There's a high flyin' bird, flying way up in the sky And I wonder if she looks down, as she goes on by? Well, she's flying so freely in the sky Lord, look at me here I'm rooted like a tree here Got those sit-down Can't cry oh Lord, gonna die blues Jefferson Airplane
Особняк вокруг нее молчал. Редкие лучи света окрашивали крошки пыли в белое золото, проводя мосты от зазоров между атласными шторами к истыканной булавками карте Европы, что закрыла собой стену. За дубовым столом рядом с ней сгорбился над машинописными документами человек без прошлого, без лица, для большинства - даже без пола. Его мысли сошедшим с ума сверчком метались от красной линии Рапалло-Флоренция-Равенна, отчеркнувшей чистую, его Италию от той, которую наводнили силы французской короны, к серебряной герметичной пудренице с кокаином, бесстыдно выглядывавшей из-под списка standutente XIIIго полка, и обратно. Дьяволо сжала переносицу, нывшую от недосыпа. Котел. Образовывался отличный котел. Стоило только подтянуть правый фронт к Ферраре, и Болонья рухнет, став еще одним пунктом в ее списке побед. У них уже наступали проблемы — североитальянские партизаны перерезали железнодорожные пути, уничтожали продукты, травили колодцы, уходили в леса и горы, лишь бы не дать оккупантам хоть час отдыха. Адриатика была полностью подчинена итальянскому флоту, оставалось только добиться реванша на суше. Проблемы нагноились с другой стороны. Не только Марсель, Ницца и Монпелье, но и Генуя рождали линкоры, броненосцы и крейсера для французского морского кулака. Их орудия поворачивались в сторону Рима. Пусть Тирренское море и закрыли два кита, Корсика и Сардиния, попасть в него все же было возможно. Да, ее узкоглазые друзья на далеком востоке пока обеспечивали нейтралитет Северо-Американской республики, обеспокоенной мощью их флота, но она хорошо знала, какие там ходят настроения. Крикливая нация, обожающая лезть не в свои дела — до появления английской речи на Адриатике оставались месяцы, если не недели. Впрочем, дружественная Германская Конфедерация, дорогой Штаатенбунд, ясно заявила, что Атлантический океан для нее перестал быть святой рощей, куда нельзя явиться с топором и канистрой бензина, но она увязла в окопах северного фронта, с переменным успехом сдерживая опухоль Славянского Союза. Османский Халифат занимался верхушкой Африки, очищая ее от французов, но на европейские фронты его не хватало — впрочем, Дьяволо предпочитала, чтобы Запад и Восток никогда не встречались без особых нужд. Особенно на ее территории. Что же, решено. Дьяволо послюнила карандаш и провела по линейке красный порез от Рапалло до Феррары, а потом, сощурив больные от бессонницы глаза, все же раскрыла пудреницу.***
Личный aiutante генерала Дьяволо, Виттория Доппио, получив приказ от своего скрытного командира, переправила его в Генеральный Штаб. Из двадцати четырех полков было составлено три дивизии, две из которых должны были клещами сжать вторую французскую армию, сосредоточенную вокруг Болоньи и ее укрепленных окрестностей, отрезать от всего мира и погнать на юг, а третья — распороть ее, отчаявшуюся и потому опасную, быстрым штыковым ударом. Специальная директива Дьяволо откровенно давала курс на поголовное уничтожение живой силы противника. В IIIю дивизию, что должна была замкнуть кольцо-удавку с северо-запада, влили свежие силы, в том числе два кавалерийских полка и один особого назначения. Ему предстояло железной дорогой добраться до Рима, а потом и Римини, чтобы оттуда…***
- ...Пешком достигнуть Равенны, потому что железнодорожное сообщение после Римини отсутствует. Там вас будут ждать дальнейшие инструкции. По пути необходимо зачистить территорию: имеются сводки об отдельных французских отрядах, отставших от общих сил. Не думаю, что они представят опасность для вас, но оставлять их у себя в тылу было бы крайне неразумно. В Равенне вы присоединитесь к третьей ударной дивизии. Есть вопросы? Замечательно. Капитан Пикколо закончила блеклую речь. Рядом с ней над столом с картой согнулась сержант Буччелати, чуть поодаль стояли, внимая ее словам, капралы Аббаккио и Неро. - Вы, пожалуй, единственный полк в истории страны, который состоял меньше, чем из двадцати человек, и при этом не был расформирован. - вдруг ни к чему сказала Пикколо и хмыкнула. - Вечером вас ждет эшелон. Синьоры-капралы, приведите свои взводы в состояние готовности. Если затеряется хоть один человек, это будет потерей почти десятой части полка. Выдвигаемся после вечернего смотра. Выполняйте. Повинуясь, они покинули штаб и направились к казармам. Неро отвлеклась по дороге на Прошутто, принесшую ей записку от начальника продовольственного снабжения (ее человека, поставлявшего Ризотто через старый сицилийский канал тушенку, кофе, конфеты и таганки из Америки), а Аббаккио разбито поплелась к спальным комнатам, надеясь застать там хотя бы большую часть своего взвода, чтобы не искать их по всему Неаполю. Обычно, пережив утреннее построение, они опять засыпали там часов до трех или четырех, чтобы в ночь пойти развлекаться, так что ее ожидания, что они мирно дрыхнут на застланных койках не были совсем лишены оснований. Но в ряду их взвода на койке оказалась только Фуго, с болезненным видом делавшая выписки из «Антихриста» Ницше. Когда она встала, чтобы поприветствовать капрала, Леони заметила, что книга на немецком, и по привычке задалась вопросом, откуда она вообще тут взялась. Впрочем, были вещи гораздо важнее. - Где их носит? - спросила она, мешком опускаясь на чью-то койку. - Где-где? Твою мать…***
Наранча, Гвидо и Джованна были в зоопарке. Первая носилась там, как подожженная, пугая мирных обывателей своим неуемным восторгом, вторая разоряла тиры, чтобы подзаработать на мороженое и прочие сладости, а третья витала в своих мыслях, почему-то упорно липнувших к окутанному загадочным туманом образу Паннакотты Фуго. - ЙО, прием. Она даже не сразу сообразила, что обогатившаяся Миста совала ей в руку стаканчик с пломбиром. - Надо больше спать. - посоветовала ей стрелок, почесывая через вечную шапку затылок. Всю ночь Джованна проворочалась с боку на бок, не совсем понимая, куда делся ее обычный сон невинного ангела, утомившегося от праведных забот, и забылась в каком-то остросюжетном видении только под самое утро. Они еще с минуту понаслаждались поздним утром, наблюдая, как Наранча общается в обезьяннике с братьями по разуму, вполне успешно обучая их неприличным жестам, пока ее не прогнала оттуда благовоспитанная престарелая донна. - Обожаю зоопарки. - сказала им абсолютно счастливая Гирга, когда они уселись на лавку у фонтана, приветливо навевавшего легкую прохладу. - Звери тоже ничего. День казался сказочно безоблачным, и они лениво радовались лучам солнца, теплу ранней осени, крикам игравших детей и звукам полудикого мира, запрятанного в рукотворные клетки, придумывая, чем еще можно убить время до вечернего построения. - Может быть, в кино? - предложила Джорно. - Скукота. - Там есть жареный арахис. - Тогда можно. - милостиво изменила свое мнение Миста, ероша волосы млевшей на солнце Наранчи. - Туда можно Панну позвать, если только фильм умный. На глупый она не пойдет. - Кстати, вспомнишь го…лучик солнца, вот и он. Эй, ПАННА — оглушительно заорала Гирга, и от этого ноги у Джорно стали ватными и слабыми. - ДИ СЮДА! Через стайку зевак, щурясь на белый свет, к ним действительно шагала Фуго в гражданском, ничем не отличимая от любой старшеклассницы. Когда она подошла ближе, они поняли, что она сильно запыхалась, словно сделала неплохую пробежку. - Что случилась, бешеная? - спросила ее Наранча, беспечно болтая ногами. - Аббаккио… - выдохнула Фуго. - Абб.. - Померла и не шевелится? - радостно спросила Миста. Нет, она неплохо относилась к капралу, но ее широкая душа не выносила мелочности и придирчивости. При упоминании Леони у нее сразу начинали болеть мышцы рук. - Нет. - наконец-то справилась с дыханием Фуго. Джорно с восторгом, какого никогда раньше не испытывала, смотрела на ее острые коленки, невинно и очень волнительно сверкавшие между юбкой и гольфами. - Она ищет вас по всему городу и обещала убить, если ей придется использовать Moody Blues для того, чтобы вы вернулись в казармы. - Что-то случилось? - спросила Джорно, заставив себя оторваться от ног Паннакоты, пока та не поймала ее довольно красноречивый взгляд. - Мы выдвигаемся вечером. - довольно хмуро ответила ей Фуго. - В срочном порядке. - Ну блин, никакого кина... - огорчилась Гирга. Тень серьезности мазнула крылом по ее конопатому лицу, и оно как-то даже на миг приосунулось. - Так, братва, валим. - Миста первой вскочила с лавки, почуяв опасность. При всей ее беззаботной сути, у нее прекрасно работали механизмы самосохранения, и один из них был очень тонко настроен на присутствие рядом старших по званию. У Гвидо никогда не находили ни сигарет, ни алкоголя при обыске, потому что она заранее, за точно отмеренный для избавления от улик отрезок времени получала ощущение грядущей проверки. Ее никогда не ловили билетеры, потому что на умудрялась определять их местонахождение и даже маршрут передвижения, не останавливали патрульные жандармы, потому что она вовремя сворачивала с их пути, никогда не даже не обкрадывали, потому что она, подчиняясь своему чутью, ускоряла шаг в нужный момент. Наконец, Гвидо даже уворачивалась от пуль, совершенно верно понимая, что пристрелить ее можно только в упор, да и то если только предварительно связать. И сейчас она почувствовала присутствие взводного капрала еще до того, как заметила ее, разъяренно летящую в обезьянник следом за точной копией Наранчи с часовым механизмом на лбу. Благо, что пока Аббаккио была занята фантомом ее стенда и не замечала, что они заняли лавку в пределах ее видимости. - Пиздец, девочки. - Гирга с холодком вспомнила, как по дороге в зоопарк она сныкала пару апельсинов у уличного торговца, наговорила всякой чуши про современную политику и разок упомянула, что Фуго дала ей вилкой по морде. Ну и чуть попозже испортила пару обезьян. - Это точно несколько нарядов вне очереди… если не очередной выеб с физухой. Капрал была известна своей любовью заставлять младших по званию умирать при выполнении различных упражнений в качестве наказаний. - Ну ты в курсах, что она через пару минут услышит все твои слова? - уныло переспросила Миста. Чутье-чутьем, а бежать было некуда. Ее призыв остался только словами. Их компания с обреченностью леммингов, строем шагающих к обрыву, осталась сидеть на своем месте, и у Гвидо не хватило моральных сил оставить этот смывающийся в центр водоворота корабль. Капрал заметила их через минуту, просто повернув голову. Как назло, толпа гуляк между ними рассосалась, и лавка просматривалась как на ладони. Аббаккио, от души размахивая руками, семимильными шагами понеслась в их направлении, свирепо наклонив голову. Наранча тихо радовалась, что Moody Blues, достающий макак, остался за ее спиной. Миста отчаянно выругалась, а Фуго и Джорно вытянулись в стойке смирно, готовясь отдать честь.***
- Вошло? - в четвертый раз переспросила Пеши, озабоченно сцепив руки на голове. Она, Гьяччо и Формаджио склонились над ранцем Иллюзо, на чье жесткое прямоугольное дно они положили аккуратно подогнанный кусок зеркала. Его поверхность покрылась волнами, сначала серыми и темными, а потом черными с красным, и оттуда неуловимо быстро показалась рука, сперва будто бы неосязаемая, призрачная, а через миг уже вполне телесная и живая. Пальцы сложились в кольцо. - Это как-то неестественно — пробормотала Гьяччо, но все же про себя обрадовалась, как ловко они придумали. Они коллективным разумом породили идею несколько расширить нутро солдатского ранца, вмешавшего только комплект одежды, два продзапаса да принадлежности для чистки себя и винтовки. Это скудное пространство из кожи и пропитанной ткани решено было удвоить с помощью Иллюзо. Та отпиралась совсем недолго. - А почему нельзя запихнуть через зеркало пудреницы, например? - спросила Пеши, наблюдая, как еще несколько бутылок вина исчезают на дне ранца Лорны. - Потому что зеркало дает проход в реальность того места, которое оно отражает. И если ты оставишь по ту сторону что-то в Неаполе, то оно там и будет находиться, одаренная ты наша. - ответил ей голос из-за зеркала, а через мгновение Иллюзо уже вытаскивала ноги из ранца. - А поезда в зазеркалье не ходят. - А если зеркало отражает только ранец, то только в ранец ты и сможешь залезть, да? - Франческа улыбнулась от удовольствия, что до конца разгадала идею. - А как ты туда вообще поместилась, Лорна? - Гьяччо соотнесла размеры, и в голове у нее громко защелкало пальцами недоумение. - Не сходится же. - Я залезла не туда, я залезла в зеркало. - Иллюзо закатила глаза, и Констанция отстала от нее, продолжая полемику про себя. Ладно, стенды и формальная логика не очень уживались, и она с этим давно свыклась, но тут шло дело о сохранности бутылок, купленных в том числе и на ее деньги. - Если бы одна упрямая скотина согласилась использовать стенд, то мы могли бы взять в десять раз больше, В ДЕСЯТЬ, слышите. Лорна перевела тему, но Сандра, по-турецки сидевшая на койке Прошутто прямо в сапогах, только покачала головой. - Неа. Даже не проси. Я не буду тратить силы Little Feet на это. Да и свои тоже поберегу. - Ослица. - озвучила общее мнение Иллюзо. Формаджио только махнула рукой, показывая, что не имеет смысла спорить. Все четверо уже давно занимались сборами, пользуясь удобным обстоятельством, что в казарме не осталось никого из молодежи взвода Аббаккио. Прошутто и Неро уединились в капральской, занимаясь обсуждением грядущего, и отчасти из-за этого Сандре взгрустнулось. За пару недель отпуска она совсем не соскучилась по походному быту и по наполеоновским планам их капрала. «Спасибо, что здесь ни к чему не припахала» - подумала она, подперев голову рукой и наблюдая за тем, как Иллюзо распекает Гьяччо за то, что та не напомнила ей про консервы со сладким, которые они планировали взять с собой. Нет, за Little Feet она, конечно, была благодарна. Как только заработала программа Дьяволо, тогда еще почти не рекламируемая, она по приказу Неро одной из первых направилась в Неаполь — и, боже, от этих воспоминаний у нее до сих пор болело место, куда клюнул ее своим языком Black Sabbath. За четыре года ее стенд стал для нее почти родным, но только в последнее время она все чаще спрашивала себя, что было бы, если бы она не прошла ту проверку. «А была ли опция не проходить?» - если Неро говорила сделать, они делали. И пока все удавалось. Иллюзо, бурча от досады, снова нырнула в зеркало чтобы погреметь там банками, когда в спальный блок, довольная как обожравшаяся кошка, вошла Мелоне, увешанная свертками так, что ее можно было принять за уличную торговку. - А мы уже надеялись, что ты отправишься на фронт со своими гусарами. - издала Гьяччо, принюхалась и сморщилась в отвращении. - Это что, ... - ...колбаса??? - Пеши уронила банку, которую она держала в руках, на дно ранца, и зеркало чуть не треснуло от ругательств. - Она самая. Адри начала стаскивать с себя перевязанные мясные лианы, чтобы разложить их на койке на пять порций. - Налетаем, не стесняемся. Я одна не утащу. - она, недолго думая, завернула свою часть в скатку плаща, подавая пример остальным. - Не нуди, Станца, через день у тебя от одежды в любом случае не духами будет пахнуть. Еще спасибо потом скажешь. Гьяччо промолчала, приторочивая сухую колбасу к шапке ранца. От ее плаща, чего упорно не замечали ее курящие сослуживицы, всегда сладенько тянуло «Розой Флоренции», «Ле де Пари» или хотя бы «Лесной свежестью номер 5», если у нее совсем не было возможности достать отдушку подороже. К лучшему, конечно же: ей не приходилось делиться, пока они об этом не знали. - Черт возьми, это же дорого до усрачки! - повеселевшая Формаджио вчиталась в штамп на бумаге. - Оленина, Мелоне, ты что, с родней помирилась? - Моя актриса. - осклабилась Адри. - Сырокопченый поцелуй на дорожку от самой приветливой женщины Неаполя. Из череды любовников и любовниц, которых она заводила везде, где пребывала дольше одного дня, двое или трое всегда делали ей подарки. Мелоне, привыкшая жить с шиком, никогда не отказывалась — отчасти поэтому у ее взвода на стоянках никогда не переводились табак, алкоголь и деликатесы. Возвращаясь к утренним смотрам, она приносила с собой сувенирную канцелярию, коробки конфет, цветы, разные побрякушки, которые потом ее сестры по битвам обменивали на более ценные вещи или оставляли себе, иногда даже одежду и медикаменты. Уезжая, она брала с собой стопку визитных карточек с адресами, куда потом собиралась писать с фронта, и по всей Италии за ней тянулся след из раздавленных сердец. Визитки оставались просто частью коллекции. Каким образом Мелоне избегала скандалов, проводя утра с одними, а вечера — с другими, никому понять не удавалось. Да почти никто и не пробовал, радуясь, что ее бившая гейзером энергия находит свой выход почти всегда вне полка. - Тебе их не жаль? - однажды только спросила у нее Прошутто, когда Мелоне, затягиваясь тонкими зарубежными сигаретами, вполне откровенно рассказывала им о своей предыдущей ночи. - Кого? А. Знаешь, я дарю им интересный опыт и прекрасные воспоминания. В конце-концов, не каждому человеку дается шанс согреть героя войны. В ее голосе действительно не было никакого сожаления. - Я люблю тебя, сестренка. - Пеши в припадке нежности сгребла Мелоне в охапку и оторвала от земли, почти расплакавшись от восторга в ее плечо, а та шутливо попыталась вывернуться из ее крепких рук. Формаджио окончательно развеселилась и начала высвистывать незатейливый походный марш, пока закрепляла скатку и флягу на ранце, а из зеркала снова явилась Иллюзо, темная как готический призрак, и, потирая шишку на лбу, направилась к душевым, не обращая никакого внимания на оставленный для нее сверток.***
В то время, когда Леони Аббаккио гнала взвод из четырех боевых единиц обратно в казармы, предварительно облив желчью Джованну Джорно, которую сочла виновной в своих неудобствах, когда рядовые второго взвода занимались консервными банками и подарками любовницы Мелоне, Брун Буччеллати заканчивала сверку маршрута и полоскала свои внутренности грязным, заваренным прямо в походной кружке кофе. Наконец она сложила засаленную карту, убрала в полевую сумку и посмотрела на часы. Еще оставалось время, и она решила дойти до почты. Брун вытащила из нагрудного кармана тощую пачку купюр и перевязала ее шнурком. Четыре тысячи лир, которые обесценятся через неделю. Звучит как оскорбление. Она так и не нашла в себе сил заехать домой лично, хотя это не заняло бы больше дня. В последний раз она была там около пяти лет назад, когда вырвалась в отпуск после боев под Перуджей. Тогда она летела туда как на крыльях, сокращая свои ночевки до нескольких часов, без отдыха меняя забитые омнибусы, правдами и неправдами стараясь попасть в бунтовавшие против расписания поезда, порой даже перебираясь между городами пешком, пока не достигла Неаполя. Ее подгоняло письмо матери. Было таинство чуда в том, что она вообще получила его: почта работала с сильными перебоями из-за военной цензуры. «… Я перебралась из Милана, ты знаешь, он оккупирован. Эти французы ведут себя как полнейшие скоты.» Должно быть, она смогла выехать одной из последних, догадывалась Буччеллати. Ее второй муж остался там, правда, на кладбище. «... У меня есть средства, я сняла квартиру в Неаполе, я приглядываю за ним... Мне так жаль, что ты связалась с вооруженными силами, я молюсь за тебя... постарайся приехать, тебе стоит его увидеть...» Ей стоило догадаться, но она предпочла не заметить эти строчки и впустить в сердце беспечную радость, ставшую такой драгоценностью в последние годы. «...Я очень соскучилась по тебе, надеюсь, ты знаешь это...» Буччелати надеялась, что и отец тоже. «…то, что ты присылаешь, очень выручает нас. Он пытался выходить в море, но ты сама понимаешь, это больше невозможно. Он должен испытывать к тебе благодарность...» Она встретилась со стариком в инвалидном кресле и чужой женщиной, не видевшей ее больше половины десятилетия. В ее глазах Буччеллати заметила интерес и удивление, и она не протянула руки, чтобы обнять дочь, потому что ее отпугнула черная форма, пропахшая дорогой. Между ними возникла толстая стена из кирпичей, вырезанных временем, и как Брун ни билась о нее, она только изранила плечи. - Ты ушла в линейную пехоту после того случая? - спросила ее, накладывая на тарелку овощи, мать. Она никогда не называла резню в больнице иначе. - Да. Но потом перевелась в полк генерала Дьяволо. О нем... о нас иногда пишут в газетах. И не самые хорошие вещи. Кто-то называет полк, вернее, нас, его личной гвардией, хотя мы давали присягу ему, - не Италии, - заочно. Кто-то — передвижным борделем, только потому, что женщин среди нас куда больше, чем мужчин. А кто-то считает палачами, хотя казним, в таком случае, мы только себя. Они боятся наших способностей. - О, моя бедная девочка... - она прижала салфетку к губам, но Брун покачала головой. - Не надо. - Да, да, ты права. Это куда лучше тюрьмы, нам так повезло, что тебе дали шанс. Отец, пусто смотревший на них, положил вилку на стол и откатился от него. Буччеллати смотрела, как вяло напрягаются его сдувшиеся руки, как меняют под складками морщин свои русла синие, разветвленные жилы на его кистях, обхвативших колеса. Он с усилием добрался до дверей и, не сразу вписавшись в поворот, покинул комнату, так и не проронив ни слова. - Я постелила тебе наверху, милая. Брун больше не притронулась к еде. Ночью она не спала, прислушиваясь к звукам дома, ожидая угадать в них шаги матери или слабый грохоток колес, но шумел только ветер, оглаживавший окна и крышу, прислонявший к ним ветви деревьев, что росли неподалеку. Ей казалось, что она лежит на жесткой кровати в руинах, где никогда не ступала нога человека, и она с трудом удерживала себя от непрошеных слез. К чему это? Они живы. Ты жива. Пусть скромно, но они едят, пьют и ночуют без страха попасть под атаку (спасибо, щит авиации), даже спят в одном доме. Что еще ты должна была сделать? Позволить единственному человеку, который заботился о тебе, быть расчлененным заживо в больнице, а потом по программе защиты свидетелей переехать в большой город, поступить в хорошую школу, потом, может быть, в университет, и мирно работать юристом или банкиром, не зная ни бросков на сотни километров, ни штыковых атак, ни синяков от приклада? Жизнь без пороховой вони, без грохота батарей, без звука расстегиваемых молний Sticky Fingers? Ей показалось, что кто-то стоит у ее кровати, и она напряженно всматривалась во тьму, пока не угадала в зловещей тени всего лишь наброшенный на стул китель. «Ха-ха, Брун. Кажется, он так много работал, когда ушла мать, чтобы дать тебе все то, от чего ты потом отказалась, выковыривая ножом глаз из обдолбанного отморозка. Ха-ха. А теперь он — растение, обвившее деревянную коляску, тщательно поливаемое сочувствием женщины, которая отказалась от него, когда он еще был человеком. А ты обязалась отслужить двадцать лет, чтобы не сталкиваться с тюрьмой за превышение самообороны. Ха-ха, представление окончено». Она все же позволила тогда нескольким тяжелым слезам выпасть из ее глаз на подушку. Брун уехала и остаток отпуска провела в Перудже со своим полком. Она не могла стереть из памяти, как ни пыталась, ту синюю пустоту, которую заметила в глазах своего отца. Она втягивала в себя все живое, что было рядом, наводила ржавчину, гниль и грязную ледяную корку на все вокруг. И, отчасти знала она, эта пустота зрела в сильном когда-то мужчине годами, с того самого дня, как ее мать устала от бедности и своей необдуманной любви. Должно быть, в юности сбежать с рыбаком звучало как невероятное приключение, открывавшее дверь в светлое будущее, но зрелость смотрит на жизнь иначе. После развода Буччеллати-старший сам придумал себе новый смысл существования, не спрашивая, согласна ли с ним Брун, и взгляд его в иные минуты казался живым. Уже стеклянным, уже искусственным, но пока еще живым. «...не принимай это близко к сердцу, он бесспорно любит тебя... ты помнишь, что врачи говорили, что он должен был умереть в коме... Он трижды спасся от смерти, и один раз это случилось благодаря тебе, Брунни. О такой дочери можно только мечтать... я горжусь тобой...» «...он так изменился, потому что они, должно быть, задели мозг, ты знаешь это, не обращай внимания...» Конечно же ее передернуло, стоило ей увидеть Леони Аббаккио с такой же пустотой в глазах, когда та пришла по программе Дьяволо в ее взвод. И она попыталась помочь хотя бы ей, словно это могло разрезать тот узел, что почти окаменел от старости в ее уже неродном доме. «Леони...» - Брун скрипнула зубами. Она сидела за столом в душном здании почтамта и пыталась написать что-то внятное на небольшом листке бумаги. От жужжания мух, умалишенно мотавшихся под потолком, от шепотка людей, объяснявшихся со служащими, стука печатей и шелеста бумаг она впала в неприятный, почти болезненный транс, освобождавший в голове место для потока воспоминаний. Буччеллати поняла, что сжала ручку до ломоты в пальцах, а с пера на лист уже натекла небольшая клякса. «У меня все в порядке. Скоро связь будет плохая, мы движемся на север. Берегите друг друга. Люблю.» Она почти подписалась как сержант Буччеллати и остановила себя в только последний момент.***
- Не огорчи меня. - Альда перешла на сицилийский. Намек поняли. Она услышала кислый запах пота, что мелкими ручейками скользил от шеи служащего вниз, к прилипшим к заднице штанам, пачкая по дороге воротник, расплываясь на спине пятнами Роршаха. Прошутто вежливо попрощалась и отошла от банковского окошка. Последнее, о чем просила Неро, было сделано. Несколько тысяч долларов теперь разойдутся стайками миллионов лир по карманам уличных боссов, с удовольствием принимавших нью-йоркские подарки, не вполне понимая, чем и кому именно будут за них потом обязаны. Схема не без изъянов, но другого пути у них не было. Каждый раз, когда Прошутто надевала гражданское, она чувствовала себя гораздо в большей опасности, чем на поле боя. «Спокойствие. Счастливая жизнь начинается со спокойствия разума». По пути к казарме она заметила Брун Буччеллати, выходившую из здания почты с опущенными плечами, и что-то заставило ее ускорить шаг, чтобы догнать ее. - Сержант Буччеллати? - горло подвело, она захрипела, и услышали ее, кажется, только прохожие. Альда откашлялась, продирая горло, и гораздо чище повторила. - Брун? Та обернулась, и Альда остановилась — Буччеллати смотрела сквозь нее, и вид у нее был такой, будто она заглядывала в глубокую раскопанную могилу, дышавшую на нее запахом земли и костей. Но через секунду она вернулась сюда, на залитую солнцем улицу, и ее взгляд потеплел, встретившись с серо-голубыми глазами Прошутто. - Все в порядке? - не удержалась она от вопроса, подходя так близко, что их руки могли бы соприкоснуться — что было бы неуместно и глупо, почти как во второсортном романчике из тех, над которыми ахала, когда думала, что ее никто не видит, Гьяччо, но, черт возьми, как это было бы приятно. - Просто устала от духоты. Плохо переношу спертый воздух. - приподняла краешки губ Буччелати. - Спасибо за заботу. Она коснулась рукой плеча Прошутто, и та до злости пожалела, что ткань кителя была такой плотной. В этот момент, когда все вокруг остановилось, будто под действием какого-то чудовищного стенда, она не придумала ничего лучше, чем неловко вывернуть руку и накрыть кисть Буччелати своей ладонью, еще сильнее вжимая ту в погон. «И что в таком случае делать?» Буччеллати медленно, словно нехотя убрала руку, напоследок заглянув в глаза Прошутто. В синих радужках умеренным, подвластным человеку пламенем горел задор. - Боюсь, нам надо двигаться в сторону казарм. До вечернего построения пара часов, а я бы хотела убедиться, что все в порядке. Под «все», знала Прошутто, она имела в виду в первую очередь тех детей, которые раньше были ее взводом, и Леони, порой не отличавшуюся от них уровнем осознанности. Буччеллати шла неспешно, и Прошутто подстроилась под ее шаг, с удовольствием понимая, что обязанности сержанта не стали предлогом попрощаться. Со стороны, должно быть, казалось, что они просто прогуливаются — две прямых фигуры одного роста, затянутых в нарядные мундиры. Лубочное зрелище, приезжайте в солнечный Неаполь. - Не буду особо скучать по городу, если честно. - отчаянным ударом разбила возникшее молчание Альда, когда они свернули с звенящей улицы в сторону промышленных районов. Буччеллати заложила большие пальцы за ремень, обнимавший ее талию, и хмыкнула. - Почему же? - Жарко. - пожала плечами Прошутто, позволяя себе закурить. - И грязно. - Ты у нас тоже с великого чистого Севера? - насмешливо, но не зло подняла брови Буччеллати. - Ммм, не совсем. Палермо. - Не думала, что Сицилия сильно отличается от Неаполя. Разве что тягой к независимости. - Чего не отнимешь, того не отнимешь. Но я довольно давно там не была. Уехала учиться в Рим, как только появилась возможность. Ей не нравилось лгать. Особенно Брун Буччеллати, которая как-то странно взглянула на нее из-под козырька форменной фуражки, будто уколов стилетом ради проверки: польется ли кровь? У Прошутто запершило в горле. - Мало ли людей врут ради вежливости? Может быть, я не хочу огорчать тебя грустной историей. - Хорошо. Поверю, что так. Она мгновенно дала себе слово однажды рассказать все... ну или почти все, и не важно, что Неро этого не одобрит. Она должна понять, наверное. В конце-концов она тоже человек. - И ты решила пойти после университета в армию? - острота сменилась простым интересом, и Прошутто выдохнула. - Да. Надо отдать один долг. - А вот это чистая правда. - Не сомневаюсь. Их путь заканчивался — они приближались к угрюмому зданию, мало оживленному даже наличием в нем чертовой дюжины человек. - Я хочу попросить тебя об одной услуге. Прошутто встрепенулась. Сержант Буччеллати, которой налетевший легкий ветерок прекрасно растрепал волосы, несколько замялась, словно хотела спросить что-то слишком личное, даже на миг опять ссутулилась, немало теряя от своей грозности. - Сделаю все, что могу. И даже больше. Ответом ей была широкая улыбка. - Я до сих пор очень плохо знаю твой взвод. Мы не так много взаимодействовали. Мне бы очень пригодился список имен и стендов. Я запрашивала утром в канцелярии, но там до сих пор не вычеркнули тех, кто, ну.... - Я сделаю. - прервала ее Альда. По бумагам среди них было немало мертвых душ. Отчасти этому потакала капитан Пикколо, мудро решившая, что лишние пайки не помешают, отчасти - цензура, не допускавшая излишнего интереса к их подразделению, но самая большая заслуга лежала на раскормленных плечах старого бардака, придавившего Италию. - Спасибо. Буччеллати снова коснулась ее плеча, на этот раз гораздо смелее. И Альда Прошутто улыбнулась ей, понимая, что полностью влюбилась. Они вместе вошли на территорию казарм, и чем ближе они подходили к спальному блоку, тем яснее они ощущали, как давит на них необходимость вернуться к своим ролям. Бруно выпрямилась и стала куда старше внешне, и Альда поняла, что теперь рядом с ней только сержант, собранный, серьезный и смертельно уставший как мать-одиночка в годы голода.