***
Тишина кухни в очередной раз была нарушена. Гарри начал плакать, сжимая в своей тоненькой ручке ворот халата Петуньи Дурсль. Женщина слабо вздрогнула, слегка покачивая ребенка. В голове была каша. Казалось, там взорвалась хрустальная бомба, впиваясь осколками во внутренности. Петунье Дурсль было больно как никогда раньше. Если бы кто-то сказал, что она не любила сестру — он бы очень ошибся. Маленькая улыбчивая девочка, вечно поддерживающая свою любимую старшую сестренку. Как можно было не любить ее? Но потом появился чертов Снейп со своей магией. И Лили отдалилась. Медленно, но верно она предпочла игры с сестрой и прогулки с маленьким нищим сказочником. А потом сказки стали явью. И все внимание родителей было приковано к младшей дочери. «Лили, можешь еще раз показать палочку?». «Ого, какой необычный учебник!». «Картинки движутся!». «Маленькая ведьмочка. Я всегда знала, что ты особенная». «Конечно, ты найдешь друзей, умница!». А тем временем Петунья осталась в стороне. Словно маленькое солнце, что раньше согревало всю семью, а сейчас медленно скрылось от девочки, оставляя после себя лишь ожоги. И как бы она ни старалась привлечь внимание родителей — им было не до нее. Само собой, им ведь скоро отправлять свою дочку в школу для настоящих магов. А потом произошел еще один казус. Письмо, отправленное Дамблдору, вернулось обратно. Но первым его нашли маленькие волшебники. Описать свои эмоции в тот момент Петунья не могла. Она чувствовала себя так, словно все вокруг ополчились вокруг нее. Предали. Посчитали по-настоящему никчемной. Северус и Лили долго смеялись над ней, а когда Петунья не выдержала и слегка ударила сестру по плечу за то, что она обозвала ее «маглой», родители наказали именно ее, Петунью. И с каждым годом было все хуже. Лили расцветала на глазах под теплом и вниманием родителей, в то время как Петунья — увядала. Она стала часто болеть, все больше времени проводила в библиотеке, а в ее комнате всегда царил идеальный порядок. Синдром отличницы поглотил ее. Она думала, что, если станет лучше Лили, ее полюбят. Но как оказалось позже — жизнь играла по своим правилам. Она чувствовала себя ненужной, даже когда старалась изо всех сил. Петунья слегка мотнула головой, на автомате погладив начавшего шевелиться Гарри по голове. Почувствовав ласку, ребенок затих. Он медленно разлепил свои слипающиеся глазки, с интересом смотря на нее. Честно говоря, она видела племянника лишь на странной движущейся фотографии, которую прислала сестра, коротко подписав своим идеальным почерком «Гарри, Джеймс и Лили Поттер. 31 июля. С любовью, семье Дурсль». — Вернон, я не смогу. Я не смогу видеть его каждый день. Эти глаза, они так похожи на глаза Лили, — тихо всхлипнула Петунья, отворачиваясь от мальчика. Мужчина запустил руку в волосы, в очередной раз вчитываясь в строчки из письма, написанного размашистым подчерком на странной бумаге. Чернила были зеленоватыми, переливающимися, а внизу стояла подпись: Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, профессор трансфигурации, директор Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, кавалер ордена Мерлина первой степени, Великий волшебник, Верховный чародей Визенгамота, Президент Международной конфедерации магов. — Ну что же это за чепуха, Туни? Какие волшебники? Я большую часть этих слов еле выговариваю. — Ты не помнишь? — подняв голову, произнесла Петунья. Ее голос резко поменялся. — Мы же ходили с ними в ресторан. Помнишь, как ты повздорил с тем наглецом Джеймсом Поттером? Хочешь сказать, я свихнулась? Сошла с ума? Я всю жизнь жила в тени, а Лили… «Лили — волшебница, Лили — умничка, Лили — то, Лили — се». Я не могу даже думать о ней. И я не хочу такой судьбы своему ребенку. Он будет таким же, как и они. Таким же гадким, наглым магом. Все маги такие. Ужасные. И мы не сможем его перевоспитать. Довольно быстро обойдя стол, Петунья опустилась на колени перед креслом, перекладывая туда ребенка. Мальчик, недолго думая, засунул большой палец в рот, начав его посасывать. Пару секунд он разглядывал чужой силуэт, а затем еле понятно протянул что-то похожее на слово «мама». Женщина оторвала взгляд от ребёнка, чувствуя как на глазах наворачиваются слезы. Она любила Лили, несмотря ни на что. И ее смерть после смерти родителей казалась ужасной утратой. — Забери его. Увези. Он не останется тут. Или я убью его. Вернон, я не ручаюсь за себя, — всхлипнув, произнесла она. Вернон удивленно посмотрел на свою жену, которая, казалось, едва сдерживала слезы. Ее темные, слегка рыжеватые растрепанные волосы лежали на хрупких плечах водопадом. А сама она дрожала, словно в лихорадке. Если ей так будет лучше, то мальчика нужно отдать. Жертвовать единственной своей любовью ради мало знакомого ребенка он не станет. Может быть, это сын какой-то наркоманки, которая, заманив миссис Дурсль в свою секту, свела ее с ума? Вернон не помнил никаких встреч с сестрой Туни. Да и ее родню он видел раза два. После того, как Вернон сделал своей девушке предложение, они узнали не лучшую новость: Эвансы-старшие — мертвы. Единственное, что помнил мужчина, так это редкие рассказы про сестру, которую, как он думал, Петунья ненавидела всем сердцем. Первое время мужчина думал, что Тунья единственный ребенок в семье. Но это было не так. У нее была сестра, и вместе с этой сестрой было табу — не вспоминать о ней. Возражать Петунье не хотелось. Он чувствовал перед ней страх. Именно сейчас она казалась опасной. Такой, какой она показалась ему в первую встречу. В тот день, когда Лили вернулась домой сообщив, что Джеймс сделал ей предложение, и она согласилась, сестры очень сильно поссорились. Вся семья, словно находясь под какими-то чарами, обрадовалась. Сколько Петунья не кричала и не возмущалась — родители словно забыли, что никогда не видели этого Джеймса. Еще одна ссора и вот девушка уже вновь спешит в свое излюбленное место — библиотеку. В тот день Вернона толкнула на улице какая-то старушка, и он, оступившись, задел локтем покрасневшую от злости красавицу. В тот день Вернон влюбился. Какой бы мягкой она не была, какой бы не представлялась маленькой и хрупкой сказочной принцессой, Вернон полюбил именно ту гневную девушку, в домашнем свитере и с повязкой в кудрявых волосах. — Туни, давай дождемся утра. Там мы съездим в полицию, скажем, что нашли мальчика под дверью и отдадим его. Там его определят в детский дом и у него будет крыша над головой, — тихо решился сказать мужчина, но когда увидел, что Петунья сидит на полу, прижав колени к груди, слегка хрипло добавил: — Слышишь, милая? Петунья оторвала дрожащие руки от глаз, полных слез. Вернон вздрогнул. Обычно чистые как хрусталь глаза сейчас были полны какой-то тьмы, из-за чего казались такими бесчувственными, неживыми. Петунья перевела взгляд на ребенка, ворочающегося в кресле, а потом ответила ледяным голосом, поднимаясь на ноги: — Забирай мальчика. И пока не избавишься от него — не возвращайся. Наверху зарыдал Дадли. Он протяжно завыл, словно почуяв ссору родителей, стуча ножками по кровати. Подойдя к мужу, Петунья вытащила у него из-под локтя лист пергамента, скомкала, бросила в камин и быстро взбежала вверх по лестнице, вытирая слезы. — Я иду, милый. Мама идет. Наверху послышались ее всхлипы, а следом за ними тихий нежный голос, напевающий какую-то мелодию. Письмо же почти мгновенно покрылось огнем, вспыхивая, точно новогодняя петарда, и исчезло в пламени, будто его там никогда и не было. Гарри теперь уже не просто хныкал, а рыдал, прикрывая маленькими ручками порез на голове. Нужно было помочь мальчику, прежде чем… Дурсль еще не определился с этим «прежде чем». — Тихо, — тепло прошептал мужчина, медленно вставая из-за стола. Опыта ухаживания за маленькими детьми у него было мало. После рождения Дадли, Петунья буквально не выпускала его из рук, не давая возможности по-настоящему ощутить на себе отцовскую долю. Если Вернон не ошибался, то лекарства лежали на кухне. Дадли в последнее время не болел, поэтому Петунья сочла необходимым перетащить коробку в их комнату. Плач Дадли довольно быстро прекратился, но теперь отчетливо слышались всхлипы Петуньи. Отдать мальчика в чью-то семью было бы логичней. Подложить так же на порог. И нужно письмо. Нужно будет обязательно написать письмо. Вернувшись к ребенку с лекарствами, Вернон удивленно заметил, что Гарри уже успокоился и задремал, тихо посапывая. Аккуратно намочив ватку антибактериальным средством, Вернон протер ребенку лоб, удивляясь глубине пореза. Но вызывать врачей он не стал. Потому что если бы он вызвал врачей, то его бы точно выгнали из дома. А лишаться таких вещей как семья и родной сын — он не хотел. Не тогда, когда казалось все пошло в гору. Кое-как обработав рану, он порадовался тому, что в свое время на уроках первой помощи внимательно слушал учителей. Навыки, необходимые для оказания первой помощи, у него были, поэтому опасаться за здоровье маленького Поттера не было необходимости. Шрам останется, но будет явно не очень заметным. Где-то через полчаса все приготовления были закончены. Поудобнее перехватив небольшую сумку с лекарствами, он взял ребенка на руки и вышел из дома. Всю дорогу в его голове крутились мысли, что свернуть обратно будет правильнее; что бросить ребенка на улице в холод — большая ошибка; что его могут увидеть, запомнить номера на автомобиле и подать на него в суд; что ребенка могут выкинуть, посчитать ненужной обузой. Но все же что-то заставляло его сильнее нажимать на педаль газа, ускоряясь.***
Тем временем Петунья Дурсль медленно наклонилась над альбомом с фотографиями, разглядывая улыбающуюся рыжеволосую девочку, обнимающую свою сестру. — Лили… Нет, не могу поверить, только не Лили. Дадли вторил маминым слезам, выворачиваясь из одеялка и размахивая ручками, пока женщина не прижала ребенка к груди, протяжно завыв что-то похожее на «прости».***
Дорога в Лондон была короткой. В детстве Вернон любил кататься на велосипеде до пригорода. Быстро крутить ногами педали, разрезая воздух. Обычно после школы на улицах Лондона бушевал ветер. Он бил прямо в глаза, заставляя жмуриться. Из-за него текли слезы, но на лице всегда была улыбка. Как много бы он отдал ради того, чтобы еще раз прокатиться на велосипеде, чувствуя щемящее ощущение радости в груди. Но время беспощадно. Пора становления взрослым обязательно настает. Рядом послышалось тихое сопение начавшего просыпаться Гарри. Вернон, недолго думая, повернул руль, съезжая на маленькую улочку. Фонари едва освещали улицу своим тусклым светом. Домики словно игрушечные стояли узким рядом вдоль по спуску, окруженные высокими кронами деревьев. Остановившись около одного из домов, Вернон внимательно огляделся, надеясь, что его никто не увидит. Но в окнах не горел свет, а на улице было так тихо, что услышать даже собственное дыхание не составляло труда. Перегнувшись через сиденье, он взял маленького мальчика на руки, удивленно замечая, что Гарри был намного меньше и легче Дадли. Около гаража одного из домов стояла большая, довольно дорогая машина. Вероятно, в этом доме живут люди, способные обеспечить Гарри нормальную жизнь. А в случае, если они не захотят оставить ребенка, то обязательно проследят за тем, чтобы с ним все было в порядке. Не захотят позориться перед соседями — это точно. Быстро поднявшись по лестнице, Вернон аккуратно положил маленькое тельце на порог, наклонившись к нему и мягко погладив по голове: — Прощай, маленький Гарри Поттер. Надеюсь, у тебя все будет хорошо. Двигатель завелся и, сверкая фарами, машина покинула город, навсегда оставив мальчика на Третьей Авеню. Письмо, составленное Дурслем второпях, лежало под самим мальчиком и гласило: «Уважаемый/ая, Сегодня, 31-го октября, мы нашли этого ребенка у нас на пороге. По некоторым причинам мы не можем оставить его, поэтому мы решили отправить ребенка вам. Мальчик родился 31-го июля 1980-го года в Годриковой впадине. Его полное имя, насколько нам известно — Гарри Джеймс Поттер. Сегодня погибли его родители Лили и Джеймс Поттеры. Ребенка удалось спасти. Он необычный мальчик. Запомните это. Мы нашли у ребенка порез. Я обработал его по мере возможностей. Надеюсь, вы позаботитесь о здоровье ребенка. Лекарства, которые мы смогли предоставить, лежат рядом. Спасибо за все, что вы сделаете. Спасибо за понимание. Любящие Гарри, дядя и тетя». Тем временем мальчик разлепил глаза и, увидев, что он опять остался один, разразился громким плачем, вспоминая тихое мамино: «Я люблю тебя, Гарри». В доме на Третьей Авеню в комнате на втором этаже зажегся свет, отдаваясь легким бликом в темно-изумрудных глазах.