Танец белой цапли

— Как по-твоему, нам есть чего опасаться? Как ни крути, а интрижка тянется уже довольно долгое время, не перерастет ли она в нечто более серьезное? — мужчина в сером костюме пристально смотрит на молодого человека, сидящего в кресле напротив, элегантно забросив ногу на ногу. В его руках тонкая гибкая указка, которой он слегка поигрывает, ударяя по собственной ладони. — Господин директор, — молодой человек устремляет совершенно спокойный, уверенный взор на начальника. — Поверьте, серьезность в этой ситуации исключается точно также, как теория эволюции Дарвина, исключает точку зрения великого ученого прошлого столетия. Наш общий знакомый жестоко обманывается в своих убеждениях. Как не забавно, но жизнь его пока мало чему обучила. Он продолжает и продолжает наступать на одни и те же грабли. — Хочу заметить, что мы принимаем немаловажную роль в том, чтобы ему на пути попадались именно такие «грабли», — с некоторой долей иронии заметил директор. — Вот именно, — кивнул молодой человек. — Неужели Вы полагаете, что будь этот человек хоть сколько ни будь опасен для нашего дела, я подпустил бы его к Шиндо? — До каких бы масштабов не распространялось твое влияние, но оно также имеет предел. — Господин директор, — продолжил говорить молодой человек, ничуть не смутившись этой фразе, в которой выражалось сомнение в его возможностях, хотя она зацепила его самолюбие. — Вы сами сможете убедиться в правоте моих слов, как только этот человек узнает, против кого он выступает. Все кристальные мечты Микаэля рассыплются на мелкие кусочки в тот же миг. Я не думаю, что он станет тягаться с кем-то, вроде него, ради такого сомнительного удовольствия. Игра, совершенно не стоящая результата. — Значит, ты полагаешь, он еще ничего не знает о своем главном сопернике? — пристально поглядел директор на своего подчиненного. — Уверен в этом. — Твердо заявил молодой человек. — Разве я когда-нибудь сомневался в своих словах? — О, нет, — усмехнулся директор. — Ты не из тех людей, Ферид Батори, которые станут трепать языком, не имея при этом весомых аргументов, доказывающих правоту своих суждений. — Благодарю, — слегка и все так же изящно склонил голову молодой человек. — Судите сами, Микаэль все еще безупречно исполняет свою работу, и, надеюсь, ему достанет ума еще хотя бы с полгода воздержатся от разговора на эту тему, в противном случае, боюсь, удар для него будет сокрушительным. — Проследи, чтобы когда это произойдет, этот мальчишка не выкинул чего необдуманного, — вздрогнув от рисующейся перспективы, грозно приказал мужчина. — Что если он вознамерится задепрессировать, сбежать или того хуже — покончить собой? Ты должен любыми судьбами воспрепятствовать этому. Я не хочу терять этого ребенка. Он слишком ценен, и опять же, что скажет нам Маэн, если узнает, что с его любимцем приключилось такое несчастье? Он доверяет нам, и только потому мы получаем от него пожертвования. — Будем надеяться, что до этого не дойдет, господин директор, но, как Вы и сказали, я буду в курсе событий. — Я рассчитываю на тебя. — Да, господин директор, — снова склонил голову Ферид, поднявшись со своего места. — И теперь, если у Вас не осталось ко мне никаких вопросов, я могу считать себя свободным? Скоро начнется репетиция… — Свободен. Постукивая каблуками ботинок по паркету, молодой человек оставил кабинет директора театра Кабуки. В то время как в дирекции велись разговоры, не сулящие ничего хорошего, пророчащие довольно мрачные картины будущего, Микаэль, проснувшись раньше будильника, был полон совсем других чувств. Закрадывающиеся сомнения вытесняли сладкие грезы будущего. Не то, что бы он не допускал, он категорически запрещал себе в это утро какие-либо сомнения, которые, надо сказать, пытались пробраться в голову, точно назойливые насекомые, лезущие во все щели, лишь бы быть ближе к источнику света. Шиндо знал, что если позволит хоть одной гадкой мысли завладеть собой, потом он не сможет от нее отделаться, а что еще хуже, следом за одной пойдут и другие. И тогда сбросить с себя всю заполонившую его грязь будет в тысячи раз сложнее. Да и терзаться сомнениями попросту осточертело. Грей вел себя вполне адекватно, не было похоже, что он струсил. Наоборот, он держался превосходно. Холодный расчет. Трезвый ум. Железная воля. Непоколебимый авторитет. Все те чувства, которые ощутил Мика вначале его знакомства с Акито, вчера вечером только нашли свое подтверждение в реальности. Этот человек решителен и будет бороться за свое. Душой Шиндо так сильно воспарил, радуясь грезящему освобождению и совершенно не задумываясь, как именно оно будет происходить и сколько уйдет на это времени, не важно, пусть хоть целый год, — главное результат, что, проснувшись, одевшись и выйдя из комнаты, полностью проигнорировал жесткие попытки Лилиаса уколоть его, столкнувшись с ним в районе общей комнаты. Одарив презрительно-уничижительной усмешкой своего коллегу, позеленевшему от злости, Микаэль поспешил поскорее выбраться из здания театра. Репетиция начиналась только к 12, а это значило, что у него совершенно свободно утро и, если ничто не помешает, он доберется к дому Акито часам к восьми. На пути Шиндо чуть не возникло одно сложное препятствие. Выскочив из коридора на лестницу, он едва успел заметить, как в распахнувшиеся двери центрального хода вошел Оноэ Саката. У Мики сердце в пятки ушло. Он заметался, ища куда бы ему скрыться от глаз любовника, а потом шмыгнул за первую попавшуюся колонну и притаился. Стоя в укрытии и судорожно глотая воздух, он был напряжен, точно струна, поглядывая в сторону лестницы. «Черт возьми, если он меня сейчас увидит, как пить дать, так скоро не отпустит. В последний раз он был очень зол. Стоит нам столкнуться, и к Акито я рискую не попасть сегодня вообще! Только бы он меня не заметил!» Колонна надежно укрывала от глаз юного авантюриста, риск состоял только в том, что если Сакате вздумается посетить первым делом общий зал, и он двинется к нему, Мике уже не удастся скрыться. Его местоположение тут же раскроется. Однако Фортуна в это серое январское утро была на стороне белокурого юноши. И вместо того, чтобы посетить общую комнату, а там заодно и комнату Шиндо, Саката, пришедший в компании других актеров, направился прямиком в зал, где проводилась репетиция. Облегченно вздохнув, когда голоса и смех в коридоре затихли, Микаэль бросился бежать, пока еще кто-нибудь, способный задержать его, не появился на горизонте. Без всяких задержек в пути юноша добрался до дома любовника. И если начало складывалось как нельзя лучше, тот тут его ждало потрясение и жестокое разочарование. Остановившись, будто у него внезапно ноги вросли в асфальт, в нескольких метрах от ворот дома Грея, Микаэль с широко распахнутыми глазами наполненным ужасом наблюдал, как рыжеволосая, кудрявая женщина с ребенком, по виду которому можно было дать не меньше трех лет, взяв в свободную от его маленькой ручки сумку из машины, улыбаясь, вошла в калитку. Ребенок что-то тараторил, смеялся, а женщина с умилением смотрела то на него, то на Акито, который находился тут же у машины и провожал их обоих взглядом. Микаэль стоял потрясенный до глубины души случайно открывшейся ему картиной. От захлестывающего возмущения, негодования и ужаса он не мог выдавить ни слова. Горький ком стал в горле. Интуиция, глубинное и мудрое «Я» нашептывало воспаленному сознанию истину о том, кем на самом деле является эта женщина. Однако упрямый мозг не желал слушать и принимать болезненную правду. Он искал какие угодно отговорки, лишь бы оправдать свои глупые поступки перед подсознанием. Как провинившийся ребенок пытается оправдаться перед родителями, зная, что они оказались правы, но не желая подчинятся из упрямства. Микаэль снова и снова старался заглушить внутренний голос, становящийся все назойливее и раздражительней в столь напряженный и тяжкий момент. Звучавший ранее, подсказывающий своему нерадивому хозяину, что он совершает ошибку, возвращаясь в дом этого человека и неустанно ожидая его внимания, голос подсознания набирал силу, чувствуя что настало его время. Время, когда его наконец услышат. Тем временем Акито, проводив женщину и ребенка взглядом до дома, достал из багажника увесистый чемодан. Еще какие-то вещи оставались на заднем сидении. И тогда же, когда он поставил чемодан на тротуар, к нему подошел юноша, в чьем лице не было ни кровинки. — Что здесь происходит? — выдохнули бледные губы. В зеленых глазах еще лучилась слабая надежда, допускающая ошибку восприятия реальности. — Микаэль? — легкое удивление отразилось на лице мужчины при виде молодого человека. — Что ты здесь делаешь в такую рань? — Сейчас я имею полное право не отвечать на твои вопросы. Объясни мне, что это значит? — Ты о чем? — Не прикидывайся! — зло выдохнул Мика. — Кто эта женщина, только что вошедшая в твой дом? Кто она такая? — А, это… — Акито совсем не выглядел обескураженным, напротив. Он был как всегда, до ужаса и раздражения, хладнокровен. — Это Адель… Моя жена. — Твоя жена! — Мике казалось, что почва ушла у него из-под ног, так сильно он был впечатлен этими словами. — Ты смеешься надо мной? — Отнюдь. Что тебя удивляет? — хмыкнул Акито. — Да, у меня есть жена. До сегодняшнего момента она жила в Атланте, а теперь, после того, как там уладились некоторые дела, возвратилась обратно. — Жена! Жена?! — выдохнул Микаэль, дрожа всем телом. Скользнув полуобезумившим взором на руку Грея, он увидел обручальное кольцо, приведшее его в еще большее смятение. — Веди себя скромнее, здесь не место для бурных сцен, — недовольно взглянув на юношу, заметил Акито. — Не место?! — выкрикнул трясущийся от гнева и отчаянья Шиндо. — Да какая к чертям разница! Какая еще жена?! Ты никогда словом не упомянул, что женат! — Согласен, тут я не вправе спорить, — ухмыльнулся своей ироничной улыбкой Грей, а после вовсе с долей сочувствия взглянул на парня. — Но разве ты сам спрашивал меня об этом когда-нибудь, а? Его слова содержали в себе столько уничижительной, горькой правды, что она сама по себе становилась похожей на откровенную издевку так, что Мика просто не мог удержатся. Его всего било, точно в лихорадке. И он, этот тип, еще смеет делать виноватого из него?! Якобы это он глупец не задал элементарный вопрос, а теперь вынужден расплачивается?! Ну уж нет, это уже поистине переходит все границы. — Ты грязный, лживый урод! — По-твоему, я обманул тебя? — поднял бровь Грей. — Послушай, мальчик, — он коснулся Микиной щеки своей рукой, — мы славно провели время. Нам было очень хорошо вдвоем, однако время течет и изменяется. Я никогда не обещал тебе совместного проживания или чего-то в этом духе. Мы просто занимались сексом, а что ты там вообразил в своей голове, увы… Это не мое дело. Ты сам навязался, решив продлить наше знакомство, в то время, как я просто-напросто оказал тебе помощь после происшествия на дороге. — Ты просто пользовался мной? — с болью простонал Микаэль, отбивая руку, прикосновения которой, ранее причинявшие безумную радость, теперь причиняли нестерпимую боль. Отвратную, прогнившую боль предательства. — Если я был тебе безразличен с самого начала, почему не прогнал меня сразу вон?! — Зачем такие грязные формулировки? — вздохнул Грей с таким видом, будто ему уже наскучило продолжать этот разговор. — Я, как и ты на тот момент, нуждался в хорошем любовнике. Мы просто оказали друг другу услуги. Почему сейчас ты так возмущен? Разве наши отношения изначально не сводились исключительно к интимным связям? — Замолчи! Да ведь ты! Да ведь я рассказал тебе! — Микаэль поперхнулся воздухом. — Ты просто трус! Жалкий, ничтожный трус! — Давай без громких слов, — нахмурился Акито. — Тем более, что они не верны. — А что? — искривил губы в ядовитой усмешке Микаэль. — Неприятно слышать правду о себе, так? Жена! Ха! Откуда же она взялась-то? За ночь успел приобрести? Слыхал тут неподалеку есть местечко, где себе за некоторую сумму можно не то что хорошую жену заказать, а и мать родную! — Не неси всякую ересь. Это доходит до абсурда. — Кто бы говорил! — едко фыркнул Шиндо. — Держу пари, что она здесь только потому, что я вчера открылся тебе! Побоялся расставаться с двумя миллионами, так уж лучше потратить их на капризы своей дорогой женушки и слюнявого мелкого? Теперь я понимаю, почему ты не звонил мне и почему пропал тогда. Небось, ездил к ней, да? Светлый праздник в кругу семьи? Как же это смешно и нелепо. Такой весь из себя представительный, а бежит справлять Новый год к жене под юбку, ахаха! — Заткнись сейчас же! — ухватив юношу за ворот куртки, прошипел Грей, вовсе не желающий, чтобы эту сцену услыхала его супруга. — Дело тут вовсе не в деньгах, — холодно заметил он. — Не смей ко мне прикасаться! — яростно выдохнул Мика, оттолкнув от себя руку и отдёрнувшись назад. — Никогда больше не смей касаться меня! Мне противно! — А кажется только вчера ты был бы не прочь, если бы эти руки не раз и не два коснулись тебя. — Заткнись, я не желаю слушать твои грязные речи! — взбеленился Микаэль. — Они насквозь пропитаны низкой ложью и наглым притворством! — Я вовсе не притворялся, — спокойно ответил Грей. — Ты на самом деле нравился мне, и я готов был бы уплатить за тебя выкуп, только… — он помедлил. — Что только? Отвечай! Грей испустил вздох, а потом серьезно взглянул на мальчика. — Только если бы дело не касалось твоего покровителя. — Моего покровителя?! — ужаснулся Микаэль. Его зеленые глаза блеснули злым огоньком, а затем он расхохотался. — Какой же я дурак! Как я сразу не подумал! А ведь все верно, — он не мог удержатся от нервного, истеричного смеха. — Все до смешного просто!  — Дело действительно не в деньгах. Что, Грей Акито, — его лицо приняло дьявольское насмешливое выражение, — испугались господина Маэна? Мол, узнав, что Вы положили глаз на его игрушку, он подумает о возмездии? Этим он хотел задеть гордость мужчины, ударив по самому больному, самолюбию, однако Грей даже бровью не повел, а спокойно ответил: — Именно так. — Что? — распахнул глаза Шиндо. — Все именно так, как ты толкуешь, Микаэль. Нисколько не сомневался в твоих умственных способностях. Все дело в старике Маэне. — Ты действительно испугался его? — с презрением взглянул на мужчину Мика. — Это естественно. У меня есть свой бизнес, на который я угробил годы своей жизни, кучу сил и времени, свои связи в обществе, и поверь мне, мальчик, я не намерен лишаться всего этого, а человек, подобный Маэну, может скомкать и выбросить все мои мечты и надежды, точно старый счет в корзину для мусора. — Хочешь сказать, что для тебя это слишком хлопотно? — Что-то вроде этого. — Так почему? — взвился Шиндо. — Почему ты не сказал об этом вчера? Зачем отправил меня в театр? Ты же еще тогда решил завязать наши отношения, зачем тогда солгал?! Зачем вообще обманывал меня? — Мне не нужен был скандал, ведь я еще должен был успеть прибраться в доме к появлению моей жены и сына. А скажи я тебе, — Акито вздохнул, — ты закатил бы мне истерику, как ты это сделал сейчас, вчера и она могла бы продлиться невесть сколько времени. — Мразь! — прошипел Микаэль и что было мо҆чи ударил Грея по лицу. — Чтоб ты провалился вместе со своей мерзкой семейкой, лживый подонок! Видеть тебя больше не желаю! — Какая экспрессия, — утирая выступившую на губе кровь, ухмыльнулся Грей. — Сожалею, что так получилось. Это правда. Ты в самом деле мне нравился, Микаэль Шиндо. — Да пошел ты! — бросил Микаэль и развернулся уходить, но прежде чем уйти, он обратился к женщине, возвратившейся, дабы забрать другие вещи из машины, а заодно справиться у мужа, почему он не возвращается и что за крики раздаются, ведь они пугают ребенка. — Простите, мадам, Вам наверно любопытно, кто я такой и что здесь делаю, — с ироничной вежливость проговорил Микаэль, отвечая на недоуменный, вопросительный взгляд женщины. — С прискорбием сообщаю Вам, Ваш супруг спал со мной, пока вы там в поте лица решали его архиважные проблемы. Но видимо, они были не настолько важными для него лично, раз он мог развлекаться со мной днями и ночами напролет. Дам совет, держите своего сына подальше от него, он гей, а еще и педофил, и Вам стоило бы относится к нему повнимательнее. Я — далеко не первый случай его супружеской измены и лжи. Au revoir! — Что? — воскликнула удивленная женщина и в ужасе посмотрела на своего супруга. Микаэль, завершив свою месть этой фразой, быстро зашагал прочь, не желая быть свидетелем дальнейших разборок супружеской четы. К тому же при виде этого человека в его душе разгоралось такое презрение и отвращение, что даже сама мысль о том, что они находятся на одной земле вызывала приступ дурноты и тошноты. В тоже время сердце разрывалось на тысячи лоскутов, все естество снедали муки боли и предательства. Внутри будто что-то надорвалось. Пустота заполнила душу, сменив первое негодование. Окутанный тьмой и холодом, Микаэль чувствовал себя слабым, уязвимым и до жути несчастным. Было впечатление, что его тело разорвало и теперь душа — живая, трепещущая — проглядывает сквозь плоть, остро ощущая все порывы ледяного ветра и нет никого, кто бы мог закрыть эту страшную рану, спрятав обратно мечущуюся от боли душу. — Эй, малыш, — вешается на плечо рука и в нос ударяет мерзкий, едкий запах дешевого пойла. — Я, кажись, видел тебя недавно. В районе развлечений. Да-да, ты выходил из театра в сопровождении какого-то мужика. Солидный на вид был этот провожатый. — Хватит, — обрывает его Микаэль, ибо какие-либо упоминания о Грее отдаются в его сознании свежей раной. — Прости, прости, кажется я лезу не в свои дела. Тогда, как насчет компенсировать мою неделикатность предложением хорошей выпивки? Гнусавый голос раздражает и режет слух. Хочется послать все и всех к чертям, но удушающая боль горит в каждой клеточке. Выть, кричать… Да только кто услышит твой отчаянный крик? Кто поймет, как глубоко ранит тебя этот мир? Кто согреет и залечит раны, укроет от бурь и ненастий? Кто? В этом проклятом мире нет никого, на кого можно положиться. Тот, на кого ты должен надеяться — это ты сам. Не ждать помощи, а самому прокладывать себе путь к свету. Делать все возможное, чтобы очиститься от скверны продажного мира и окунуться в счастье и утехи. — Идем… — глухо отвечает юный актер, уже как пять минут ведомый нетрезвым субъектом к месту их попойки, где к ним присоединяются еще несколько человек, а далее компания перемещается в любовное гнездышко, где Микаэль с головой окунается в оргию и всяческие иные распутства, дабы только забыть обо всем, что происходило с ним последние два часа назад. И так вплоть до самого утра, напрочь позабыв о репетиции.

***

— ГДЕ ОН?! — устоявшуюся утреннюю тишину разрывает грозный крик, от которого даже стекла дребезжат в рамах. Искривленное негодованием, красное лицо со вздутыми, пульсирующими желваками на висках производит определенное впечатление на молодого человека, доставившего утром плохие известия. — Господин директор! — Ферид Батори пытается дать разъяснения, но ему не дают на это времени. Услыхав об отсутствии главной примы, пропустившей вчера репетицию и не отчитавшуюся по утру перед ним лично или перед своим наставником, директор театра пришел в неописуемую ярость. — Немедленно разыщите его! Ты понял меня?! Если его не будет, я вам всем головы пооткручиваю! Не только премий лишу, но и жалованья не получите! Где хотите ищите, но чтобы к вечеру мальчишка явился сюда целым и невредимым! — брызжа слюной негодовал пожилой мужчина, и в довершении своего выступления со всей силы ударил тяжелым кулаком по столу, от чего подставка для письменных принадлежностей упала на пол. — Я предупреждал тебя, Батори, если ты проморгаешь его, я с тебя три шкуры спущу! Что ты собираешься мне теперь толковать в свое оправдание?! Что ты мне говорил давеча, мол, у тебя все под контролем, а?! Тогда, черт тебя подери, искать его прикажешь?! — Прошу, господин директор, — и сам уже начиная понемногу выходить из себя, сдержано и учтиво проговорил Ферид, слегка склоняя голову. — Позвольте же объяснить. — Какие к чертям могут быть объяснения, когда он исчез?! — Об этом я пытаюсь Вам сказать, — терпеливо ответил Ферид и видя, что директор наконец решился выслушать его после порции угроз и воплей, продолжал. — Микаэль найден и сейчас находиться в своей комнате. — Что? — глаза директора неестественно расширились. — Ну слава Будде! — с облегченным вздохом он откинулся на спинку своего кресла. — Что же ты сразу мне не сказал? Заставил понервничать! — Я пытался. — Плохо пытался, надо было начинать с этого. — Прошу прощенья, в самом деле, тут целиком и полностью моя вина, — скрепя сердце, проговорил Ферид. — Итак, — поставив локти на стол и сплетя пальцы, мужчина строго поглядел на подчиненного, — Микаэль здесь. Чем он мотивирует свое отсутствие? — Боюсь, в ближайшие часы нам будет сложно об этом узнать… — Постой, — напряжение и волнение появилось в лице директора. — Не хочешь ли ты сказать, что… Вместо ответа Ферид с удрученным видом кивнул. — Черт возьми, — с досадой пристукнул кулаком по столу, мужчина, не в силах более оставаться в кресле, встал и прошелся к окну. — Говорил тебе, глаз с него не спускай, а теперь что? Вот что мне прикажешь делать? Как чувствовал, что вся эта затея мне боком выйдет. Как только узнал о его новом увлечении, так сразу под ложечкой засосало. А теперь… Сведения же подтвердились, он порвал с ним? — Очевидно, да. — Очевидно? — презрительно фыркнул директор. — Мне не интересуют твои домыслы. Мне необходимы конкретные сведения. — Микаэль остался не у дел. Прошлым вечером его видели в ресторане вместе с этим человеком, а после… Иными словами, нынешнее положение Шиндо напрямую свидетельствует о его жестком разрыве с этим бизнесменом. — Где вы его нашли? — сухо спросил директор, не оборачиваясь к Фериду. — Не назвал бы это место обычным для его посещений. Дешевый притон, где собираются всякие забулдыги, ищущие легкой наживы. Вон там, среди этого отрепья он и был обнаружен моим человеком. — Вот ведь безответственный паршивец… — процедил сквозь зубы директор. — Мой человек подоспел как раз вовремя. Еще немного и они бы угробили его. Он был очень слаб, когда его нашли. Едва дышал. Тело его покрывали раны и всяческие элементы насилия. Плюс, по всей видимости отравление местными «элитными» напитками. Пробудь он там еще немного, вероятно, что до утра не протянул бы в этом рассаднике содомии. Только угнетенное душевное состояние толкнуло бы его туда. Иного объяснения нет. — И как он теперь? — с волнением, смешанным со злостью, спросил директор. — Пока не приходил в себя. Лежит, бредит. Врач сказал, что у него сильный жар, вызванный сильными физическими нагрузками и истощенной нервной системой. — Дурак, дурак, какой же дурак… — бормотал мужчина, в чьем мозгу вертелись сейчас самые разные картинки будущности, сопряженные с тяжелым состоянием своего лучшего актера и главного поставщика милости богатого человека. — Как он мог? Зачем же так? Вот ведь малолетний дурень… Как же ты мог так бездумно?.. Как же так?.. Как же так?.. — Хорошо, — внезапно твердо воскликнул он. — Как только придет в себя, тут же дайте мне знать. Приложите все силы, чтобы он поскорее поправился. Сегодняшнее выступление… — он снова погрузился в мрачные, тревожные думы. — Нет. Нет, его ни в коем случае нельзя отменить. Начало сезона. Просто непозволительно допустить такой промах в самом начале. Ах, будь оно все неладно! Что ж от тебя проблем-то столько, несносный, упрямый мальчишка! Высечь бы тебя, как следует, глядишь бы, поумнее вел себя в следующий раз. Так нет же… Если этот старый пес пронюхает, что твориться в театре и непосредственно с его подопечным… Нет. Нет. Исключено. Батори! — оглянувшись и увидев актера, о котором успел забыть, сокрушаясь о несчастьях, сваливающихся ему на голову раз за разом, воскликнул он. — Немедленно иди и разузнай у врача, возможно ли будет сегодня выпустить его на сцену? — Господин директор… Я лично был в комнате Шиндо и видел его своими глазами. Боюсь, что… — Плевать! — негодующе изрыгнул мужчина. — Сам заварил кашу, сам пусть ее и расхлебывает. В следующий раз будет думать своей головой, что позволено, а что категорически запрещено! Пусть врач даст ему какие угодно лекарства, настойки, хоть опиумом его напоите, но чтобы к вечеру он был в форме и смог стоять на сцене. Мы не смеем разочаровать наших дорогих зрителей только потому, что у какого-то мальчишки в голове ветер! Всё ясно?! — Да. — Тогда иди сейчас же! Батори еще раз поклонился и вышел из кабинета. — Будь моя воля, я бы оставил его загнивать в этом притоне, где такому беспринципному отродью самое место, — проговорил себе под нос Ферид, шагая по коридору. — И все-таки любопытно, — усмехнулся он, приложив указательный палец к подбородку, — не забери мы его оттуда, сумел бы он выжить? Если воля крепка и есть неусыпная жажда жизни — так просто такому не умереть, ну, а если же нет… То и спасать такого нет смысла. Рано или поздно он все равно где-нибудь умрет. С трудом, судорожно, он втягивает в легкие воздух. Щеки окрашены нездоровым румянцем. Выбивающиеся из челки пряди прилипают к вспотевшему лбу. Дрогнув, веки с черными, густыми ресницами раскрываются. Совсем немного. В глаза беспощадно ударяет солнечный свет. Морщась, юноша снова прикрывает их на несколько секунд, а затем снова открывает. Холодный, мерзкий пот покрывает все тело. Озноб прошел и теперь есть только неприятное чувство. В голове тяжесть и туман. Мысли бессвязные, путаются. С трудом удается ухватиться хоть за одну ниточку нескончаемого потока бредовых сплетений. — Где я? — проговаривает он, слыша свой собственный голос будто бы издалека и даже пугаясь этого. Впечатление, словно бред, мучивший его полночи, все еще продолжается наяву. И в этой глуши, капкане собственного воспаленного разума, ему слышится чужой голос — знакомый, грубоватый, насмешливый. Он тоже звучит издалека, будто является частью кошмара. — Где-где, в комнате своей любимой, в стенах не менее любимого театра. Хорошо вчера погулял, да? Воспоминаний надолго хватит, коль не загнешься… — Оноэ, — хрипло произносит Мика. — Пить… Я умираю… Прошу, дай мне попить. — Тоже мне няньку нашел. Нахлестался где-то вдрызг, что теперь языком еле ворочает, а я ему должен еще услуги оказывать. Несмотря на возмущение, Микаэль чувствует, как чья-то рука проскальзывает между подушкой и его головой, приподнимает, а после у губ оказывается нечто твердое. Дрожащей рукой, хватаясь за стакан, блондин жадно припадает к краю стакана, поглощая прохладную воду. — Еще… Еще… — молит он, когда с ужасом осознает, что проглотил последнюю каплю. Немного утолив жажду вторым стаканом, Микаэль снова опускается на подушку. Глухой, мученический стон срывается с его губ. Тело невыносимо ломит. Тошнит. Перед глазами цветные бабочки. Болит каждая мышца. Кажется, словно его тело превратилось в одну сплошную рану. Зато есть одно утешение во всей этой физической агонии. От того, что он испытывает телесные муки, он забывает о том, насколько поражена вирусом предательства его душа. — Плохо тебе, да? — присаживаясь рядом на стул и забрасывая ногу на колено другой, насмешливо глядит на юношу Саката. — А тебе скажу, скоро еще хуже будет. Как прознает директор о твоей выходке. Пожалеешь, что тебя там до смерти не затерроризировали. Батори уже к нему с докладом пошел. Сам видел. — Батори? Он что, был здесь? — спрашивает Мика вопреки тому, что его это мало заботит, как и то, как он оказался на утро в театре, хотя засыпал в совершенно другом месте. — Ага, с самого утра околачивается. — Не думал я, что он осмелиться войти, — дрожащая слабая улыбка скользит по бледным губам, делая мертвенно белое, чуть сероватое лицо с темными тенями под глазами, испещренное ссадинами, неестественным и пугающим. — Сегодня выдался особый случай, — хмыкает Оное. — Тут все уже на ушах стоят. Только об этом и трепятся. — Все знают?! — с ужасом выдыхает Микаэль, резко подымаясь на постели, но тут же со стоном падая обратно и закашливаясь от подступившей к горлу рвоты. — Скорее, скорее… — зажимая рот руками и заходясь приступами тошноты, стонет он. — Твою мать, чтоб тебя! — скрежещет зубами Саката и, хватая небольшой железный тазик из-под кровати больного, протягивает его Микаэлю, и как раз вовремя, ибо того начинает безжалостно тошнить. Опустошив желудок, чувствуя, как вместе с его содержимым из тела ушли последние остатки сил, Микаэль распростерся на простыне точно тряпичная кукла. Стоило выйти отравляющему веществу из тела, как мгновенно он почувствовал себя лучше, хотя до этого казалось, еще чуть-чуть и смерть настигнет его. Лежа на правом боку, Шиндо тяжело дышал, закрыв глаза. — Чего вскакиваешь, да еще так резко? Ляжь и лежи смирно, — возвращаясь из маленькой ванной комнаты с пустым тазом, недовольно бурчит Саката, которому роль санитара радости никакой не приносит. Он всего-то зашел поглядеть, что делается в комнате любовника, как ему поручили следить за Микой и в случае чего срочно звать доктора. — Скажи, скажи, Оноэ, все знают о том, что со мной произошло? — тревожно проговаривает Микаэль, чье лицо принимает более-менее приемлемый оттенок. Боже, как не хочется, чтоб об этом узнали другие. Это же сплошной смех, подколы и издевки. Особенно не упустит своего шанса поглумиться Лилиас. — Да откуда же? — усмехается Оноэ, возвращаясь на свое место на стуле. — Поди ты еще не успел нас всех просветить, где это и за что тебя так чудно и виртуозно отделали, что на утро еле живого в комнату доставили. Подробностей никому не разглашали, известен только факт твоего тяжелого состояния. К тому же, Батори и наш врач сообщили всем, что ты просто переохладился и тебе нужно отлежаться. Ха! Переохладился. Хотел бы я знать, где это ты так удачно прикорнул, что такой макияж безупречный, — он коснулся щеки Мики, где красовалось темное пятно от удара. — А говорил я тебе, что игры эти до добра не доведут. Вот что теперь будешь делать? Хорошо еще, что кости да зубы целы. Ума не приложу, что там было. — Хватит читать мне проповеди, без тебя тошно, — нахмурился Мика и, чтобы не видеть перед собой лица Оноэ, развернулся на другой бок, что далось довольно тяжело из-за болей в теле. Однако облегчение от того, что никто не знает деталей его прошлой ночи и уж тем более причины, по которой он позволил себе такое развлечение, быстро распространилось в душе. — Тошно тебе не от моих речей, а от того, что с похмелья, и еще кое от чего, — криво усмехнулся Саката. — Сколько вас там было? — Не знаю, я не считал… — закрыл глаза Микаэль, поскольку свет все еще колол белки. — И ты что же один за всех отдувался? — Нет. Там было еще двое парней. Я плохо помню, что происходило. Помню лишь, что в какой-то момент мне все это насточертело и я попытался сбежать. — Ааа, — протянул Саката. — Тогда понятно, вот откуда следы побоев. А я все гадаю, что ж такого у вас там могло случиться. Слишком нестандартный набор отметин для шумной оргии. А в общем забавно, — хмыкнул он. — Даже не помнишь, кто трахал тебя нынче ночью, да?.. Теряешь марку, Шиндо, скоро скатишься до бомжей. Им тоже ласки и молодого тела хочется, уже не меньшей, чем этой дешевой, пьяной швали. — Замолчи! — Микаэль уткнулся лицом в подушку, сжав ее кончик в кулаке. — Не хочу ничего слышать! Особенно твои пошлые подколы. — Ишь ты, какой чувствительный выискался. Смешно слушать, как тот, кого жарили всю ночь напролет, кто чуть не подох от перепоя и перетраха, на утро невинной девицей прикидывается, боящейся услыхать скабрезное словцо в свой адрес. Какие уж тут подколы! — без капли насмешки проговорил Оноэ и выпрямился. — Довести себя до такого состояния… Понятия не имею, чё там у тебя случилось, меня это не касается, но такое, даже для тебя уже чересчур… С этими словами он вышел, повинуясь собственной прихоти и не думая о том, что в его отсутствие партнеру может снова потребоваться помощь, так как он еще не пришел в норму. Микаэль слышал все до последнего слова и, когда Саката покинул комнату, оторвал лицо от подушки и устремил его в сторону двери. «Что это значит? — недоумение отражалось в его глазах. — Неужели в его словах звучало… презрение? Он презирает меня за то, что я сделал? Этот наглый урод, который сам слово «мораль» только сегодня выучил, смеет с таким пренебрежением отзываться обо мне?!» — И плевать! — выдохнул Мика, снова опускаясь на подушку. — Какое мне дело, что обо мне думает этот ничтожный кретин. Какое там презрение, скорее злится, что я снова оставил его в дураках, а он не может поквитаться со мной за это прямо сейчас, боясь, что, если мое состояние ухудшится, ему влетит. Я хотел забыться, только и всего… Если он откажется от меня после случившегося, так тому и быть. Даже лучше. Он все равно мне надоел… Надоел… Все надоели… Все, безоговорочно, жалкие лжецы… Всхлипывал он, уткнувшись в подушку, чувствуя, как вроде бы утихшая в груди боль снова начала оживать и лизать своим жгучим языком внутренности. — Убирайтесь… Убирайтесь все… Никого не желаю больше видеть. Никого. Пропадите все пропадом! Ничтожные, жалкие… Ненавижу вас всех… Переговорив с врачом, озвучив ему приказание директора — при этом доктор смог только осуждающе покачать головой, не вступая в длительные дискуссии по отстаиванию своего профессионального взгляда на этот счет, зная нрав их начальника, — Ферид, дабы слегка привести нервы в порядок после нескольких часов напряженного состояния, набросив на плечи серый, вязанный кардиган, вышел из своего кабинета на балкон. Порывы утреннего ветра трепали серебристые волосы. Пряди навязчиво лезли на лицо и мешали, резкие потоки воздуха холодили кожу, вонзаясь в нее тонкими иглами, однако, не обращая внимания на мелкие неудобства, Ферид продолжал начатый буквально секунду назад разговор по телефону, устремив глубокий, величественный взгляд в сторону горизонта. — Как дела? — осведомился мягкий мужской голос из динамика. — Буря оказалась не столь разрушительной? — Разрушения удалось вовремя предотвратить, — с легкой усмешкой ответил Батори. — К слову, должен сказать тебе спасибо. — Мне? За что? Я ведь не имею к этому отношения. — Ты лично, пожалуй…. Однако именно один из твоих клевретов оказался случайным гостем на одной приватной вечеринке, где в то время пребывал наш подопечный. И только благодаря его верности своему хозяину, точному исполнению его указаний, он, увидав опасную ситуацию, тотчас поспешил как можно скорее забрать оттуда того, кто для многих представляет собой большую ценность именно как дышащее, неповрежденное тело. — Значит, твоим желанием является, чтобы я передал благодарностью этому смельчаку? — Ши, — строго заговорил Батори. — Я ведь кажется говорил тебе, что не нуждаюсь в дополнительных ищейках. Легкий смешок, а затем вздох. — А я было подумал, что ты намерен держаться в шутливой, благодарной манере и дальше. Стоило заметить присутствующий в твоих фразах намек на мое участие в этом деле и иронию. Однако ты должен знать, я в самом деле никого не посылал следить за парнем. Это только совпадение. — Я нисколько не сомневаюсь. Только… Остается понятным одно — он знал Шиндо в лицо и, почуяв для него опасность, тут же поспешил увести его от нее. — И что? Порой непринужденность и спокойствие Доджи доводили до бешенства. Правда, чтобы вывести из мирного состояния кого-то вроде лучшего исполнителя мужских ролей, требовалось чуть больше времени и куда больше сноровки. — По-твоему, он запомнил Шиндо в лицо и забрал его оттуда просто так? По своей собственной инициативе? Зачем? — не дожидаясь ответа, строго спросил Ферид. — Я же не одобрил решение о твоем вмешательстве. — Считай, это мой маленький подарок тебе. Пусть ты отказался принять его, я все же взял на себя смелость вручить тебе его. В знак моей дружбы и признательности. — Ты невыносим. Начинаешь действовать мне на нервы. — Мой дорогой друг, неужели ты предпочел бы сегодня кровавую схватку с вашим недалеким и алчным директором, весьма справедливо наехавшим бы на тебя за то, что ты упустил ваше главное достояние, позволив ему зачахнуть в низкосортной тусовке, моему скромному вмешательству в свои дела? — Те прекрасно знаешь, почему я был против. Не нужно теперь выставлять себя благодетелем, спасшим мою шею от петли. Так или иначе, ты влез не в свою юрисдикцию… — Ферид замолчал, а потом продолжил уже менее строгим тоном, — чем несомненно оказал мне услугу. Я признателен тебе за это. — Рад услышать, что хоть чем-то был тебе полезен, — в голосе чувствовалась улыбка. — Надеюсь, мальчишка ни о чем не догадался? — поинтересовался Батори снова напустив серьезность и хладнокровие. — О, ни в коем случае. По словам моего человека, если он вообще мог о чем-то думать в тот момент, когда его обнаружили, уже за счастье. В том его состоянии запомнить или узнать лица… — Шикама усмехнулся. — Это очень хорошо. Не хотел бы, чтобы он узнал о том, что его начали преследовать еще и люди со стороны. — Могу тебя заверить, что и я не пылаю желанием ввязываться в это дело. Следить за каким-то юнцом… Не входит в круг моих привычный и любимых развлечений. Я стараюсь лишь ради тебя. — Звучит лестно, Ши. Но знай, я не оправдываю такие жертвы, ради чего бы они не были принесены. Если ты прекратишь своевольничать, я лишь вздохну спокойней. — Не переносишь чувствовать себя обязанным? — А должен? — Я делаю это из своих личных побуждений. Как твой лучший друг, я не смею просить что-либо взамен. Неужели я еще должен объяснять тебе свою позицию? — это явно веселило Доджи. Он говорил легко и непринужденно. — Ты же знаешь меня, как никто другой. — Не нужно, Ши. — Ферид закрыл глаза. — Я бы не допустил мысли, что ты начнешь выдвигать мне требования. Я ценю твою дружескую заботу и понимаю, чего тебе стоит идти против своих убеждений, оказывая мне такого рода услуги. От этого твой вклад становится в несколько раз ценнее. — Рад, что ты все видишь в правильном ключе. Ферид… — Да? — Когда всё утрясется я хочу встретиться с тобой. Отсутствие вопроса, твердо звучавшее желание в этом предложении звучали довольно неучтиво. Только на правах давней дружбы можно было позволить себе подобное обращение к этому актеру театра. Ферид позволил себе снисходительную улыбку по отношению к тому, кто представлял собой выходца из особого сословия людей, вобравшего в себя все яркие, исполненные достоинства качества этой своеобразной касты. — Боюсь, до финальной стадии еще долго, — ответил Ферид предчувствуя неладное. — Если мне удастся сегодня вырваться, я отобедаю с тобой. Два часа пополудни, в нашем месте. — Я непременно буду к этому времени.

***

Микаэль по-прежнему оставался в постели. Не видя особого смысла в том, чтобы подняться, да и не чувствуя для этого достаточного количества сил, он предавался тому подавленному и разбитому состоянию человека, чье тело не переставая напоминало ему о пережитой ночи, вновь и вновь поднимая волны тупой боли при малейшем движении; чья душа вновь познала опыт быть униженной, преданной и отвергнутой. Иллюзии рассыпались еще вчера, но их хрустальные осколки сегодня только глубже врезались в кожу. Мозг отказывался думать. Должно быть, срабатывал защитный механизм от всяческих мыслей, влекущих злость, ярость и прочие бурные негативные эмоции, которые доведут и без того истерзанную психику до исступления. Нет. Микаэль ни о чем не думал. Лишь перед его мысленным взором проносились эпизоды последних недель, каждый день коих был связан с Греем. Их первая встреча. То, как он очнулся в чужом доме, не испугался хозяина, а наоборот заинтересовался им с самого начала. Неподдающееся описанию влечение, вспыхнувшее в мозгу при одном лишь взгляде на незнакомца, отвечающего ему таким же пылким взглядом. А затем… появление у его дома. Сомнения в душе, но на деле упорство и нежелание упустить свой шанс. Принятие его Греем, а потом… Потом… Ох, сколько же сладостных часов провели они в объятиях друг друга. И не счесть. Любовь, подобная урагану, сметающему все на своем пути, — просто невообразимая лавина ощущений. Только все это пустые грезы. Появляясь в сознании, эти картинки находятся словно в ореоле ярчайшего света, согревающего и ласкового, но затем их поглощает беспросветный, холодный мрак. Все, все было ложью. Все разбилось о банальный страх столкновения с богатым стариком. — Это конец… — зажмурившись, прошептал Микаэль. — Конец всем иллюзиям… « Если даже он… Если даже Грей Акито испугался и отступил… Кто? Кто тогда не побоится? Я навсегда останусь пленником здесь… Нет. Хуже. Я навсегда останусь… Какой же дурак. — Тихий смех самоиронии слетает с губ. — Я же все знал, все прекрасно знал с самого начала, смеялся над глупцами, позволяющими себе влюбленности, но понадеялся, понадеялся, как последний простак! Неужели мало мне было Эрнеста? Я снова попался на эту удочку. Снова допустил ошибку… И то, что я сейчас лежу и мучаюсь, только наказание мне за глупость и наивность» Он открывает глаза и безжизненно глядит в потолок. «Почему? Нам ведь так хорошо было вместе? Неужели ты сможешь взять и забыть те мгновения, что мы провели друг с другом? Неужели твой страх лишиться влияния важнее того, что тебе близко и дорого? Жена… Да ты никогда ее не любил и не будешь любить. Она для тебя что-то вроде ширмы, за которой ты прячешь свои истинные наклонности. Только теперь, — злорадная усмешка промелькнула на губах юноши, стремящегося хоть в чем-то почувствовать облегчение, — твоя ширма скорее всего уйдет от тебя. Будет только за счастье, если она, уходя, не растрезвонит о твоих секретиках посторонним. Это значительно бы подпортило твое положение в обществе, как собственно и лишение некоторого имущества, которое эта дамочка наверняка не преминет отсудить у тебя. Она не выглядит той, которая, блаженно поглядев в небеса, сложит руки в молитвенном жесте и, желая тебе добра, уйдет по-христиански, ничего не потребовав» — И все же… — даже мысль о том, что Грей понесет серьезные убытки, как моральные, так и материальные, после развода с женой, не облегчили душу Шиндо. Она продолжала кровоточить, невзирая ни на что. Именно в таком состоянии увидел его Саката, возвратившийся обратно. Только теперь Мике было безразлично его появление. Он лежал, окунувшись в свой мир, и не желал обращать внимание на мирское. — Доктор заходил? — сухо осведомился Оноэ. — Минут десять, как вышел. А ты что же, — Микаэль ехидно прищурился, появление любовника словно придало ему сил, — глазами смотреть совсем разучился? Не видишь уже его профессионального вмешательства? — Намекаешь на заново перевязанные раны? Заметил-заметил, — в его усмешке таилось что-то зловещее, на что Мика сразу обратил внимание. Саката размерено прошелся по спальне, а затем опустился на стул. — Что это ты здесь круги наматываешь? Если есть что сказать — говори, а нет — убирайся. Я не хочу никого видеть. — Да-а, не прошло и получаса, как тебе стало заметно полегче, — криво усмехнулся Саката. — Пользуешься положением больного и грубишь. В этом весь ты. Да только ты меня знаешь, перегнешь палку и никакие ссадины не помешают мне наставить тебе новых. Шиндо заскрежетал зубами, но смолчал. — Вижу, лекарство подействовало. Ты взбодрился. — Тебе-то что? — хмуро взглянул на него Мика. — Мне ничего, а вот ты уже слыхал новость? — Что? Какую еще новость? — Выступаешь ты сегодня, — особенно сладко и мягко проговорил Оноэ. — То же мне новость, — фыркнул Микаэль и попытался подняться на постели. Несмотря на воздействие препарата, Шиндо, шипя от остаточной боли, с трудом поднялся и сел. Он изо всех сил старался скрыть свое истинное состояние от глаз партнера. — Ты не понял, — усмехнулся Оноэ, скрещивая на груди руки. — Ты сегодня выступаешь. Сегодня вечером. — Не доставай меня. — Начальство решило, что твоя выходка вышла за рамки всего, чего только можно, и не желает идти тебе навстречу. Так что выйдешь сегодня как миленький и будешь ублажать зрителей. Не считают они нужным давать тебе выходной. Вон и врачу нашему строго-настрого приказали какими угодно средствами тебя сегодня на ноги поднять, дабы ты программу исполнил в лучшем виде. Не завидую я тебе, после такого, да на сцену… — Я и сам не собирался брать никакого перерыва! — буркнул Мика, спуская босые ноги на пол и выпрямляясь. Его слегка качнуло, но он удержался и, обернувшись одеялом, поплелся к столу, где Оноэ оставил стакан с водой. «Ничего удивительного, что они так решили. Раньше поблажек тоже не было, даже с температурой приходилось выходить, так с чего бы вдруг сейчас мне была бы оказана такая милость? Смешно. А этому лишь бы поиздеваться. Наверняка, хочет видеть мою реакцию, как я испугаюсь или расстроюсь… Не дождешься, болван! Я прекрасно знаю, что к чему, и не позволю себе пасть ниже, чем уже есть! Не стану я убиваться перед тобой, доставляя тебе тем самым удовольствие» — Ого, а то, что ты на ногах своих еле держишься, тебя не смущает? — воскликнул Саката. — Глупости. Я в превосходной форме. Подумаешь, немного перепил. Не страшно, — беря стакан и осушая его до капли, ответил Шиндо. — Я выходил на сцену и в худшем состоянии. — А ты не переоцениваешь свои возможности? — насмешливо бросил Саката, оглядывая хрупкую фигурку Микаэля. Он понимал, что Микаэль блефует и нарочно ведет себя столь вызывающе, чтобы он, Саката, не прознал о том, что его терзает что-то. — Заткнись уже. Я сказал, что буду выступать, и точка, — раздраженно проговорил Мика. — Какая похвальная самоотверженность. Уверен, тебе это зачтется начальством. Может, премию какую выдадут по окончании сезона. — Плевать я хотел на их поощрения. Не для них стараюсь, — буркнул Мика и все также, закутанный в одеяло, вышел из комнаты. — Хм… А для кого же тогда? — хмыкнул себе под нос Саката, когда остался один. Преисполненный решимости, подталкиваемый чувством апатичности по отношению к разумным доводам, ведомый не долгом перед начальством и зрителями, а своим личным, снедаемый болезнью пожравшей целиком его сердце, Микаэль вышел в этот вечер на слепящую огнями сцену и был настолько неотразим, что в этот вечер никто не посмел хоть на секунду отвести от него взгляда. Вся сила испытанных накануне чувств, вся боль потери, разочарование, крушение всех надежд отразились в неистовом танце. Буйном и неукротимом, как весенний ветер, мрачном и торжественном, как надвигающаяся черная буря, несущая разрушения миру, яростном и необузданном, как дикий мустанг, вскормленный с рождения величественной прерией, воспитуемый криком хищных птиц, за которыми стремился угнаться в сумасшедшей гонке на скорость. Серебристый голос звучал на надрыве. Интонации, непередаваемые переливы дрожащего юношеского сопрано звучали столь гармонично в общей симфонии музыки, что проникали в самое сердце и порой казалось, что звучит нечеловеческий голос. Лишь нечто, не принадлежащее этому миру, способно издавать такие чистые, исполненные глубочайших душевных терзаний звуки. Словно один из ангелов небесного хора спустился на землю и теперь изливал этот чарующий звук в уши людей, еще недостойных познать и неготовых понять столь щедрый дар свыше, которым их по неведомой причине удостоили. — Это потрясающе, — Юичиро не отрывал взгляда от Микаэля, ловил и жадно впитывал каждое его движение. В то время, как театральная прима носилась по сцене, не видя никого, кроме своих коллег. «Игра, наполненная огненной страстью, яростью, красотой, непередаваемой палитрой эмоций, столь сильных, что порой у меня перехватывает дыхание. Я до сих пор не могу поверить, что играющим так, может быть человек, да еще и ты… Парень младше меня… Не знаю, как много ты пережил, но поистине заслуживаешь звание гения и мастера. И все-таки… — Юичиро, пристально следивший за ходом постановки, не может упустить из виду одну важную деталь. — Плененный красотой твоего завораживающего выступления, я не могу не волноваться. Волнение вполне естественно, когда ты наблюдаешь за чем-то подобным. Но это вовсе не то эйфорическое волнение от полета души. Нет. В твоем танце я вижу нечто иное. И это нечто пугает и настораживает меня. Это ненормально. Я вижу, я чувствую… — он сжимает на груди пиджак. — С тобой что-то происходит. Что-то неладное. Оно будто бы сжигает тебя изнутри, оттого ты столь прекрасен сегодня. Я не знаю, что это, но мне страшно» Микаэль кружит по сцене. Остается всего каких-нибудь двадцать минут до того, как завершится на сегодня его выступление и его сменит белый лев. Зрители в неописуемом восторге. Такого еще не бывало за время показа спектакля. И лишь один Юичиро считает минуты до завершения выступления. «Прошу, уходи. Ты не должен больше находиться на сцене», — с мольбой мысленно взывает он к актеру, который будто бы обезумел и все больше и больше распаляется под конец выступления. Даже коллеги отмечают что-то странное в поведение юноши. Слишком напористо, слишком экстравагантно для среднестатистического спектакля. Но никто не решается остановить вошедшую в какое-то страстное безумие приму. Ибо ее взгляд настолько безумен, настолько затуманен дымкой эйфорического экстаза, что впечатление, если вдруг попробовать хотя бы коснуться этой завесы, тогда то, что скрывается за ней, просто разорвет тебя на куски. Поэтому все актеры помалкивают, продолжая исполнять свои посредственные действия, никак не сочетающиеся с манерой примы. «Услышь меня, — весь дрожа от ужаса, стонет Юичиро, подаваясь вперед, когда буквально в шаге от него, проносится Шиндо в своем воздушном одеянии. — Ты уже на пределе. Даже со своего места я чувствую, как тебя лихорадит. Твой мутный взор. Уверен, ты даже не видишь ничего перед собой! Прошу, остановись. Остановись, пока не поздно!» Испуганный взгляд мечется по сторонам. «Кто-нибудь, умоляю, прекратите это безумие. Прекратите или он погибнет. Кто-нибудь, остановите выступление! Спасите его! Неужели никто ничего не замечает? Вы убиваете его! Остановитесь! Замолчите! Просто остановите выступление!» И тут, когда разум Юичиро уже почти доведен до исступления, Микаэль неожиданно останавливается. В одну секунду весь запал, вся энергия переполнявшие его ранее будто бы истощились по одному щелчку пальцев. Юичиро оцепенел. Весь дрожа от страха и волнения, он вперил взгляд в актера, стоявшего на сцене с опущенной головой. Зал затих. Все взоры были нацелены на Микаэля. — Что это? — в ужасе спрашивал себя Амане. — Почему вдруг все закончилось? Неужели?! Спасительная мысль пришла на помощь отупевшему за последние полчаса напряженной слежки за Шиндо мозгу. — Слава богу, слава богу, смена ролей, — бормотал Юичиро слова, будто зазубренную мантру. Он был невероятно счастлив, что все закончилось и Мика наконец может удалиться отдыхать. Тем временем, Микаэль, завершив свою партию на сегодня, развернулся и медленно зашагал к кулисе. — Уф, — с облегчение выдохнул Амане и откинулся на спинку кресла, впервые расслабившись. — Ты потрясающий, эта твоя игра… Я так перепугался, мне показалось, что тебе плохо, но видимо это одна из твоих актерских уловок. Ты безумец, Микаэль Шиндо. Изматывать себя до такой степени, так выкладываться, а потом, как только все завершиться просто взять и сбросить с себя все наносное, точно плащ с плеч, и возвратиться в свое привычное состояние. Это удивительный талант… Приятная расслабленность завладела Амане после длительного пребывания в напряжении. Он, полуприкрыв веки, с легкой улыбкой на губах наблюдал за тем, как покидает сцену Микаэль. Он уже не надеялся, что тот обратит взгляд в зал. Юу привык к тому, что приму не интересуют люди, пришедшие посмотреть на нее. Но он заблуждался. В этот вечер взор Микаэля не обращался к зрителям вовсе не по тем причинам, что обычно. И покидая сцену, он не глядел в зал не потому, что не желал видеть похотливые, жаждущие лица. Он не смотрел туда потому, что знал — там никого нет. Зал пуст для него и осознание этой страшной, незыблемой истины словно кипятком обдавало его разум. Словно пропускало тысячевольтовые разряды по телу, заставляя его биться в вечных конвульсиях, заглушая постоянные сигналы о боли, пытавшиеся проникнуть в опьяненный мозг. Таким образом, завершив последние движения на сегодня, он остановился, но его сердце продолжало неистово стучать, набатом отбиваясь в висках. Дыхание никак не желало успокаиваться. Кровь пульсировала, с немыслимой силой проносясь по венам. Он задыхался от прилива эмоций, от жуткой усталости, от всепоглощающего жара, охватившего его разгоряченное танцем тело. И лишь одна мысль конвульсивно стучала в голове, преследуя сознание точно тень. Акито. Его больше нет. Мы больше никогда, никогда не будем вместе. Шаг. Еще шаг. Ноги дрожат. Колени подгибаются. Все тело словно немеет. Перед глазами черным-черно. Он не видит, куда идет. Сознание затуманивается. Сердце стучит так, будто сейчас вот-вот выпрыгнет из груди. Неприятные волны идут от него по всему телу, собираясь в голове. Каждое следующее движение дается с невыносимым трудом, тело словно коченеет. А в мыслях звучит одно и тоже: «Акито. Его нет. Он бросил меня. Он не вернется.» Еще один шаг и ноги подгибаются. Окунаясь в черный омут беспамятства, Микаэль напоследок слышит испуганный возглас десятков голосов, пронесшихся по залу. Но на этом все. Наступает полнейший мрак и густая, душащая тишина. За поведением уходящего со сцены актера наблюдало множество глаз, ибо именно прима влекла сюда зрителей, а не само выступление. В толпе ощутилось напряжение. Каждый вдруг открыл для себя несколько странное движение актера. Он двигался, будто ослеп, наощупь, шатаясь, едва волоча ноги, хотя до этого его нельзя было упрекнуть в дискоординации. Но теперь творилось нечто непонятное, что заставило даже сотрудников театра, наблюдающих за выступление из-за кулис, напрячься. Никто не смел вмешаться, предполагая лучшее и лишь пристально наблюдали за тем, как уходит юный актер. Как вдруг, потеряв равновесие, — зал испуганно ахнул, совершенно не ожидая, такого завершения, — оступившись, юноша упал со сцены. Случившееся оборвало спектакль. Ведь, кто мог бы уже обратить внимание на пьесу, когда произошло такое! Все уже смотрели не на сцену, а туда, где произошло падение. Те, кто сидели в первых рядах, повскакивали со своих мест и ринулись поближе, те, кто сидел дальше и уже не мог приблизиться и удовлетворить свое любопытство, просто стояли, стараясь заглянуть за спины других. — Что с ним? — Он не умер? — Потерял сознание, прямо во время вступления! Бедный мальчик! — Какой ужас. Быстрее. Вызовите скорую! — Ему нужна срочная помощь! Из-за кулис выбежали сотрудники театра. Среди них был и Батори. Взволнованный и белый, как стена, он, расталкивая толпу с такой силой, наличие которой трудно заподозрить в столько деликатном теле, одним из первых протиснулся в середину. И там, среди всей этой шумихи и бесполезной трескотни, не без удивления увидал молодого человека, сидящего на полу, с ужасом и любовью, запечатлевшимся в его изумрудных глазах, глядящего в мертвенно-бледное лицо юноши, покоящегося у него на руках и которого, успев подхватить во время падения, теперь прижимал к себе так, словно боялся, что если отпустит, то случится что-то непоправимое. Сцена была поистине впечатляющей — словно два ангела очутились перед взорами толпы. Один держал другого в своих объятиях, так нежно и трепетно, позабыв о бушующих со всех сторон ненастьях, сосредоточив все свое внимание лишь на своей драгоценной ноше, что можно было невооруженным глазом ощутить силу любви и привязки, испытываемую им к своему несчастному, потерпевшему постыдное фиаско брату, — истерзанному, в рваной одежде, высмеянному и подвергнутому жестокой пытке публично, чье хрупкое тело, чьи источающие алую кровь раны он как мог старался теперь укрыть от досужих, порочных глаз остатками своих некогда мощных белых крыльев, забранных людьми гораздо раньше. Во время падения парик сполз с головы актера и теперь из-под иссиня-черных волос, выбивались живые золотистые локоны. Веки были плотно сомкнуты в то время, как из приоткрытых губ, доносились слабые едва различимые в общем гуле голосов слова. — Акито… Акито… Люблю тебя…