить всё, что он так долго возводил. Отстроить разрушенные каменные своды подземного бункера для Селации было парой пустяков. Восстановить разрушенную технику было немного сложнее. Останки членов «Трибунала» — в своё время они решили, что смогут взбунтоваться против лидера — по мановению руки соединились в тела. В неживые тела. Одно из немногого, что было неподвластно Селации — воскрешать умерших. Он мог оживить мертвецов. Те выглядели бы и функционировали как живые люди: могли есть, спать, выражать разные эмоции. Но внутри они все будут пустыми: без характера, без воспоминаний. Селация остановил свой взгляд на единственном человеке, который не предавал его. Ватер Орлааг тоже оживёт. Он будет участвовать в заседаниях и, может быть, даже давать дельные советы. Но уже никогда он не поинтересуется, болит ли у Селации голова; не предложит вина или помассировать виски; не заинтересуется неслыханными экспериментами за гранью невозможного… Впрочем, не надо зацикливаться на нём. Сожаления для людей, чтоб наполнять им свои никчёмные жизни. Пора приниматься за работу. Человеческое тело — не машина; оно слишком хрупко, поэтому оживлять нужно каждого по отдельности. Селация приподнял тело генерала Крозье. Теперь-то упрямый военный и не подумает замышлять что-то против главы «Трибунала». Даже немного скучно. Сейчас он выйдет отсюда, зная о себе только то, что заложит ему в голову Селация. Например, он точно будет знать, что в последнее время он отсутствовал, потому что был в срочной секретной командировке…***
«Однако, Селация учудил», — думал Брендон Смолл, лёжа на диване и пялясь в потолок. Прошедшие в буквальном смысле мимо него события заставили в очередной раз вспомнить о своих героях. Смоллу было даже слегка неловко: как будто не уследил за ребёнком, и тот сотворил нечто непотребное. Брендон понял, что скучает по всем бессонным ночам, по идеям разной степени бредовости, по песням «Dethklok» — не так уж часто ему доводится теперь исполнять их вживую. Может, пора вернуться к своим «сыновьям»? «Держитесь, детки, я уже иду!» — Смолл бодро перебросил свою тушку с кровати в компьютерное кресло, жалобно скрипнувшее под ним. «С этими запретами, ограничениями, авторскими правами придумаем, что сделать». Собака, до этого мирно дремавшая на полу, приподнялась и вопросительно посмотрела: «Хозяин, ты чё?» Смолл повернулся к ней: — Мы будем делать пятый сезон, Гильда. Будем!