«Перенеси меня назад, — лепетал он. — Верни меня, пожалуйста! Этот мир убьёт меня. «…» Я здесь совсем ничего не знаю! Я словно рыба без воды».
— Сажерук давно не видел холмистых лугов и старую мельницу, — голос Волшебного Языка набирал мощь, он становился цветом, запахом и звуком, накрывая собой мир вокруг и властно изменяя его, — но они казались ещё прекраснее, чем в его воспоминаниях. Над травой порхали бабочки, и Сажерук окинул взглядом раскинувшуюся неподалёку от Марибора деревню… «Мерибора», — мысль зажглась и погасла в голове, а слова Волшебного Языка доносились до ушей всё тише, всё прозрачнее, пока не растворились совсем. А потом он открыл глаза и провалился в небо. В чистое, лазурное небо, без единого облачка, и в запах цветов — такой сладкояростный, что Сажерук подумал — не от него ли ресницы вдруг стали влажными, не от него ли так резко перехватило в груди?.. Сажерук лежал в траве. Волшебному Языку в его сером мире такая могла разве что присниться — мягчайшая, как перина. Сажерук сел. Щёку его задела крошечным крылышком зелёная птичка-мотылёк. Он их помнил, хоть память и рисовала пичужек покрупнее. А вот деревня сильно изменилась. Она здорово разрослась, а мельниц теперь было две — лениво вращались на ветру, возвышаясь над крышами, огромные руки-лопасти. Сажерук, поднялся и, щурясь на солнце, зашагал к посёлку, уговаривая себя не сорваться вприпрыжку. Ему казалось, дома клали из камня, а не из сруба, но ведь прошло целых десять лет с тех пор, как Волшебный Язык вырвал его из родной истории, как русалку из пруда. За эти годы могло случиться всё, что угодно. Сажерук отогнал тут же укусивший душу страх за семью. В конце концов, деревня стояла на месте, и даже если её жгли, дом Роксаны выглядел невредимым — единственный каменный дом среди всех. Сажерук не смог удержаться — всё ускорял шаг, жадно втягивая ноздрями воздух, кажущийся ему новорождённым. Слишком уж хорошо помнилось, как в первые дни в мире Волшебного Языка он задыхался от ядовитой вони, заполнявшей лёгкие. Разве у домика Роксаны была такая вот пристройка слева?.. Он не помнил. Весёлая, птичья жизнь редко прокладывала для стоп Сажерука путь в родные места, даже тогда, когда он ещё не знал, что ключи от дома можно потерять безвозвратно. Почти безвозвратно. — Роксана! — громко позвал Сажерук уже у самых стен. Его и любимую разделяли секунды — и Сажерук, спустя десять лет, не хотел терять ни одной. — Роксана! Он подёргал дверь, но дом стоял запертым. Роксана должна была услышать. Быть может, она ушла на поле, перешёптываться с травами?.. От мысли о запахе её волос, о её глазах и улыбке у него почти подкосились ноги. Сажерук прислонился лбом к тёплым от солнца доскам двери. Он как наяву видел перед собой лицо Роксаны и маленькие ручки дочерей, слышал ручеистый детский смех. — Они скоро вернутся, — пробормотал он себе под нос, до сих пор до конца не веря, что снова обнимет их. — Роксана! — ещё раз, для верности. — Ты чаво разорался тут?! Чаво надыть? — в первый момент Сажерук даже не понял, что этот визгливый пассаж обращён к нему. Обернувшись, он увидел на пороге дома напротив чёрную, сушёную старуху. Она чинила бельё и подозрительно щурила на него крошечные глазки. Сажерук перебрал в памяти внешность тех, кого он здесь знал. Десять лет — срок немалый, но он не мог припомнить никого, кто был бы похож на эту ведьму даже отдалённо. — Я ищу Роксану, — Сажерук вдруг поймал себя на том, что переминается под цепучим взглядом старухи с ноги на ногу, — она жила в этом доме. С двумя детьми. Бабка ещё сильнее скукожила лицо, будто собрав все свои морщины разом в одну большую печёную грушу. — Никаких таких тут впомине не бывало! Энто дом солтыса! Ты мне мозга-то не канифоль! Поживиться решил, ну?! Дык я мигом мужиков скличу, уж они живо с тебя спросють! Видок-то у тебя — как есть прощелыжный! — Не горячись, мать, — Сажерук примирительно поднял ладони, задавив внутри себя панику, — я Сажерук. Меня ещё называли Огненным Танцором здесь… — Да хоть Херонос! — она всё же чуть сбавила тон, заговорила потише, хоть и ворчливо, — не знаем мы тут таких. Сам понимать должон, шляются проходимцы всякии, и бед потом от вас, красивых — ууу! Позатой седьмицей проезжал один мимо… Ряжоный весь, что твой кочет. Поет, говорит, мол, я, Цветик, мол! Наш-то солтыс, болван, тут жжо варежку и отворил при евойном виде! Уж как умасливал, останься, мол, на вечерочек-то, поет! А поет, не будь дурак, потренькал в харчевне, а ночью солтысову дочку, Маврушку, на сеновал заманил! А утром… Сажерук кивал, перестав слушать. В груди защемило. Да, теперь он замечал вокруг всё больше отличий. Как можно было не увидеть этой широкой, чужой реки, змеёй пролегшей в низине? Не различить, что в траве не слышно щебета полевых эльфов?.. Солтыс. Что за уродливое, обрубленное слово?.. «Неподалёку от Марибора», — вспомнил он. «Будь ты проклят, Волшебный Язык. Будь ты проклят». — Скажи мне, мать, — Сажерук с трудом разлепил губы, рот, казалось, засыпало песком, — далеко ли до города? Я не… Я не задержусь здесь. И тебя не хочу задерживать. Старуха нахмурила войлоковые брови, критически оглядела всю фигуру Сажерука с головы до ног и обратно. — Ежели ты елфов ищешь бродячих, были они. Знаю, много молодух с ними уходят, дуры, тьфу! Твоя, штоль, тоже сбегла? Упоминание об эльфах больно кольнуло Сажерука под рёбра. Словно кто-то посмеялся над его воспоминаниями и решил извратить их. — Я её потерял, — звук выходил из горла как будто сам собой, без участия разума, — но нет, она никогда меня не бросала. Бабка сочувственно покачала головой, но явно не поверила. — Елфы да, в город шли. Выступать там, штоле. Пёхом дня за два дойдешь. Тудой, на север. — Спасибо тебе, мать. Губы сложились в улыбку, согнулась в почтительном кивке шея. Бабка поёрзала тощеньким задком по ступенькам порога. — Голодный, небось? — буркнула она, прожигая его блестящими глазками-бусинками. Прежде чем он успел что-либо ответить, старуха вскочила и проворно скрылась в доме. Сажерук тяжело привалился плечом к стене. Снова в ловушке. Снова. В ловушке. Из-за одной-единственной буквы. Только теперь Волшебный Язык остался по ту сторону страниц, и некому было больше вычитать Сажерука с новой чужбины. Он крепко, крепко-крепко зажмурился, и внутри век заплясали сполохи. Сполохи? Да. Сажерук понадеялся, что хотя бы эту малость — живой, разговорчивый и ласковый огонь, Волшебный Язык отдал ему вместе с очередным чуждым миром. Заслышав шаги старухи, он заставил себя подойти ближе и нацепил на лицо благодарность. Не глядя, взял у нее котомку и перебросил через плечо. Снова поклонился. А потом позвал пламя. Оно отозвалось на зов так быстро, страстно и жадно, словно никто раньше не пробовал разговаривать с ним здесь. Огонь этого мира напомнил Сажеруку дремлющего пса, верного, чуткого пса — только и ждущего команды, только и мечтающего о ласке любимого хозяина. Такого ярого отклика Сажерук не помнил и в бытность свою Огненным Танцором. Он понял, что теперь ему не понадобится даже жгучий мёд огненных эльфов. Пламя само жаждало прикосновений и шёпота. На ладони Сажерука распустился огненный цветок. Старуха охнула. Её глаза больше не были маленькими. — Магик?.. — куда только пропал её склочный визгливый тон. Теперь она почти шептала, и вопрос сорвался с её губ, дрожа. — Нет. Моё имя Сажерук, и я просто танцую с огнём. Он осторожно вложил переливающийся багряными стёжками стебель в её сухонькую ручку. — А это пускай останется в твоём саду. На память. Прощай, мать. Сажерук побрёл прочь, согнув плечи и почти не разбирая дороги под ногами. Старуха молча моргала ему вслед, переводила взгляд с его спины на пульсирующую у неё в пальцах пламенную звёздочку. Огненные цветы никогда не обжигают тех, кому их даришь с чистой душой. …Сажерук позволил себе рухнуть на колени, лишь когда добрался до реки, а деревня совсем пропала из глаз, сожранная вёрстами. Отчего, думал он, нельзя просто взять и умереть, когда душа вот так разрывается на части? И почему слёзы всегда льются из глаз — почему не прямо из самого сердца?..Огненный Цветок
21 февраля 2020 г. в 05:04