Волчье Пламя

«Истории никогда не кончаются, Мегги, — сказал он ей однажды, — Хотя книжки любят делать вид, будто это не так. Истории продолжаются, они не заканчиваются на последней странице, как и начинаются не на первой».

      Мо не рекомендовал ей читать «Ведьмака», хоть и не запрещал. Он вообще почти ничего ей не запрещал. В случае с «Ведьмаком», впрочем, Мегги быстро сообразила, почему он так нахмурился, когда в первый раз увидел у неё в руках эту книгу. Мир Геральта из Ривии совсем не напоминал о плюшевом уютном Шире, а сам Белый Волк и близко не походил на благородного Элессара Гондорского. В этой книге не нашлось бы места для двух смешливых рыжеволосых близнецов, квиддича или для такого Смерти, какой уводил к себе жителей Плоского мира. Мегги не раз задавалась вопросом — смогла бы выжить там, к примеру, злодейка Моргана, с душой из копоти и пепла? Или Козерог… Ответа не было. Мегги знала наверняка только одно — из «Ведьмака» она не стала бы вычитывать даже сребросмехого Лютика. Никому и ни за что она бы не пожелала оказаться там взамен.       Страницы «Ведьмака» были пропитаны болью. Даже те, где Геральту светило солнце, даже те, где ему удавалось урвать для себя немного счастья. Боль гнездилась меж страниц, почти прозрачная, но всё равно чешуйчатая, готовая ужалить. Мегги ещё не дочитала цикл до конца, но отчего-то знала, что хорошей концовки в этой — слишком взрослой — истории не будет.       «Тёмное фэнтези, — пожал плечами Мо, выудив «Последнее желание» у дочери из-под подушки. В ту ночь Мегги, как и всегда, неуклюже попыталась сделать вид, что уже спит, но Мо, как и всегда, не поверил. — Я, может, сейчас похож на Элинор… но не рановато ли тебе такое читать?»       «Я знаю, что такое секс, Мо, если ты об этом, — они оба тут же покраснели, хотя Мегги и постаралась произнести это с вызовом, — Однажды в дороге мне попалась «Эммануэль».       «О. — Лицо Мо стало очень озадаченным и сконфуженным одновременно. Мегги тут же решила, что это зрелище вполне себе стоило пары секунд стыда, — о, — повторил он и быстро сунул «Ведьмака» обратно.»       С того дня, как они покинули деревню Козерога, прошло уже полтора года. За это время жизнь стала другой — мягкой, тёплой, приторно-комфортной. Фолхарты и Фарид поселились в особняке Элинор, Мо по-прежнему переплетал книги, а Элинор с упорством маньяка собирала себе новую библиотеку, тратя на это баснословные деньги.       Им уже не нужно было постоянно переезжать с места на место, ведь Мо больше ничего не искал. Мегги доучивалась в новой школе — и ей было чертовски непривычно думать, что из этого класса не придётся уходить. Она слишком привыкла к дороге, к шуршанию шин по асфальту, к бормочущему в их с Мо автобусе радио.       Теперь автобус ржавел в гараже Элинор, а все домочадцы каждое утро пили кофе из маленьких фарфоровых чашечек и пытались сжиться друг с другом. Мегги всё глубже окуналась в фэнтези, пытаясь книгами воскресить в памяти хотя бы часть тех приключений, в которых они все побывали. Реальность казалась девочке далеко не такой захватывающей. Отчасти потому, что Мегги так и не смогла целиком отдать Мо своей матери. Она постоянно грызла себя за этот эгоизм — за ревность к Резе, которую они с Мо потеряли на десять лет, — и всё же, девочка никак не могла привыкнуть, что теперь, прежде чем войти к отцу в спальню, следовало постучать. Даже если бы она проглотила перед этим целый коктейль из могильных ужасов от дядюшки Кинга.       Мегги, конечно, любила мать, всегда любила её образ и полюбила во плоти, но ей никак не удавалось заставить себя смириться с тем, что Мо больше не принадлежит ей одной.       Не прибавляла счастья и тётушка Элинор; долгие годы затворничества заточили её характер до острой занозы. К тому же, в последнее время Элинор одолевал артрит. В такие дни нахождение с ней в одном пространстве превращалось в настоящую пытку.       Мо, в свою очередь, начал ревновать Мегги к Фариду. Хотя саму Мегги только Фарид и спасал: она с азартом обучала его всему тому, что изучала в школе — а Фарид пил всё новое с жадностью и наслаждением. Ему пришёлся по сердцу мир Мегги — со всеми технологиями и бесконечной суетой. Он не забросил огненных игр и теперь часто ездил в город, устраивал там фаер-шоу и неплохо на этом зарабатывал. А ещё — Фарид обожал Мегги, и с каждым днём, что они взрослели вместе, чувства крепли и ширились в них обоих. Лишь Фарид отвлекал Мегги от всепоглощающей, щемящей душу тоски. И, конечно, Мо не мог этого не видеть. Он подшучивал над ними, вовсе необидно, и всё же Мегги слишком хорошо знала отца, чтобы не замечать в его глазах тени своей собственной ревности.       Так что, во всей этой скуке и холодной войне взаимоотношений, лишь растущая влюблённость и шёпот зовущих историй на книжных страницах скрашивали для девочки бесконечные вечера. Фарид, она знала, тосковал тоже — по дыханию, что перехватывает от восхищения и удивления, по пыльнозолотому запаху приключений, по живому голосу Мо. По старику Фенолио, Тотошке и летучим обезьянам. Даже по липкому страху, стекающему холодным по́том вдоль позвоночника. И, конечно, по Сажеруку.       «У меня никогда не получится так танцевать с пламенем, — вздыхал Фарид, и Мегги неизменно опускала ладонь на его жилистое плечо. — Он мог целовать огонь, мог ласкать его, словно женщину. А меня огонь постоянно кусает. Как бы я ни старался».       «Ты ещё научишься», — утешала она, но парень лишь мотал в ответ непослушной чёрной гривой.       «Не выйдет, Мегги. Меня некому учить. Ведь он не вернётся…»       Не вернётся. Мегги сжала губы в нитку. Сегодня Фарид уехал в город, и забрал Гвина, существо, ещё напоминавшее им, что Сажерук не был сном, с собой. Из-за стены послышался приглушённый стон, и девочка с трудом подавила в себе порыв заткнуть уши пальцами. Мо и Реза, разумеется, были уверены, что она уже спит.       — Тёмное фэнтези, — процедила Мегги себе под нос, пытаясь скопировать язвительную манеру Геральта из Ривии. В представлении девочки беловолосый ведьмак чем-то напоминал Сажерука — за исключением того, что Геральт совсем не был трусом.       Мегги с недовольной миной выскользнула из постели и, завернувшись в одеяло, пошлёпала вниз — в библиотеку. Томик «Ведьмака» она сунула подмышку. Вздохи родителей за стенкой всегда рождали в ней омерзительное чувство — с таким, наверное, она могла бы прочесть сцену с участием раздетого мага Гендальфа, если бы подобный ужас вдруг взбрёл в голову великому Профессору. Украдкой целуясь с Фаридом в саду, она, конечно, покрывалась горячими мурашками, но знать, что Мо и Реза… это было выше её сил.       В библиотеку, к тому же, не доносился громоподобный храп Элинор. Мегги любила эту большую, уютную комнату, любила мягкий топчан у окна, любила высокие полки, под которыми она украдкой прятала сладости, чтобы, как сейчас, читать в ночи. Она выудила из своего тайника пакет с печеньем и свернула себе настоящее гнездо из одеяла. А потом открыла «Кровь эльфов». Если бы Элинор увидела в её руках сладости и книгу одновременно, Мегги, наверное, никогда бы больше не переступила порога библиотеки.       Упасть в буквы Мегги удалось не сразу. Слово «чародейка», впечатанное в обыкновенную бумагу обыкновенной типографской краской, снова шевельнуло внутри болючий отросток воспоминаний и тоски по миру, о котором столько рассказывала Мегги мать. Не миру ведьмака Геральта, рычавшему на неё из-под переплёта хрипатым голосом раненого медведя-шатуна. По миру «Чернильного сердца». Мо дал ей прочесть его лишь однажды, сразу после победы над Козерогом и возвращения Сажерука домой. Но затем он спрятал книгу, запер её на замок в подвале Элинор с таким видом, словно у страниц были клыки. Мегги знала, чего боится отец — что Чернильный мир снова отберёт у него Резу, что он затянет её обратно в бумагу и запечатает там навсегда.       Читать «Чернильное сердце» — единственная вещь на свете, на которую Мо наложил для Мегги прямой запрет.       «Иногда я просыпаюсь по ночам. Мне снятся кошмарные сны, в них из этих страниц тянутся руки, чернильные руки, и они забирают тебя у меня. Тебя и маму».       Глаза Мо смотрели на неё тогда с такой истовой мольбой, с такой тревогой, что Мегги больше не просила его вызволить книгу из подвального заточения. Девочка приказала себе радоваться уже тому, что Элинор не позволила отцу сжечь томик, как тот сначала хотел.       Мегги со вздохом пролистнула «Кровь эльфов» до закладки. По оконному стеклу снаружи неслышно зачёркали длинные нитки дождевых капель. Мегги понадеялась, что до грозы погода не разбушуется — она всё ещё побаивалась грома и молний, хоть и выросла.       «Геральт не мог вспомнить ни одного», — наконец сосредоточилась она, погружаясь в целительно-прохладное течение истории, — «Впрочем, все они были на одно лицо — бородатые, кряжистые, в своих толстых, стёганых куртках. Все, кроме последнего, кутавшегося в драный, ветхий плащ. Человека, а не краснолюда. Ведьмак заметил три уродливых белых шрама на его лице — явно ножевых».       Мегги подняла брови. В каком же году выпустили «Чернильное сердце»? Неужели пан Сапковский тоже вдохновлялся образами, вышедшими из-под пера Фенолио?        «— Шестеро вас было, — он по очереди пожал протянутые руки, — если не ошибаюсь.       — Хорошая память, — рассмеялся Ярпен Зигрин. — Шестёрка была, шестёрка и осталась. Только, вишь, Люкас Корто оженился, осел в Махакаме и отпал от компании, пацан дурашливый. Заместо него вот энтот тоща́ в ногах запутался, ну, и взяли к себе. Сажеруком звать, огнём харкается, что твой драконейт»…       Сердце Мегги подпрыгнуло куда-то к самому горлу и забилось так, что стук его заглушил в её ушах даже нарастающий цокот коготков дождя по стеклу. Девочка снова вцепилась глазами в строчки, будто заалевшие на странице багровыми сердитыми углями.       «Человек не пошатнулся, когда Зигрин, усиливая сказанное, ахнул его поперёк спины своей ладонью-лопатой.       — Чародей? — спросил Геральт, чуть приподняв бровь.       — Нет. Я не маг. Всего лишь огнеглотатель, — Сажерук криво улыбнулся, но улыбка не тронула глаз».       — Как такое возможно?.. — прошептала Мегги, и «Кровь эльфов» выскользнула у неё из пальцев, ставших вдруг мягкими, как жевачка. — Что мы наделали, Мо?..       Взревел гром. Ночь на дворе стала на миг белой, потому что молния распорола её на две части.