***
Страх и горе, что жили в ней неотступно со дня казни отца, сплелись в этот день особенно плотно и осели в желудке тянущей тяжестью. Санса впивалась ногтями в ладонь, чтобы не задремать и не оказаться снова потерянной среди серой мглы, где ждал ее Илин Пейн, но в то же время хотела уснуть, чтобы мысли ее не обратились к Брану и Рикону. Она старалась представить их счастливыми: вспомнить, как смеялся Рикон, когда Лохматик облизывал ему щеки, как сияли глаза Брана, когда он свешивался вдруг с дерева вниз головой, пугая их с Джейни… но вместо этого на ум шло другое: опухшее от слез лицо одного, когда они с отцом и Арьей уезжали из дома, и неправильная, перекошенная фигура другого, скрытая одеялом. С этими воспоминаниями ничего теперь нельзя сделать — не получится заменить их новыми: она уже никогда не увидит, как подрос Рикон, и никогда не похвалит Брана за то, как ловко он держится в седле. Тоска жгла ей грудь и жалила горло, когда она думала об этом; Санса считала, что все слезы вышли у нее ночью, но, конечно, ошиблась. Она плакала беззвучно, украдкой, чтобы Пес не заметил и не разозлился на нее, однако он, кажется, не обращал на ее слезы внимания… или только делал вид: расплакавшись в очередной раз, Санса почувствовала, как огромная рука, покоившаяся на спине, прижала ее сильнее, так, что грубая шерсть дублета заколола мокрую щеку, и теплая ладонь проскользила вдоль лопаток, напомнив ей, как она гладила Леди. Она обмерла — но жгучий ком в горле вдруг начал растворяться, и слезы пошли легче, не пытаясь больше удушить; Санса прижалась к твердому плечу и заплакала, уже не таясь. Была это случайность или Сандор Клиган в самом деле пытался утешить ее? Она не знала; но весь день, несмотря на мрачный вид, он почти не раздражался и не насмехался над ней, и только во время одной из остановок заставил ее все же съесть яблоко и сыр и еще толстый ломоть хлеба, напомнив про утреннее обещание. Вечером, разбирая полегчавший мешок с припасами, Санса пожалела о каждом куске, подумав, что ей стоило ограничиться яблоком: еды осталось совсем мало. Она побоялась сказать об этом Псу, но он, конечно, увидел и сам. — Что, в Гавани кормили получше, а? — глаза у него были невеселые, но все-таки не злые. — Стоило почистить кладовую перед отъездом — король уж не обеднел бы, — он заметил, как она разломила надвое сухарь, и предупредил: — Не вздумай, пташка. Ешь как следует и не смей мне лгать, что не голодна. До Дола на этом все равно не протянуть, сколько ни экономь, — свет костра на мгновение исказил его шрамы, и рот зловеще скривился. — Хоть здесь хренов Бес ничего пожечь не успел, паскуда. — Значит, мы едем в Дол? — отважилась уточнить у него Санса. Она знала, что там есть порт: может, Пес решил сесть на корабль до Белой Гавани и добраться потом до Риверрана с севера? — Придется заглянуть ненадолго, — сказал Пес задумчиво. — Неплохо б только тебя перед этим приодеть как твою сестрицу — может, сойдешь за парнишку хоть издали. Санса в ужасе ахнула, и он рассмеялся; ей осталось только надеяться, что это и впрямь было шуткой. — О ней вы ничего не знаете? — робея, спросила она, когда его смех утих. — Я… я хочу сказать, что про Брана и… — в горле пересохло, и Санса умолкла, боясь, что снова заплачет. — Нет. О ней — нет. — А… Джейни? — спросила она с надеждой. Пес нахмурился. — Кто? — Дочка нашего стюарда. Джейни. Она… Вы... вы сломали дверь в ее комнату тогда, в Башне Десницы, — пальцы обледенели от одного только воспоминания, и она поспешно растерла руки. — А, — он все еще выглядел озадаченным. — Нет, пташка. Мне, знаешь ли, не докладывали, — по его лицу пробежала тень, скрыв шрамы на мгновение, и глаза блеснули как-то странно. Не стоило спрашивать у него так много: он не стал бы скрывать от нее, если бы знал, — сказал же про братьев. — Я понимаю. Пожалуйста, простите мое любопытство, — она торопливо перебралась на свое место, повозилась немного, устраиваясь удобнее. Тонкая ткань платья не защищала от холода, и пришлось скрутиться чуть ли не вдвое, чтобы уместиться под плащом, но ветер, гулявший у самой земли, все равно кусал шею. — Доброй вам ночи. Слезы не пришли в этот раз — застыли где-то в груди — и кошмары тоже затерялись среди темноты; стоило Сансе закрыть глаза, как над ней сомкнулась милосердная пустота, в которой не оказалось ни Илина Пейна, ни мертвых братьев, ни Джоффри. Только покой.***
Когда она проснулась, огонь не горел, и только угли еще светились оранжевым, но холода Санса не чувствовала; что-то тяжелое скользнуло с плеч, стоило сесть, — плотная белая ткань, перепачканная кровью и сажей. Санса бросила робкий взгляд в сторону Сандора Клигана: он еще спал, по другую сторону от костра, как и в предыдущие ночи. Она коснулась плаща, и стыд прошел по лицу, оставив тлеющий след на щеках — ей стало неловко за то, что Псу снова пришлось терпеть из-за нее холод. Стараясь не шуметь, Санса поднялась и осторожно приблизилась к нему; среди утренней тишины казалось, что каждый шаг звучит словно треск ломающегося льда… Но сон у Пса оказался крепким, и ей удалось подойти незамеченной. Бледный утренний свет смягчил жесткие черты и сгладил шрамы, и обожженное лицо выглядело совсем не злобным, а изнуренным — и очень несчастным; в груди у нее замерло что-то… но не от страха. Едва дыша, Санса укрыла его плащом: плечо у него дрогнуло, и она отскочила в сторону, молясь, чтобы он не проснулся; но дыхание Пса оставалось ровным, и больше он не шевелился. Пожертвовать нижней рубашкой все же пришлось: запах, прилипший к телу за последние дни, стал совсем невыносим, и Санса обтерлась водой из мелкой речушки — прохладной, но все же терпимой. Справившись со шнуровкой, она поменяла платье и после попыталась вычистить ботинки, но только размазала по ним пыль. Думать про ванну она себе запретила — и пожалела только о том, что нет мыла и гребенки; ей удалось кое-как прочесать волосы пальцами и свернуть их узлом на затылке: и сетки, и ленты, и многое другое осталось, как видно, позабытым в Гавани. Содержимое собственной сумки не переставало удивлять ее: из трех платьев лишь одно было плотным, подходящим для дороги; и чулок она насчитала пять, недоумевая, куда же делся шестой. Все это было, конечно, следствием спешки — и темноты, быть может, — но Санса всякий раз терялась ненадолго, не обнаружив вдруг среди вещей того или иного, столь нужного и привычного для нее. Когда она вернулась к костру, Пес уже проснулся: он соскребал щетину со здоровой щеки, глядя в осколок зеркала. Санса остановилась среди деревьев в нерешительности, задумавшись над тем, нужно ли ей поблагодарить его за плащ. Странное смущение останавливало ее, подсказывало, что слова здесь не подойдут — ни одна учтивая фраза не сможет выразить ее признательность; и стоило ей послушать себя, как знакомая тень выглянула из-за плеча. Не узнать ее было нельзя — слишком часто Санса видела тот же силуэт, что ложился на полотно с вышивкой, и слышала то же дыхание, всегда немного неровное. Слова, правильные слова, те, что сказала бы леди, прозвучали над ухом — и голос этот она тоже знала. Санса замерла; ей нужно было оглянуться, прогнать наваждение… но она слишком боялась того, что оно не исчезнет, и ей придется увидеть мертвые, залитые смолой глаза септы Мордейн. — Ты что прячешься, пташка? — Пес заметил ее, конечно, и Сансе пришлось подойти к костру. — Я ходила к реке, — она сунула сложенные вещи в сумку, выпрямилась. Правильные слова стучали в висках, давили на затылок, и тень ждала, притаившись за правым плечом; подчиняясь ей, Санса забормотала. — Благодарю, что вы побеспокоились о том, чтобы я не замерзла — с вашей стороны это… — Что — день без пустой любезности прожит зря, а? — прервал ее Пес, скривившись. — Прекращай: это ни тебе, ни мне не поможет. — Быть может, я могу помочь вам чем-то? — жалея о том, что не доверилась своему смущению, она ухватилась за его ответ почти с радостью в надежде поправить сказанное. — Пожалуйста, если я могу быть полезна, вам стоит только… Пес хмыкнул, и ей стало не по себе от злого веселья в его взгляде. — И что ж ты можешь, любопытно узнать? — нож скользнул по подбородку с презрительным скрежетом. — Снова споешь мне молитву? Вышьешь клятый герб на платке? Станцуешь, может? Уж я взглянул бы, не сомневайся, — из-за смеха его лицо дернулось, и темная кровь сбежала по шее; он выругался, а потом глянул на нее так, что Сансе захотелось оказаться где угодно, хоть снова в Королевской Гавани, лишь бы не здесь. — Занимайся своими пташкиными делами… и выполняй то, что я тебе говорю, без разговоров и быстро. Вот вся твоя помощь. — Я только хотела… — новый взгляд облил ее злобой, и она проглотила свои объяснения, послушно пробормотав. — Хорошо, я все поняла. Простите меня, пож… — Хватит извиняться! — рявкнул Пес, и Санса поспешно отступила подальше. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, и сделала вид, будто ищет что-то в своей сумке. Обида стучала изнутри о грудь, и стыд опалял щеки; руки у нее дрожали, и она вцепилась в тонкую серебряную цепочку на шее так сильно, что чуть не порвала ее. — Пташка. Страх прошел липкой волной по позвонкам от поясницы до шеи, и Санса замерла. — Да? — она понадеялась, что он не расслышит слезы в ее голосе. — Подойди, — Пес прохрипел это без злости; она поспешно вытерла лицо и приблизилась, не решаясь поднять взгляд. Он протянул ей что-то, и Санса взяла, не задумавшись; острый край уколол ей палец. — Зеркало подержи. Она осмелилась посмотреть на него: к порезу на шее добавился еще один, на щеке. — Выше, — велел Пес, и Санса послушно приподняла обломок. — Влево поверни. Хватит. Ах, дерьмо, да не трясись же ты, девочка! Не собираюсь ведь я тебя бить, в самом деле. — Я это знаю, — вырвалось вдруг, и она обмерла так, что руки перестали дрожать, — а потом увидела, как удивление на лице Пса сменяется задумчивостью. — Вот и хорошо, — сказал он почти спокойно. Нож снова заскреб по щеке, и звук этот, грубый и резкий, заглушил строгий голос, что снова принялся отчитывать и наставлять, — и ненадолго укрыл Сансу от длинной и всемогущей тени.***
В этот день они ехали медленнее и не стали углубляться в лес: Санса заметила, что Пес держится полей, оставаясь, впрочем, под защитой деревьев, и постоянно высматривает что-то. Сперва она решила, что он ищет деревню, но когда вдали показались дома, лошади и телеги, Неведомый только ускорился; Санса не стала спрашивать, не желая еще раз навлечь на себя тяжелый гнев Пса, и промолчала, даже когда одну за другой они миновали несколько крупных ферм. Однако когда солнце стало клониться к закату, вдалеке показался еще один дом, окруженный постройками. Пес долго наблюдал за ним, вытянувшись в седле, потом недовольно хмыкнул и спешился. Он отвел Неведомого поглубже в лес и пристроил под раскидистым деревом, чьи длинные гибкие ветви спускались почти до самой земли. Санса ждала, что он ссадит ее, но он бросил только, обратившись то ли к ней, то ли к коню: — Жди тут. — Вы разве… — испуганно начала она, и Пес обернулся и поглядел на нее с раздражением. — Пожалуйста… Если там опасно… Жесткие пальцы легли на рукоять меча, и усмешка стала недоброй. — Не для меня — только для маленьких глупых пташек, — голос смягчился, совсем немного, и он добавил: — Сиди тихо и не вздумай щебетать, пока я не вернусь. Ясно тебе? Она кивнула. Ветви быстро скрыли от нее грозную фигуру, но Санса ловила звук его шагов, пока они не стихли, оставив ее в одиночестве. Она повторяла себе, что не нужно бояться: Пес не оставил бы ее в опасности, ни за что не оставил бы, как не оставил в Гавани на милость Джоффри или Станниса Баратеона, — пусть только из-за золота, которое заплатит ему Робб. Он был единственным человеком, который мог вернуть ее семье, Санса это знала; и ей следовало быть смелее, а не дрожать от каждого шороха. Матушке сейчас приходится хуже: она, верно, тоже получила весть о смерти Брана и Рикона, но никого нет рядом, чтобы ее утешить — разве что Арья каким-то чудом все же не пропала, а сумела добраться до Риверрана. Не до Винтерфелла, только бы она не успела в Винтерфелл! Солнце прощалось. Листья, встревоженные ветром, окрасились вдруг алым, и Сансе почудилось, что она находится посреди водопада из крови, который вот-вот подхватит ее и унесет прочь, заберет к родным… Но не к Роббу и не к матушке — к отцу и братьям; этот трепещущий поток отзывался в ней, и она чувствовала, что должна поддаться ему, позволить сомкнуться над головой, растворить ее и хоть так очистить сердце от иссушающего страха. Она была готова рассыпаться пылью, тут же, и заскользить к покою, забытью и пустоте; пусть ничего от нее не останется. Но все прошло: раздались знакомые ей шаги, и ветви зашевелились, стряхнув кровь — вернулся Пес. Он погрузил на Неведомого какой-то мешок, а ей не сказал ни слова, но Санса успокоилась вдруг даже от его молчания: морок отступил, и ей больше не хотелось унестись прочь вместе с алым губительным потоком.***
Сандор Клиган не шутил насчет одежды: Санса с ужасом посмотрела на протянутые ей вещи, затем снова на него — и возражения застряли в горле. — Быстро и без разговоров, пташка, — напомнил он ей. — Считай, твое счастье, что у хозяев помер недавно старший парнишка. Она не поняла, как ком этой грубой ткани оказался в ее руках, и стиснула его что есть сил; потом снова взглянула на жесткое, насмешливое лицо и, покорившись, отправилась подальше за деревья. Скрывшись от тяжелого взгляда, она застонала и привалилась к стволу: ей предстоит надеть мужское! Леди бы не сделала такого, Санса знала... и ощутила укол зависти при мысли о том, насколько проще все это было бы для сестры; вот только она Арьей не была и никак не могла ей стать. Желудок сжался вдруг, провернулся и затвердел; Санса едва успела наклониться так, чтобы рвота не попала на подол. Похлебка из овощей, раздобытых Псом на ферме, вся оказалась теперь на земле — она с радостью отправила бы следом уже ненавистную ей одежду, но знала, что нельзя, — а потому утерла лицо и все же переоделась. По крайней мере, все оказалось чистым, хотя грубые колючие штаны были широки, и пришлось покрепче подвязать их поясом от платья, а рубашка, напротив, жала в груди и рукава открывали запястья, так же, как и у толстой курточки с высоким воротом. Санса долго рассматривала невзрачную вылинявшую шапку и все же не решилась: вернулась к костру, сжимая ее в руках. Пес внимательно посмотрел на нее — без насмешки, серьезно. — Ну, разве что совсем издали, — произнес он задумчиво; цепкий взгляд остановился на груди ненадолго, и Санса почувствовала, что краснеет. У него дернулся угол рта. — У мальчишек не пылают щеки, когда им смотрят пониже шеи, пташка, — запомни. С волосами сама справишься или лучше мне? — О чем вы? Пес поднялся. Лунный свет и отблеск костра слились в многоцветном поцелуе на стали, когда он достал кинжал, и Санса поняла. — Нет, — прошептала она и вцепилась в узел на затылке. — Значит, мне, — вздохнул Пес. Санса сделала шаг назад, но он наступал — неумолимо словно судьба, и отчаянье придало вдруг храбрости: она попыталась скользнуть мимо него к деревьям… но Пес, конечно, настиг ее раньше. — Нет! — выкрикнула она, сжимая пальцы. Безжалостная рука стиснула запястье; Санса рванулась раз и другой — чудом вдруг удалось вывернуться, и она повалилась на землю, но узел не отпустила. — Нет, пожалуйста… Не волосы… Пес рывком поднял ее на ноги и тряхнул. — Я тебе не руку отрезаю, девочка! — из-за слез Санса не видела его лица, но чувствовала в голосе злобу. — Слишком приметная у тебя коса. — Нет! — пальцы судорожно сжались, и ногти впились в кожу. — Пожалуйста, прошу вас, прошу… Нет. Дыхание у него было тяжелым и хриплым; Санса увидела, как сталь блеснула снова, и похолодела, — но тут Пес резко вогнал кинжал в ножны, и отпустил ее. — Крепко ж ты будешь стеречь свою щель! — выплюнул он яростно; сквозь слезы Санса увидела, что он отходит от нее, и в бессилии опустилась на землю, но пальцы решилась разжать не сразу. Что-то мягко ударило ее в плечо. Утерев слезы, она разглядела на земле шапку, и потом услышала зловещий скрежет голоса. — Хоть волос вылезет — обрею, будь уверена. Чтоб ни на дороге, ни в Доле ни одной дурной рыжей пряди не видел. Ясно тебе? — Я... я все поняла, б… благодарю вас, — Санса не удержалась и всхлипнула, обожженная его презрением. Она плела косы старательно и медленно, устроившись в тени деревьев, не решаясь подходить к огню, и все надеялась, что Пес уснет, пока она возится, но он, словно назло, сел затачивать меч. Наконец все было кончено: Санса поглубже натянула шапку, несколько раз тщательно проверила, чтобы нигде не мелькнула предательская прядь, и затем опасливо подошла к костру. Пес взглянул на нее странно, почти с изумлением… но хотя бы без злобы. — Ох, дерьмо, — вполголоса сказал он, и, мучаясь стыдом, Санса подумала, что совершенно согласна с ним. — Что ты так вцепилась в свои волосы, пташка, а? Не зубы ведь — отрастут. Ей не хотелось объяснять, но чувство вины толкалось изнутри, жгло ее: все-таки Пес не стал отрезать ее косу, хотя мог бы с легкостью, и она чувствовала себя должной — снова. — Матушка моими волосами очень гордится, — Санса опустилась на землю поближе к костру, размяла озябшие пальцы. — Она любит мне их расчесывать, сама — когда может. Я… не знаю, как я смогу ей показаться, если… — слез не было, но тоска все же прорвалась в голосе. — Думаешь, твоя коса ей дороже твоей головы, пташка? — произнес он насмешливо. — Ну, мне может тогда только косу и привезти, а? Хлопот уж будет меньше. Конечно, он не понял, Санса и не ждала; однако больше про волосы не спрашивал... А ей было достаточно и этого.