***
Антон стоял около своей машины, присев на капот, и взглядом гипнотизировал подъездную дверь арсеньевского дома. Первые лучи солнца сонно мазнули по небу, подсвечивая его розовым светом, и Антон зажмурился, вдыхая чуть морозный утренний запах города. Снег хрустел под ногами тех, кто спешил к метро или на парковку, и парень вздрагивал от каждого хлопка двери, надеясь, что это будет Арсений. Ему надоело быть проигнорированным. И он решил сделать так, что у Арса не будет возможности не заметить смс или пропустить звонок. Он стоял уже полчаса, карауля Попова под подъездом. Время — почти половина восьмого утра, и Арс обычно в это время уже семенит к своей машине. Но сейчас, его машина была в ремонте, да и судебный процесс по его делу до сих пор не закончился. Антон знал об этом. Знал расписание Арсения. Его привычки. Его любимый сироп. Знал, что тот ненавидит опаздывать. Пузатая желтая машина такси медленно каталась по дороге, останавливаясь около подъезда. Антон взглянул на наручные часы и сверлил взглядом железную дверь. Несколько минут, и она со скрипом открывается, и Антон видит Арсения, который зябко кутался в пальто, завернувшись в шарф и натягивающего перчатки на руки. — Привет. Мужчина вздрогнул и застыл, до этого замечающий только ждущую его машину такси. Он повернулся, и снег хрустнул под его весом, и в голубых глазах — изумление. И страх. Он даже не нашёлся, что ответить. Стоял, так и не натянув вторую перчатку до конца, и смотрел на Антона так, словно тот был восставшим из могилы мертвецом. Суеверный ужас, удивление, паника — чувства сменяли друг друга с космической скоростью, и голубые глаза боязливо щурились. Антон оторвался от капота и сделал несколько шагов навстречу, а Арсений — несколько шагов назад. — Эй, ну ты чего? — Шастун хмурится и прячет замёрзшие руки в карманы, нащупывая там зажигалку и пачку сигарет. Арсений стоит особняком, молчит, тяжело дышит и не знает, в какую сторону метнуться. Счётчик такси показывал платное ожидание. Он с трудом натянул перчатку и сделал несколько шагов в сторону такси, провожаемый удивленным взглядом зелёных глаз. Антон ждёт, что Арс отпустит водителя и вернется к нему, но мужчина останавливается, открывает дверь и, чуть помедлив, садится на пассажирское сидение. Машина трогается с тихим скрипом колёс, и Антон провожает ее глазами, не зная, что и думать. Поведение Попова не столько вызывало подозрения, сколько раздражало до покалывания где-то в грудной клетке, слева, где было сердце. Оно неспокойно, оно переживает, гулко бьется о рёбра и, если Арсений продолжит, то может остановиться. Арсений делал больно. Не хотел этого, — Антон по глазам читал — но продолжал снова и снова изранивать душу Антона, извращенным способным вырисовывая тонким лезвием замысловатые узоры. Вычерчивая ответ, который Антону казался таким очевидным и туманным одновременно, что сколько не ломай голову, не пытайся разгадать — не выходит. Попов выстроил между ними плотную стену, через которую захочешь — не перелезешь, захочешь — не пробьёшь, захочешь — не докричишься. Антон следил, как машина поворачивает, а потом водитель резко тормозит, отчего машина слегка подается вперёд на нечищенном от снега асфальте. Арсений выходит из машины, громко хлопнув дверью, и быстрыми шагами, стараясь не скользить, возвращается обратно. Он обхватывает себя руками в попытке согреться, но шальной зимний ветер гуляет по двору, и от него захочешь — не скроешься. Он останавливается в шаге от Антона, низко опустив голову, и нервно поглаживает собственные предплечья, переступает с ноги на ногу и шмыгает покрасневшим носом. Антон достаёт сигареты, закуривает и молчит, уже не зная, с чего начать и стоит ли вообще что-то говорить. То, что Арс вернулся много значит. О многом говорит. Но то, что он уехал, говорит о ещё большем. Он отчего-то бежал. От кого-то. Пытался скрыться, предпочитая молчать, и сам не понимая, видимо, делая только хуже. Вопросов у Антона скопилось столько, что впору устраивать очную ставку. Только он и Арсений. Темная комната, где только стол и два стула, и мигающая неярким светом лампа над их головами. Они бы сидели друг против друга, откинувшись на спинку стула, и смотрели глаза в глаза. Антон задаёт вопрос. — Что, мать твою, происходит? Арсений старается выдержать взгляд напротив, не моргает, боясь проморгать момент, когда сломается. — Ничего. Явная ложь, и не нужно быть экспертом в психологии, чтобы понять это. — Ты что-то скрываешь. Антон нарушает правила, он не задаёт вопрос, он утверждает. И Арсений ведёт плечом, словно отрицая, но тоже не глупый, понимает, что бесполезно. Шастун его разве что насквозь не видел, и если от него самого сбежать легко, — садись в такси и уезжай — то от пары зелёных-как-весенняя-трава глаз не убежать. Они ведь преследуют его везде. Повсюду. Даже в собственном отражении, когда рано утром встаёшь и рассматриваешь себя, чуть опухшего и сонного, Арсений видит эти глаза в своих собственных. Словно они были внутри него, словно Антон — это еще один рак. И если от рака мозга он умирал, то эта болезнь просто хронически издевалась, измывалась над ним. — Я не хочу об этом говорить. Арсений жмётся, пытается скрыть дрожь в голосе, но у него не получается. Остаётся надеяться, что Антон примет эту дрожь за зябкий тремор в морозное утро декабря. — Но ты должен мне сказать. Парень делает шаг в сторону, чувствуя, как замёрзли его ноги. Мороз проникал через тонкую подошву кроссовок, не рассчитанных на зиму, но Антон и не думал, что ему придётся торчать целый час на улице, потому что из окна автомобиля не видно выходящих из подъезда. — Я скажу тебе, но чуть позже. Правда. Обещаю. Обещаю. И обещание повисло в воздухе, легкой дымкой растворяясь вместе с дымом сигарет и их дыханием. Декабрь, опускаясь на город снегом, вбирал в себя каждый звук этого слова. В декабре Арсений обещал. Декабрь запомнил, и Антон вместе с ним. Они смотрели друг на друга, и каждый чувствовал, как в воздухе висит эта едкая недосказанность. Она выедала их изнутри, острыми коготками царапала снаружи, и Арсений ничего не мог с собой поделать. Он за это молчание и так дорого платит, каждый раз перед сном заверяя сам себя: так будет правильно. Молчи, Арсений. М о л ч и. Не делай хуже. Потому что хуже и так некуда. Антон задумчиво курит, смакуя табачное послевкусие, и смотрит куда-то над плечом Арсения. Рассматривает черно-белые стены дома, пластиковые окна, разноцветные шторы в сотне окон, переводит взгляд ниже и снова натыкается на голубые глаза. В них столько боли. Разве что не льётся через край. Антон видит, что мужчина дрожит. Не то от холода, не то от страха, не то от переполняющих его чувств, которые каждый раз обострялись, если Антон оказывался рядом. Но говорить о том, что таится за голубой радужкой, там, за рёбрами, под бледной кожей, над солнечным сплетением, в самом нутре, что стало его спасением и орудием убийства, Арсений не смел. А оно, переплетаясь со всеми органами, давило изнутри, резалось и кололось. Болело. И эту боль Антон наблюдает, безмолвный и беспомощный, в состоянии только курить одну за одной и выпрашивать, вымаливать Арсения о том, чтобы тот сказал, как ему помочь. Арсений и сам не знает, как. Антон докуривает и стреляет бычком в сторону мусорки, но промахивается, и Попов качает головой. Осуждает. Не любит, когда мусорят, а особенно рядом с ним. — Поехали. — Антон кивнул головой в сторону своей машины, и Арсений, сомневающийся всего секунду, все же сдвинулся с места и быстрым шагом засеменил. Он жутко замёрз, и отказываться от бесплатного такси в лице Антона — глупость. Арсений уже начал привыкать к тому, как часто совершает глупости в последнее время. — Спасибо. — поудобнее устраиваясь на пассажирском, Арсений тут же включает подогрев сидения, и выкручивает печку на максимум. Антон хмыкнул, плавно трогаясь с места и выезжая на дорогу. Путь до гостиницы он помнил наизусть, но Арсений, как всегда предусмотрительный, уже достал свой телефон, включил навигатор и сверялся, туда ли везёт его Шастун. Они ехали в тишине, и только музыка нарушала ее, тихим звуком проникая в салон иномарки. Арсений растирал замёрзшие руки и чуть постукивал ногой в такт незамысловатой мелодии. Антон, держась за руль одной рукой, не сводил глаз с дороги. Смотреть на Попова, который медленно оттаивал в его машине, не хотелось. Раздражение нарастало посекундно, и чем дольше они молчали, тем громче хотелось закричать. Крик подступил к глотке, смешавшись с рвущейся наружу желчью и ядом, и Антон покрепче ухватился за баранку, сжимая ее до побелевших костяшек. Арсений мельком взглянул на него и тут же отвёл глаза, пряча лицо в шарф. Ему столько хотелось сказать, но и о многом нужно промолчать, что решить, с чего начать, было невозможно. …мы где-то, как две далекие кометы… — Как поиски работы? Антон вздрогнул от звука голоса справа от себя, и это не укрылось от взгляда голубых глаз. — Нормально. Зовут на собеседования, а я не хожу. Они останавливаются на светофоре, и им горит красный свет. …летим со скоростью света, пытаемся не сгореть… Арсений поджимает губы и хмурится. — Почему? Сначала желтый. Мигнул раз-два-три. Пауза. Антон резко даёт по газам, и мужчину вжимает в спинку сидения. Он цепляется рукой за подлокотник тонкими пальцами, сжимая их с силой, и сердце стучит сильно-больно в груди. От страха. — Потому что, Арсений, — Антон, сам не зная, что на него нашло, выжимает максимум разрешённой скорости. Спидометр зависает на отметке 110 км/ч. — Потому что у меня есть другие заботы. Я не могу сосредоточиться на работе, потому что все равно думаю о тебе. …и снова мы делаем круг, который вокруг зажигает звезды… Арсений сглатывает, сильнее хватаясь на подлокотник, потому что Антон отпускает педаль газа, сбавляя скорость и аккуратно сворачивает во дворы. Навигатор перестраивает маршрут, но Антон уверенно петляет в дворовых лабиринтах, ловко управляя машиной. …нам стоит лишь захотеть… Они снова выезжают на главную дорогу, и Арсений понятия не имеет, где они, но точно не в центре. Они едут, но не в сторону гостиницы, и мужчина взволнованно ерзает на своём месте. До начала рабочего дня остаётся пятнадцать минут, но Антон даже не думает сворачивать по указателю «в центр». Он мчится куда-то, куда его ведут руки, и в нем медленно разгорается пожар. …в этот мин время замрёт, две души стали одной… — Антон, куда мы едем? Но Антон его словно не слышит. Смотрит на дорогу, до боли сжимая руки на руле. — Антон, куда.мы.едем? Голос у Попова взволнованный, он нервничает, чувствует себя так, словно его везут на убой. Словно он сел в машину к незнакомцу, договорившись, что его отвезут домой, а тот сворачивает в темный переулок и глушит двигатель. — Мы. Едем. — вторит ему Шастун. …ты просто следуй за мной… Город мелькает смазанным пейзажем за окном, и Попов хочет только одного — выйти из этой машины, выйти на свежий воздух, выйти и вдохнуть полной грудью морозный декабрь. Вдохнуть и выдохнуть из себя весь воздух, пропитанный древесным одеколоном и сигаретами. — Останови машину. — Нет. — Оставив чёртову тачку, Шастун! Антон тормозит без предупреждения, давит на педаль слишком сильно, и двигатель глохнет от такого грубого обращения. Антон сидит, напряженный, и от того, как он сцепил челюсть, зубы начинают ныть. Они стоят посреди дороги, и ему придёт штраф, но на этот факт ему наплевать. Арсений пытается выйти, дергает за ручку, но машина заперта, и они заперты внутри. Заперты, словно львы в клетке, и бой вот-вот начнётся. Воздуха не хватает, он сперт и пропитан непониманием, ложью и такой горечью, что хочется кашлять. Выкашлять из себя эту горечь, эту боль. Пожалуйста. — Антон, выпусти меня. — Я не могу, Арс. — Антон роняет голову на руль, уткнувшись в него лбом. — Я не могу тебя отпустить. Аудиосистема молчала. Арсений тоже. И это молчание снова было громче любого звука. Антон шумно задышал, чувствуя, как комок подступил к горлу, давил на него, и в глазах защипало. Нет, нельзя. Нельзя плакать, ты же мужчина. Но ему очень горько. И очень обидно. Он чувствует себя брошенным, обделённым, недостойным. Недостойным любви. Арсений слышит тихий всхлип и изумленным поворачивается к Антону, который, сгорбившись, сидит и мотает головой из стороны в сторону. За высоким воротом куртки почти не было видно его лица, но Арсений готов поклясться, что видел слетевшую с пушистый ресниц слезинку. И у самого на глаза набежала солёная влага. Такой мудак. Арсений, ты такой ублюдок, и как тебя земля такого носит? Благо, недолго осталось. — Антон… — Попов неуверенно тянет к нему руку, касаясь плеча, и даже сквозь плотный полиэстер чувствует, как парень дрожит. Дрожит, едва находя силы на то, чтобы сдержать своё отчаяние. Как же ему, сука, больно. — Почему? Зачем ты так со мной поступаешь? — Антон говорит тихо, чтобы не было слышно, как дрожит его голос. Тихо, сдавленно, и каждое слово въедается в сознание Попова, оставляя на нем химические ожоги. Сзади раздался вой сирены, а затем — жуткий звук клаксона, оглушивших их. Антон вскинул голову, взглянув в зеркало заднего вида, и быстро заводит машину. Арсений видит покрасневшие глаза, слипшиеся ресницы и влажную дорожку на щеке. Ублюдок. Мразь. Машина недовольно чихнула и забурчала, и, не дожидаясь, пока она чуть нагреется, Антон поддаёт газу и съезжает в ближайший двор, глазами выискивая место, чтобы встать. Они снова где-то в спальном районе, и Арсений узнаёт дома. Антон привёз его к себе домой. Часы зависли 09:47. …небо в глазах, море внутри. Без тебя мне нигде не найти… — Шаст, мне очень жаль. Правда, я чувствую себя последней скотиной. — он тянется рукой к нему, невесомо касаясь щеки, и чувствует влагу на подушечках пальцев. Его прошибает как электрическим зарядом, и Антон льнет к его руке закрытыми глазами. И в этом движении, таком искреннем, таком интимном, таком… нежном, Арсений теряет себя. Теряется без шансов вернуться назад. Даже хлебные крошки или отметины на грязной коре не помогли. Теряет себя сотней частиц, пылью, молекулами, теряется и растворяется одновременно. Шастун тёплый, и его кожа — удивительный бархат, к нему хочется прикасаться, не отрываясь. Хочетсяхочетсяхочется. — Прости меня. — он выдыхает шумно, пытаясь выдохнуть это очарование, а Антон дергается от его голоса, разлепляет опухшие веки и смотрит устало. Зелёные глаза приобрели неясный оттенок, покрывая словно пленкой туманный взгляд человека, который устал. Устал от непонимания, устал не понимать и быть непонятым. Им бы больше времени. Больше возможности. Меньше преград. Им бы стать счастливыми, вот такими нежными, тихими, с робкой улыбкой и горячими прикосновениями, но… …небо в глазах, море внутри навсегда ты сохрани… Но у них не та судьба. Да будь проклята она. Антон жмурится, и ладонь у Арсения мягкая, тёплая, в ней хочется раствориться, хочется быть каждой клеточкой в нем, чтобы это тепло осталось с ним. Он ещё долго будет помнить это касание. Его ломает изнутри. Крошит кости внутри на мелкие осколки. И эти осколки проникают глубже в плоть, так глубоко, что ни один хирург не достанет. Арсений отнимает ладонь, чтобы через мгновение коснуться кончиками пальцев и провести линию по лицу там, где катилась солёная слеза. Обидно. Шастун в шаге от того, чтобы шагнуть в пропасть, утопить себя в этой соли, в этом болезненном бездействии, в этой вязкой тишине. Они молчат. Не потому, что нечего сказать. Сказать нужно много. Но они боятся этих слов. Антон открывает глаза, видит перед собой растерянного Арсения, который, как заворожённый, следит за собственным движением. Взгляд — голодный, живой, и в нем снова те адские языки пламени пляшут свою сатанинскую мазурку. Перехватить запястье, сжав до красных отметин, и резко потянуть на себя. Арсений не успевает среагировать, с шумом набирает воздух в легкие и чувствует смазанный поцелуй на губах. Сука. — Я все ещё люблю тебя, Арс. И в этой тишине, в этом молчании, Арс, я буду любить. Мозги вышибает, слова — пуля. Гильзы летят на резиновые коврики. — И если ты не хочешь мне говорить, в чем дело, я тебя прощаю. Но ты должен знать: мне не все равно. В машине становится сильно тесно. Сильно душно. Сильно жарко. Арсений боится открыть глаза, моргнул и больше не двигался, чувствуя, как его начинает трясти. Как ему не хватает места рядом с Антоном, и как внутри каждое слово наполняет его, заполняет те дыры, те пустоты, что образовались за десятки лет бесцельного существования. И вот когда в жизни появился смысл, она заканчивается. Так поздно. Сука, так слишком поздно, что даже нельзя разозлиться. Нельзя терять времени на злость. — Я знаю. Шаст. Я. Знаю. От него пахнет мокрой листвой, отсыревшей корой и табаком. В лёгких кровоточит каждая клеточка, раздражённая этим запахом, и Арсений спешит отодвинуться, нервным движением открывая окно. Немного свежего воздуха. Немного зимы. Немного города. Немного, чтобы вытеснить Антона из себя хотя бы ненадолго. …небо в глазах… — Нам пора ехать. Он произносит это с закрытыми глазами, нашаривая в кармане сигареты, и закуривает прямо так. Прямо здесь. Антон усмехается. Да уж, никто не сомневался в такой реакции. Арсений стал предсказуем. Но от этого проще не становится. Наоборот. Антон запутывается ещё сильнее, пытаясь понять, откуда эта простата взялась. Арсений казался ему другим. Сложным, многогранным, с десятком потайных карманов и множеством секретов. Антон проворачивает ключ зажигания и, помедлив всего секунду, чуть надавливает и машина заводится. Журчит под ним, мурлыкает, как кошка. Арсений ногами чувствует вибрацию, и не знает, от чего дрожит сильнее: от неё или от поцелуя. Сладко. Так сладко. И хочется ещё. Но он не может себе позволить большего. Больше. Он должен сосредоточиться на лечении. Отдать в это всего себя, чтобы пройти курс и выйти из больницы, чуть уставшим и посеревшим, но здоровым. И тогда он имеет право целовать Антона столько, сколько захочет. А хочет он много. Открытый вопрос висит в воздухе перед ним: дождётся ли Антон? А схуяли должен, если даже не знает, чего ждать? Они едут в сторону центра, проскакивая на зелёный, и машин в потоке немного. Едут быстро, и Антон, чуть склонив голову набок, внимательно следит за дорогой. Арсений краем глаза наблюдает за ним, открывает и закрывает рот, думая, что найдёт в себе силы рассказать, но снова — поражение. Нет. Нет у него гребанных сил на это. Антон молчит, переваривает собственное своё желание опять остановиться и опять поцеловать, смакует на губах вкус поповских губ, и бьет по тормозам. Мысленным. Потому что думать о губах Арсения и вести машину одновременно — невозможно. Слишком сильно отвлекает. Они доезжают быстро, и Арсений ещё немного сидит, рассматривая приборную панель. Молчит. — Надеюсь, ты будешь мне отвечать хотя бы на сообщения. Слабая улыбка коснулась губ мужчины, и он кивнул. Будет. — Тогда иди. Я думаю, Света уже готова разорвать тебя на кусочки за опоздание. — Я уволил ее. Антон удивлённо выгибает бровь. Неожиданно. — Первый документ, который я подписал — это ее заявление на увольнение. Арсений продолжает рассматривать сенсорный экран аудиосистемы. — Гм, — Антон не знает, что сказать. Но говорит, потому что хоть кто-то из них должен. Эта тишина уже давит на виски. — Надеюсь, ты уже ищешь кого-то взамен? Попов в ответ только кивает, отрывая взгляд от серого пластика и переводя его на стеклянное невысокое здание. — Я напишу тебе. И позвоню вечером, когда вернусь домой. Договорились? Конечно договорились. Антон улыбается, и с каждый секундой улыбка все шире расцветает на его губах. На эту улыбку невозможно не ответить своей, и мужчина, прощаясь, коснулся его руки. Тёплой. Антон провожает удаляющуюся фигуру Арсения, и не уезжает, пока тот не скрывается за тяжелой металлической дверью служебного входа. У него не было планов на день и Антон поехал домой, теперь четко поставив себе задачу найти хоть какую-то вакансию. Что-то, что его зацепит. Но на подъезде к дому его взгляд цепляется за белую бумажку, которая, видимо, выпала из небольшой сумки Арсения. Вечно что-то теряет. Такой рассеянный стал. Антон паркуется около подъезда и тянется вниз, чтобы подцепить кончиками пальцев листок, сложенный вчетверо. Развернув его, он скользит глазами по крепкому чёрному тексту. РОНЦ Им. Блохина* Название, которое ни о чем Антону не говорит. Ниже — городской номер телефона, рядом с которым рукой Арса написано имя Алексей. Чуть нахмурившись, Антон суёт бумажку в карман. Арсений обещал позвонить вечером, и до вечера Антону обязательно нужно занять себя чем-то. Он пил кофе, листал статьи в интернете, даже посмотрел несколько серий нового сериала, и уже ближе к обеду снова открыл сайт по поиску работы. Листал вниз. Открывал, читал и закрывал. Пару раз звонил, уточнял, отправлял своё резюме. А потом снова ставил чайник, засыпал растворимый кофе в чашку, и принимался за сериал дальше. За окном уже смеркалось. Арсений так и не звонил. Даже когда луна вынырнула из-за тучи, Арсений не звонил. Антон тоже не решался. Гипнотизировал телефон взглядом, вздрагивая от уведомлений, но все — не те. Не от него. И уже ближе к полуночи, Антон не выдерживает и шлёт короткое смс. «Ты так звонишь, что у меня линию оборвало» Арсений вздрагивает от вибрации. Знает, кто написал. Знает, что не позвонил. Знает и жалеет об этом, хотя можно позвонить сейчас. Но не звонит. Упрямо молчит. Алексей сказал, что ему нужна химия. Опухоль растёт, анализы ухудшаются, и остаётся надежда на терапию. Арсений щёлкает выключателем и закрывает глаза, уставший и опустошенный. Тот единственный луч надежды, освещающий ему дорогу, растворился во мгле. И эта тьма медленно поедала изнутри, забирая тепло, и словно глумилась над мужчиной. И он позволял этому происходить, с каждым днём все сильнее теряя себя в отчаянии.***
Антон паршиво спит ночью, ворочаясь и просыпаясь. И с каждым пробуждением голова гудит все сильнее, а непрошеные мысли об Арcении, их ситуации и его молчании, замалчивании чего-то очень важного, терзают. Стоя босыми пятками на деревянном полу балкона, чуть дрожа от холода, Антон медленно курит и рассматривает горизонт. Даже не начало светать. Ноутбук остался включённым на столе и тихо шумел, и этот шум переплетался со звуками спящего города. Хотелось отвлечься. Подумать о чём-то другом, тоже важном, но в голову не приходило ничего другого. Работа? А, черт с ней, с этим можно разобраться с любой момент. Ира и Руслан? Что ж, даже эти двое пишут чаще, чем Арсений. Сестра? У неё все хорошо, дом-работа-учеба, все как и всегда. Это угнетает. Обыденность, рутина, спокойствие, которое наступило. Антон словно был парусником, который попал в штиль, и теперь мерно покачивался на волнах, ожидая голодной смерти. Ведь ветра не было. И ничего не менялось. С каждым днём оставалось таким же прежним, как было вчера. И Арсений тоже не менялся. Не говорил ничего нового. Он вообще, сука, ничего не говорил. За это хотелось его ударить. Выбить из него то, что он скрывал, вытащить клещами, подковырнуть и, наконец, выдохнуть. Облегченно. Потому что, Антон знает, с этим знанием ему будет проще. Он будет знать, чем помочь. И может ли он вообще помочь. Может, у Арса были проблемы с деньгами? Влез в долги, проиграл крупную сумму денег и теперь боится об этом сказать? Может, ему стыдно? Или страшно? Глупости. А может у него кто-то умер? Близкий человек, родной или дальний родственник? Но Антон так и не знает ничего о прошлом Попова. О его семье. Да и о нем самом мало что было известно, так — крупицы, отдельные кусочки огромного пазла, который так хотел собрать Антон. Хотя бы что-то. Пожалуйста. Он тушит сигарету и втыкает в пепельницу, которая уже больше похожа на ежа. В последнее время он так много курил, что уже не замечает этого. Просто тянется за сигаретой при каждом удобном случае, затягивается и думает, что это поможет. Прояснит в голове, но нет: дым заволок собой всё сознание, пропитывая своими химикатами, и мысли путались ещё сильнее. Антон не понимал. Снова и снова, опять бился головой о глухую стенку между ними, и только надеялся, что в скором времени все прояснится. Пока прояснилось только на небе, открывая взору иссиня-чёрное полотно, на котором, словно неаккуратные мазки пальцами, плыли кучерявые облака. Антон наблюдал за их медленным движением, словно это могло заставить его перестать думать о Попове. Не помогло. Возвращаясь в уже остывшую постель, кутаясь в одеяло, Антон старается подумать о чём-то хорошем. Арсений снился ему, часто, много, каждую ночь. И сюжеты у этих снов разные. Порой ему снится, что они снова сидят в офисе, щёлкают мышкой и клавиатурой, переговариваются по телефону. Потом идут курить, покупают кофе и возвращаются к рутине. В этом было что-то… Что-то очень правильное. Так должно было быть всегда. Иногда ему снится, что Арсений прижимает его к окну. Тяжело и жарко дышит на него, опаляет взглядом ледяных глаз и, чуть помедлив, наклоняется ниже. От таких снов Антон просыпается с румянцем на щеках и горячими сухими губами. Вся влага из организма испаряется, будто Попов, как палящее солнце, выжигал ее даже во сне. Но чаще всего снится, как Арсений лежит в больнице. Скрюченный. Поломанный. Ужасно расстроенный. Растерянный. О д и н о к и й. И Антон хочет разделить с ним это одиночество. Одно на двоих. Вдвоём не страшно. Вдвоём проще. Только Арсений этого не понимает. Отстраняется, с каждым днём становясь дальше и дальше, и скоро расстояние между ними будет таким, что обратно не сократишь. Этого Шастун боялся сильнее всего. Боялся потерять Арсения. Что тот уйдет так далеко, станет мелкой точкой на горизонте, призрачной фигурой в прошлом, неясным очертанием вдалеке. В груди больно закололо. Антон тихо шикнул сам себе, будто приговаривая сердцу не болеть, но оно продолжало, и боль усиливалась. Нехотя вставая, случайно рукой задевая телефон на столе и роняя на пол, Антон четко осознаёт одну вещь: сегодня он больше не уснёт. Поэтому вернувшись на кухню, он ставит чайник, сыпет в чашку кофе меньше, чем обычно, и для верности достал пачку нитроглицерина. Врач как-то прописывал, а курс Антон так и не допил, и теперь остатки лекарства спасают в те моменты, когда сердце предательски сдаёт позиции. А оно сдаёт. Сдаётся. Не выдерживает эту пытку, устроенную Поповым. Антон со стуком ставит чашку на стол, разливая чуть на столешницу, и от того, как сильно он думает, лоб искажается морщинами. Тук-ой-тук. Да уж, Шастун, уже не молодой и не резвый. Уже не тот, что был прежде: сильный, уверенный, знающий себя и то, что он хочет. Арсений забрал у тебя это, а взамен — сердечную боль, головную боль, душевную боль. Зато, радуйся, ты чувствуешь эту боль. Вылез-таки из панциря, в котором сам себя почти замуровал, как египетский фараон, и можешь сполна насладиться этим ощущением, что щемит в груди, сжимающего каждый орган в сильную когтистую лапу. Терпи. Любишь — стерпишь. Да и дай ему, в конце концов, время. Сам же просит об этом. Успокойся, Шастун. Никуда твой Арсений не денется. С того света достанешь, если придётся. Ты ведь такой. Упрямый.***
В кабинете врача воздух сухой, такой больничный — чуть сладковатый, отдаёт спиртом и запахом болезни. Через открытую форточку продувает свежим морозом, но даже он не в состоянии выветрить тот аромат, что пропитал здесь каждый миллиметр стен, каждую трещинку в столе, каждую ниточку больничного халата. Алексей сидит, уставившись в монитор компьютера, и рассматривает его снимки. Арсений в них ничего не понимает, ну мозг и мозг, а вот онколог хмурится и поджимает губы, щёлкая мышью, чтобы увеличить отдельный участок. Смотреть на себя изнутри — странно, но необычно. Попов скользит взглядом по экрану, силясь понять, что здесь не так, и Алексей, используя ручку как указку, обводит темное пятнышко на левом полушарии. Где-то в лобной доле. — Видите? Это — ваш рак. Арсений кивает. Он больше не морщится, слушает внимательно, цепляясь за каждое слово. На смену первичной апатии, столь характерной для людей, узнавших диагноз, пришла любознательность. — У нас по плану три ступени: сначала мы пытаемся оперативно удалить опухоль. Она неудобно расположена, но не так, чтобы невозможно было. Арсений дергается от мысли, что у него в мозгу будут копаться. У него. Под черепной коробкой. Обнажат его естество. Запустят туда свои инструменты, будут пилить, резать, вскрывать. Зашивать. — После того, как мы вырежем опухоль, мы назначим вам комплекс химиотерапии и лучевой терапии. Токсичные вещества и радиация. Чудесно. — У вас неплохие шансы, Арсений Сергеевич. — Алексей видит, что голубые глаза становятся стеклянными, но лишь на мгновение. Врач скрещивает руки на груди, рассматривая бумаги на столе. Результаты анализов, медицинская карта, а в самом конце — информация по страховке. — То есть… Я буду жить? Этот вопрос такой простой. И такой важный. Частый. Его пациенты часто задают этот вопрос, с надеждой в голосе, заискивающе всматриваясь в лицо онколога. Ища ответ в его острых чертах, темно-серых, почти стальных, глазах, светлых волос с проседью. Ищут ответа в человеке, который, в сущности, и сам его не знает. Да, у большинства пациентов были хорошие шансы выздороветь, но продолжать жить так, как прежде, они уже не смогут. Последствия терапии, постоянный страх рецидива, регулярные обследования. Арсений это понимает. Но думать об этом не хочет. Сама мысль о том, что он сможет жить, так нужна сейчас. Как воздух. Как вода. Еда, сон, досуг. Эта мысль могла стать тем самым лучом надежды, который то гас, то снова вспыхивал и маячил вдалеке, замачивая Арсения в длинный лабиринт на пути к выздоровлению. У него появился стимул выздороветь. Шальная идея, которая шарахнула по его больной голове, и теперь прижилась там. Антон. Просто Антон. Вот так, на выдохе, полной грудью, протянув это «а» как тихий стон. Алексей оторвал взгляд от бумаг и взглянул на пациента, который весь светился. Ждал. Молча ждал, потому что за последнее время так привык молчать. — Будете. Вы знаете, что я не могу этого обещать. Но я обещаю, что мы сделаем все возможное. Повторяюсь, рак — это не приговор. Арсений чуть улыбается, кивает и встаёт, подавая руку для рукопожатия. Алексей привстает, крепко сжимает ладонь и тоже улыбается. Быть врачом — это не просто ставить диагнозы и назначать лекарства. Быть врачом — это проходить весь тернистый путь выздоровления, от начала до победного конца, вместе с пациентом. Переживать с ним, болеть за него, держать кулачки и дрожащими руками вскрывать конверты анализов и снимков. Алексей был таким врачом. Врачом от Бога, самым лучшим онкологом не потому, что знал про рак больше всех. Он просто был душевным. И умел поддерживать одним лишь взглядом, улыбкой, тёплым словом. — Я запрещаю вам нервничать, Арсений. — улыбка коснулась его тонких сухих губ. — И рекомендую все же бросить курить. Попов стыдливо вжимает голову в плечи, запихивая угол пачки обратно в карман пальто. Все вокруг такие внимательные. Умереть не встать. Он выходит из кабинета, чувствуя, как тяжёлый камень свалился с его души. У него есть шанс. Есть надежда. И он ухватился за неё, вспоминая поцелуй, и думает, что скоро сможет поцеловать Антона сам. Скоро — понятие растяжимое. И Арсений это чудесно понимает, стараясь не заострять на этом внимание, чтобы снова не увязнуть в гниющем болоте мыслей. Думай позитивно, Арс, и все наладится. Правда. Все.будет.хорошо. Так четко, по слогам, голосом Антона в голове. И на душе как-то даже спокойнее становится, что ли, потому что он начинает верить в это простенькое «хорошо». Оно звучит, как обещание, как данное слово, которое расшибись — но сдержи. Он садится в такси, отряхнув ботинки от липкого снега, и едет на работу. С новыми обязанностями ему прибавилось работы и теперь, помимо оформления групп, проведения встреч, подсчетов смет, Арсений должен выводить статистику, бюджет, заполнять табель и следить, чтобы у его сотрудников хватало чай-кофе в кабинете. В поздний вечер в гостинице всегда остаётся мало людей: только сотрудники ресепшен, которые приветливо улыбаются Попову, несколько официантов, бармен, горничные и их супервайзер, кучка охраны. Арсений поднимается на второй этаж, едва не взлетая туда через одну ступеньку, и тихо проходит в офис. Почему-то крадучись. Свет не горит, и в кабинете пахнет пылью, чернилами и чем-то ещё. Он втягивает воздух тонкими ноздрями, пробуя запах на кончик языка, и хмурится. Хмурится, в потом расплывается в улыбке, когда в новом запахе узнаёт древесную нотку. Шастун. В этом кабинете до сих пор пахло им. Словно это место впитало в себя его, как сухая губка. Каждый сантиметр стены, каждая ворсинка на ковре, каждый шов на кожаном диване. Каждый листок. Ручка. Папка. Клавиша на клавиатуре. Почти засохший цветок на подоконнике. Торшер. Дешёвая лампочка над головой. Смазанное отражение в окне. Все. Все в этом месте было Антоном, и действовало почти убийственно. Стало спокойнее. А потом до сознания медленно подкралась мысль, что пусть это место ещё помнит его запах, ещё помнит их долгие посиделки, кофе по утрам, беззлобные фразы-подколы по поводу и без, но… Скоро забудет. Вместо Антона теперь Арсений. Вместо Светы будет другой человек. Вместо Арсения — тоже. И теперь они заполнят собой каждый кубометр этого офиса, перебивая древесный аромат и шлейф табачного дыма. Заполнят своими запахами, звуками, голосами. Но сейчас — Арсений учится думать про настоящее — здесь только он и Антон, его призрак, неясный силуэт, который сознание услужливо дорисовывает в темноте кабинета. — Да уж. — тишина, такая хрупкая, почти хрустальная, нарушается тихими шагами Арсения по ворсу. Он включает свет, чуть жмурится, привыкая, и кидает своё пальто на диван. — Ого? На столе Антона — теперь Арсения — стоит маленький бумажный пакет, скрученный сверху, и стакан кофе. Арсений подходит осторожно, озирается, и, касается едва тёплого стаканчика. Что ж, это место запомнила Антона, который был здесь не так давно. А не потому, что тот провёл здесь столько часов, сколько молодые пилоты проводят в небе, чтобы набраться опыта. Неприятно кольнуло в груди, когда Арсений вспомнил, что так и не позвонил. И не написал. Он трусил, млел, не знал, как и что сказать, каждый раз открывая их диалог и замирая в нерешительности. Как и сейчас, например. Экран телефона выводил их последнюю переписку, и значок «онлайн» рядом с именем Антона призывно светился зелёным светом. Зелёный свет. Арс, ну, дави на газ. Антон сидел на кухне, пил пиво и смотрел фильм, который больше шёл фоном. Подогнув одну ногу на себя, Антон сидел на высоком стуле и листал ленту новостей, время от времени прикладываясь к горлышку, заливая в себя желтую жидкость, горькую и невкусную. Увы, иного алкоголя в его квартире больше не было, а идти в магазин стало слишком лениво. Поэтому пиво тоже сойдёт. Дзынь. В маленьком всплывающем окошке — имя. Арсений Попов. Чуть ниже — короткий текст. «Спасибо за кофе. Он остыл, конечно, но это все равно приятно. Спасибо, Шаст…» Светлые брови ползут наверх, исчерчивая лоб глубокими морщинами, и органы внутри словно по очереди сделали сальто. Значило ли это сообщение конец молчаливой войны? Или это любезное спасибо просто так? Господи, Арсений, зачем ты так прост. И так сложен. Антон делает несколько больших глотков, и холодное пиво обжигает горло, проливаясь дальше вниз, уже мягким тёплом расползаясь сначала в груди, а потом в желудке. Он быстро печатал ответ, стукая длинными пальцами по экрану, и от его резких движений металлические браслеты позвякивали. Но этот звук все равно тонул в звуках кино, что льются из динамиков ноутбука. От: Антон «Мне не сложно, Арс. Правда. Я люблю, когда ты улыбаешься, а такие маленькие мелочи должны тебя порадовать. По крайней мере раньше радовали.» Арсений и правда улыбается, отпивая холодный кофе, сладкий до невозможности, и не может успокоить порхающих в животе бабочек. Такой Антон хороший. Внимательный. Заботливый. Лучший. Достойный. От него даже зубы сводит, до такой степени он нравится Арсению. Ему можно довериться. Правда, можно, можно раскрыть свою варежку и высказаться. Он ведь внимательно, как только он и умеет, послушает. Кивнёт несколько раз, опустит голову, и непослушная отросшая челка спадёт ему на глаза. Он пятерней зачешет ее обратно на макушку, а потом посмотрит так, словно выжигает душу. Зелёными глазами. Злыми. Блестящими. Злыми, ведь Арсений молчал. Не делился. Блестящими, потому что рассказал. Поделился. Доверился. И это оказывается даже важнее, чем весь остальной мир. Доверить Антону свой секрет, свой р (а)ок, свой бич, свой крест. Позволить разделить с собой эту боль, физическую и душевную, и пройти за руку этот чертов лабиринт. Пальцы замирают, почти отправив сообщение. Но он останавливается в последний момент, вычитывая каждое слово. Дивясь собственной прямолинейности. «Антон. Это важно. У меня рак. Я болен. Могу умереть. Но врач говорит, что шанс есть. Будет операция, затем — терапия. Скажи мне, что все будет хорошо. Пожалуйста» «Мне этого так не хватает» — добавляет он мысленно, и, с замиранием сердца удаляет каждую букву. Дышать стало как-то тяжело. Натужно. Напряжно. Как будто вместе с сообщением Арсений удалил часть воздуха вокруг себя. Антон видит, что Арс что-то печатает. Потом значок пропадает, но ответ так и не приходит. Кто бы другого ждал? Хмыкнув собственной мысли, такой обреченной и спокойной, Антон снова пьёт и обращает внимание к фильму. И когда телефон вибрирует уведомлением, то не срывается смотреть. Терпит. Сжимает зубы, почти крошит их в пыль, но не разрешает себе лихорадочно схватить телефон и вчитываться у каждую букву. Ничего, Арс. Потерпишь. Я же терплю. Жду от тебя сообщений, вот и ты жди. Следом ещё одна вспышка уведомления. Хорошо. Я не буду смотреть. Не сейчас. Не прямо сейчас. Попозже. Ещё раз. Ещё одно сообщение, словно испытание на прочность, словно проверка принципов, экзамен для шастуновской силы воли. И он с блеском проваливает их все. Снимает блокировку и читает. Но в сообщениях — ничего важного. Короткий пересказ дня, жалобы на тупых гостей, оценка кофе и пожелание хорошего вечера. Что ж. Что ж. Есть сказать, конечно, есть что ответить. Но Антон впервые встаёт в позу, откладывает телефон (хоть это и стоит определенных усилий), и утыкается взглядом в монитор. Пустым. Взглядом. Он не смотрит на действие в фильме, точнее, смотрит, но не видит, и мыслями далеко-далеко от своей светлой кухни. Его отношению к Арсу — неизменно. Оно прочно закрепилось за ним, пустило корни, проросло и теперь цветёт в груди, как самый настоящий цветок. Антон рад этому, рад хотя бы этой стабильности в жизни. Хотя бы этой эмоциональной стабильности, ведь во всем остальном — снова раздрай. И, зная Попова, тот бы обязательно засунул свой любопытный нос, подкопался и нашёл, что сказать. И Антону это было нужно, что Арсений вот так носом рыл землю под него, чтобы упрямо шёл напролом, вытягивал слова и заглядывал в душу. Хоть тот ее и не прячет. Но пока что Попов засунул только голову в песок. И это так на него непохоже. Он никогда не был трусливым. Или в нем что-то поменялось? Антон закуривает. Да, определенно, в поведении Арсения можно найти систему. Эти бешеные скачки, словно больная кардиограмма. Потухшие глаза, то снова горящие. Он говорит о разных вещах в одном контексте. Он стал странным. Ещё более таинственным, хотя, Попов, куда больше? Шастун глубоко затягивается. Телефон снова вздрагивает от сообщения, и Антон дрожит вместе с ним. Шестеренки со скрипом прокручивались в голове, и мыслительный процесс шёл туго, но Антон старался. Стягивал в голове все известные ему факты, приставлял друг к другу, как детали пазла, и силился понять. Увидеть. Осознать. Но без помощи Арсения это не удаётся. Все равно. От: Арс Я почти закончил. Что насчёт сходить куда-нибудь? Улыбка трогает губы, но Антон не спешит отвечать. Сначала — докурить. Потом — рассматривать входящее сообщение. Ещё потом — придумать ответ. Хотя Арсений ждёт от него простого «да» или «нет». Сигарета тушится о толстое стекло пепельницы. И это становится призывом к действию. Шастун сидит, закусывая губы и решая, стоит ли ему ломать комедию. Ломать себя, и немного Арсения. Просто в отместку. И пусть головой понимает, как глупа сама мысль об этом, эта мысль его не покидает. Маленький гнилой Шастун в груди заливается утробным смехом, чуть глухим, хриплым, и Антон жмурится, опуская голову на руки и мотая головой. Сука, ну, пожалуйста, можно проще? Можно.быть.проще?