Последняя возможность увидеть солнце.

Очередное дерьмовое утро, точнее очередная дерьмовая ночь. После провала в царство Морфея я стараюсь открыть глаза. Ресницы смерзлись. Сначала я прикладываю пальцы к глазам и жду, пока лед растает. Потом чувствую капельки холодной воды, что скатываются вниз по пальцам, в ладони, и там остаются навсегда потерянными на линиях судьбы. Я – капелька воды, охваченная вечным льдом. Я лежу под одеялами, которые не согревают. Я лежу на матраце, который пропускает холод снизу. Мне холодно... Даже холоднее, чем несколько часов назад. Я понимаю, что температура резко упала ниже нуля. Я кладу ладони, которые недавно были чуть влажными от капель воды с ресниц, на щеки. Тепло от рук обжигает лицо. Ладони ощущают холод, который отдает кожа. «Если я не начну двигаться, я сдохну, – думаю я и поднимаюсь с матраца. – Холодно… Хочу полежать... Мне это необходимо». Сначала, положив одеяла на матрац, я начинаю приседать. Голые стопы сводит холодом до боли. Я надеваю те самые сапоги и сдерживаю себя от того, чтобы закричать. Они промерзли и впитали в себя холод, как губка. Все это в одну секунду врывается в ноги миллионом тончайших иголок. Вытерпев эту боль, я подхожу к окну, из которого прорывается холодный, пронизывающий ветер, и сквозь тьму вижу метель, которая воет, подобно волку, которая плачет, подобно младенцу, которая стонет, подобно раненному воину. Холодно. Холодно. Холодно. Подхожу к постели, беру одеяла, укутываюсь в них и вновь начинаю приседать. Холодно. Через несколько минут я больше уже не могу выполнять это простое упражнение, поэтому сменяю его на отжимания. Упираюсь руками в пол, и ладони сводит от холода. Пальцы поджимаются сами по себе. Больно. Расправив их, уже не ладонями, а кулаками упираюсь в пол и начинаю отжиматься. Потом вновь меняю на приседания. Вновь на отжимания. Вновь на приседания. Вновь на отжимания. Вновь на приседания. Вновь на отжимания, и из кулаков начинает сочится горячая кровь. Больно. Холодно. Надо продолжать. Эта длинная, паршивая, непредусмотренная ночь селит в моих мыслях идею о том, что я лягу рядом с той девушкой, которую закопал утром, с другими молодыми и старыми. «Нет... Не-е-ет! Не бывать этому! – грозным шипением сквозь тяжелое дыхание из меня вырываются слова. – Буду жить... Буду жить... я буду ЖИТЬ!» Я произношу это, еле двигая замерзшими губами, тяжело дыша, а кровь с кулаков все интенсивнее окрашивает грязный пол в дополнительный оттенок, а грязь с пола все больше смешивается с кровью на руках. – Начинай работать, – появляется голос в моей голове. – Укутывайся всем, чем только можно, и иди на улицу, – появляется второй. – Бери лопату и вперед, копать новую дыру в земле для новенького,– третий голос. – Вперед, копать, а потом к тебе присоединятся новые новенькие и к тем, кто уже лежит на дне, присоединятся новые новенькие, – звучит четвертый голос. – Вы все уже давно СДОХЛИ! – безумным криком, полным счастья, орет пятый голос, и от него меня переполняет радость, и я тоже начинаю смеяться, стоя во тьме и холоде своего маленького затхлого, поросшего плесенью пристанища. Я смеюсь и поднимаю руки к лицу, смотрю на костяшки без кожи, с которых сочиться кровь, потом поворачиваю руки и смотрю на ладони, на то, как красная жидкость проникла в трещины линий, на то, как она в точности повторила узор. Я смотрю на это, и из моей груди пробивается смех. Глубокий, тяжелый смех сотрясает стены этой хрупкой постройки, пока ладони ползут со лба вниз по лицу, а потом переходят на шею, оставляя после себя грязно-алый след. Беру все то, что есть из одежды, и надеваю на себя, беру одеяла и обвязываюсь ими, беру лопату и выхожу на улицу. Метель снегом и ветром ноября встречает меня как глупца, посмевшего бросить ей вызов. – Вызов принят, – представляю себе ее ответ и отправляюсь в сторону кладбища. Здесь посреди ночи одинокая фигура роет землю, преследуя одну единственную цель – не умереть. – Ты слышишь их? – вновь терзает меня первый голос. – Ты их слышишь, я знаю! – второй голос подхватывает волну. – Я знаю об этом, потому что сам слышу их, – третий голос продолжает общую мысль. – Мы все их слышим, эти голоса под землей, – четвертый говорит мне. – Земля танцует под ногами! – злобно усмехаясь, произносит пятый голос, и я начинаю приглядываться к земле. Она содрогается, будто бы внизу есть колонка, что дышит басом. Земля под ногами становится мягкой. Земля выпускает из своего плена ошибочно забранного. Он зовет остальных, кто просто лежит здесь, рядом. Я чувствую, как своими костлявыми пальцами он обхватил мою лодыжку и подтягивается по ней вверх. Я – средство побега. Через минуту я вижу сотни и тысячи трупов, что окружили меня. Они смотрят на меня, как на равного. Они пытаются понять, кто же я. А потом расходятся в разные стороны. Я – уже мертв. – Смейся! – появляется пятый голос, и я улетаю вместе с истерическим хохотом. В следующий миг я понимаю, что все так же стою посреди кладбища и ковыряю смерзшуюся землю. Все это время я видел галлюцинацию, в которой рыл, копал, уходил все глубже под землю, но это было лишь помутнением рассудка. Холодно. Возвращаюсь в хижину и ищу там лом. Только так можно выкопать яму при данной температуре. Найдя я возвращаюсь на прежнее место и уже ломом начинаю разбивать землю под собой. Медленно, но верно начинаю погружаться ниже и ниже. Я думаю лишь о том, что я не мертвец. Я обманываю себя. Холодно. Меня окружают лишь кресты и лики. Меня окружает злая погода ноября. Меня окружает тишина и спокойствие. Меня окружают маленькие капельки пота и крови, что срываются с меня вместе с каждым новым резким движением. Пока я работаю ломом – все в порядке. Когда я беру лопату за древко – холодно, но терпимо. Когда в моих руках вновь появляется лом, содранные участки кожи с ладоней тут же начинают болеть и гореть. Кровь вступает в реакцию с холодным металлом и словно бы впивается в него, не желая отпускать. Эта боль держит меня в сознании и не дает отрубиться. И вот я стою на дне глубокой ямы. Тяжело дышу от проделанной работы и холода. – Боже мой, – слышу голос пастора. – Я тебя ищу уже с половину часа. Погода испортилась. Я привез тебе куртку и буржуйку в домишко. С этими словами он бросает мне нечто похожее на куртку. – Спасибо, отец, – говорю я. «Гори в аду», – думаю я. – Я продолжу работать,– говорю я. «Демон для всех, ангел для меня», – думаю я. – Сначала на планерку. Я привел тебе новых друзей, – говорит он, после чего берет в ладонь золотой крест размером в две ладони и целует его. Я выбираюсь из могилы, которую долбил безумное количество времени, чтобы согреться, чтобы не окоченеть. Я был увлечен своим занятием, поэтому даже не заметил того, как ночь сменилась темным, холодным, злым утром ноября. Оно, это утро, также пришло в сопровождении метели. Словно претенциозная барышня, ведомая под ручку своим кавалером. Холодом это утро смотрело на всех и все сверху вниз. Я выбираюсь из могилы и иду вслед за жирным ублюдком, который в очередной раз спас мою ничтожную жизнь, полную несоответствий, несовпадений, похожую на бред. Я – ошибка. Вот они, те самые новенькие, которые пришли на смену другим новеньким, которые были раньше предшествующих новеньких. Все эти новые, очередные, сегодняшние друзья – пылинки, встречающиеся в зыбучих песках моей жизни. Все они затягивают меня на дно своими лицами, своими словами, своими голосами, что множатся обрывками в моей памяти. Все они – букашки, размазанные дворниками автомобиля моей жизни, который несется вперед по автобану без тормозов. Я превращусь в ничто. – Сегодня вы должны… – слышу я привычную речь растра, стоя в строю ошибок . –Рабочий день будет сложным, но надбавки не ждите… После этих слов в строю появляются несогласные. – Это лотерея, и вы проиграли, – говорит он, и я смотрю на это свиноподобное подобие человека, на которое натянули черную наволочку, потому что ряса оказалось слишком маленькой. – И помните! Все это мы делаем ради проведения душ до Рая, где они смогут быть счастливыми около Бога, в вечности времен. Эти слова оказывают магическое влияние на строй, на всех, кроме меня. «Единственное место, куда можешь проводить ты, так это в ад. Причем ты, сука, очернишь даже самую светлую душу, устроив самые пышные торги среди желающих занять свеженькую могилку без воды», – думаю я. В это время налетевшая еще ночью лютая стужа бьет в лицо ветром ноября, полным снега. Холодно. Холодно. Холодно. Я хочу приступить к работе, чтобы согреться и прикончить последний день этого месяца. Я хочу выйти в город. Вновь лом в руках при помощи действия мышц, при воздействии нейронов, что мчатся по моему телу по проводящим каналам, вновь этот кусок холодного металла, испачканного в крови, вонзается в землю перед тем, как я возьму лопату в руки, чтобы выкинуть лишнюю землю в сторону. Я наблюдаю за процессом со стороны. Я вижу себя, скрюченного от усталости и холода, из-за боли, по причине бессонницы. Я смотрю за новыми одноразовыми друзьями. Они готовы бросить все и пойти прочь, но есть одно «но», которое удерживает все эти души на местах. Их держат деньги. Деньги жирного, лживого, алчного пастора, которого я называю отцом. «Он сказал набирать кипяток в ведра, чтобы наполнять места на продажу. Он сказал делать это за 15 минут до начала представления», – думаю я и перед тем, как приступить долбить очередную дыру, иду за ведром, а потом в монастырь, где смогу набрать воды требуемой температуры. Мою руки в теплой воде, смывая могильную грязь вместе с кровью в водосток. Капельки свернувшейся красной жидкости смываются с трудом. Каждая уже мертвая частичка меня отправляется в водосток, чтобы смешаться с нечистотами. Я – человеческая грязь. Я – уже мертвые части себя... Мои руки чувствуют, как боль из содранных ладоней проникает внутрь. Это происходит из-за душистого мыла и горячей воды, что попали на поврежденные, на отмороженные, на мои руки. Я ощущаю это в полном объеме. Чувствую, как боль забирается под кожу и растекается там по разным сторонам на капельку пигмента, попавшего в воду. Я чувствую эту боль и понимаю, что все еще жив снаружи, телом... Я все еще жив. Беру два ведра с кипятком и иду наполнять могилу. Потом еще один маршрут за водой и еще один, и еще один. Каждый раз я смотрю на то, как пар поднимается вверх. Каждый раз я выливаю свежую порцию горячей воды в земляное хранилище и смотрю на то, как струйки белых линий поднимаются вверх, устремляясь к небесам. Я смотрю и вижу в этом символизм нашего существования. Смотрю на этот пар в сосуде из земли и понимаю, что я и сам как эта горячая вода. Что постоянно, ежесекундно я также испаряюсь в стремлении оказаться не здесь, в другом месте. Я смотрю на это, как на прекрасный мираж, и голоса в моей голове затихают. Мы все как вода в могиле, которая не может впитаться, которая не может смешаться с почвой из-за сдерживающей клеенки, что находится внизу. Все мы – линии пара, устремленные длинными худощавыми пальцами в сторону неба. Я – тупые мысли в моей голове. И когда вырытая яма наполняется до необходимого уровня, я вновь беру в свои руки лом, чтобы продолжить долбить холодный сосуд, который держит нас здесь, который притягивает к своей поверхности и настойчиво требует остудить тягу к полету. Я долблю куском металла дорогу в будущее, я пробиваю броню мира артефактом, найденным внутри где-то под разбиваемой коркой. Я строю этот путь своими окровавленными и грязными руками, держа отмороженными пальцами свою собственную судьбу. Я – свой собственный кошмар... И так каждый день, и так в любую погоду. Я остаюсь тем, кто выкладывает дорожку перед собой из цветного кирпича... За этот день я продал четыре могилы. Точнее, создал четыре уже проданных произведения искусства. Я – художник, который не продал душу Дьяволу. Мой работодатель – Священник, у которого и вовсе нет души. И обо всем об этом я пишу в своем маленьком блокноте и греюсь около буржуйки. Я чувствую, как тепло болью проникает внутрь меня. Я чувствую пораженные, обожженные холодом ноги и руки. Я чувствую кончики пальцев... Наконец-таки я чувствую пальцы. Теперь мне тепло. Теперь те отходы, тот мусор, который мне выдает святой отец, теперь все это работает на благо моего организма. Я чувствую слабость и понимаю, что простуда положила свои тяжелые ладони на мои худощавые плечи. Я – первая стадия анорексии. Завтра мой месячный выходной. Всего один день, когда я смогу выйти в город и посмотреть на то, что происходит вокруг. На то, как меняется Мир. На стандарты красоты. На эталоны произведений искусства. Я увижу все это, чтобы на следующий месяц вновь погрузиться в ад! А перед этим я непременно напьюсь, чтобы первый день в аду был максимально ужасным, чтобы первый день в аду был по левую руку от самого Дьявола в обличии служителя господа, чтобы грусть декабря была по правую руку и терзала меня чистейшим белым и холодным голубым оттенками мороза, чтобы не осень – олицетворение смерти, преследовало меня своим постепенным увяданием, а чтобы вечность и нетленность льдов далеких полюсов грозила забыть меня во времени одной из бесчисленного количества льдинок. Я буду гулять по замерзающему городу и слушать редкое его сердцебиение. Я буду выполнять задачи, возложенные на меня, я буду похожим на обычного персонажа этого сраного спектакля, а потом вернусь сюда, чтобы вновь увидеть мерзкую жирную рожу священника, чтобы пропитаться запахами, чтобы вновь стать художником... Я – скульптор вечности. А пока что мне тепло... Тепло. Мне тепло! После того, как было холодно. В это время за окном младенцем воет метель, в это время все мои клиенты уже заняли свои места, в это время уже ставшие старенькими те новенькие, которые были сегодня, рассказывают небылицу о реальном мне, в это время за пределами стен и двери моего ветхого убежища холодно... Холодно... Холодно. – Холод заберет душу каждого, – звучит пятый голос в моей голове, и я заливаюсь истерическим смехом вместе с внезапным счастьем в моей груди.