Когда наши бесы едины

Зимние вечера были по-своему необычайны. Темнело довольно рано. Закат только-только начался, коснувшись оранжевыми лучами бренной Земли, из-за чего белый снег местами ослепительно поблескивал. Небо постепенно затягивалось темными тучами, которые очень красиво подсвечивались золотистым цветом. Намечался снегопад, порывы ветра усилялись. Николай не был из тех, кто любил сильные морозы. Но что-то сегодня вынудило его вывести самого себя на улицу и одиноко прогуляться по затихающим улицам городка. Весь день его душу терзало ощущение, что всё это происходит с ним в последний раз. Он последний раз дышит этим тяжелым воздухом города; в последний раз слышит громкие разговоры на ярмарках и базарах; в последний раз ему приходится ходить по этим улицам. Как-то даже было сложно чувствовать в себе присутствие жизни. Она теплилась в груди лишь до какого-то времени, а совсем недавно полностью иссякла. Николай не чувствовал ничего, и это ощущение ему нравилось. Несколько дней подряд его даже и Верховенский не навещал. Но всё ли так просто? Одна из площадей города привлекла его внимание. Местные бродяги и особо придирчивые женщины что-то не поделили. Они кричали так, что было слышно отовсюду, и на странный шум сбежались все зеваки. Кто-то смеялся, кто-то наоборот. Николай остановился поодаль от площади и спокойно за этим наблюдал. Это явление происходило не впервые, и удивляться было особо нечему. Бой превращался в ожесточенную маленькую войну, но вскоре дерущихся разняли проходящие рядом офицеры. Николай внимательно наблюдал за женщинами, которые всё это устроили. Они злостно удалились куда-то в сторону от площади, даже ничего не объясняя. А вот бродяги тем временем изливали душу «спасителям» о том, как эти бестии постоянно их терроризировали. Ставрогин горько усмехнулся, и уголок его губ чуть дернулся в хрупкой улыбке. Он побрел дальше, в последний раз окинув взором площадь. - Николай Всеволодович! - Голос за спиной с площади донесся до Николая и заставил вздрогнуть. - И снова он... - равнодушно шепнул себе под нос Николай. Верховенский. Он никогда не давал покоя Ставрогину. Чуть ли не сбивая с ног всех прохожих, Петр резво бежал за своим другом; снег под его ногами громко и часто хрустел. Когда тот подбежал ближе, Николаю удалось услышать его частое рваное дыхание. - Ставрогин, я искал вас! - воскликнул Петр с явной одышкой. - Погулять вышли? Отчего же вы не предупредили? Они оба остановились на одиноком переулке. Николай, немного задумавшись, осмотрел Петра. Тот был одет точно по погоде: меховая бежевая шапка из какого-то пушистого зверька, тулуп с мехом из довольно плотной ткани, тёплые черные брюки и зимние сапоги. Щеки и нос Петра покраснели от неприятно щиплющего мороза. Из ноздрей и приоткрытого рта шел почти невидимый пар. Видимо, тот пребывал на улице уже довольно долгое время. - Чего ты хотел? - сухо спросил Ставрогин, перехватывая свое внимание зимним пейзажем небольшого переулка. - Ничего, милостивый мой, абсолютно ничего! - чуть отдышавшись, ответил Петр. - Вы уж подумайте, насколько часто мне приходится терять вас. Вы вечно исчезаете словно видение али кратковременный сон - невероятно быстро и практически бесследно. - А у тебя есть какая-то цель преследовать меня? Уж сознайся честно, Верховенский. Николай сверлил взглядом Петра и даже словно поедал его. Блеск в его голубых глазах так и твердил о том, что он обязательно узнает намерения Верховенского; о цели, с которой он гоняется за ним, словно вредная бездомная дворняжка. Но Петр был то ли слишком хитрым, то ли стеснительным и чувствительным - почему-то никак ему не удавалось сказать то, чего он на самом деле хочет. На деле же Петр боялся неизвестности. Едва ему стоило подойти к Николаю, как тут же все признания и мысли проваливались куда-то вглубь, терялись среди прочих мыслей. Он уже отчаялся, но кое-как смог сегодня обдумать самый лучший план. - Николай Всеволодович, - судорожно сглотнув слюну, начал Петр, - я люблю вас. По-настоящему! Будьте же моим! Петр опал на землю, на ледяной снег, встав на колени перед Ставрогиным. Николай посмотрел на него свысока, и ни единой эмоции не отразилось на его порозовевшем от мороза лице. - Я давно любил вас! - не унимался Петр, уже ухватившись за низ пальто Николая, - но никак я не мог вам об этом вот так просто сказать! Вы надобны мне, Николай Всеволодович! Я говорил так не раз, но теперь всё это всерьез. Прошу вас. Николай нахмурился и, резко отдернув пальто, отшатнулся в сторону. Петр продолжал стоять на коленях. - Хватит, - с какой-то настороженностью едва слышно проговорил Николай. - Довольно. Мне надоели твои признания. - Да стойте же! - вскричал Петр, резко поднявшись с земли и поймав уходящего товарища за рукав пальто. - Я не выживу, если вы покинете меня! Мои признания стоили мне того! Ставрогин, чуть поразмыслив, как-то загадочно и странно улыбнулся. - А докажи свои слова. Докажи, что любишь, - снова шепнул Николай, улыбнувшись с некой издевкой. - Доказать? - Петр чуть пошатнулся назад, глаза его расширились в удивлении, испуге и в то же время в восхищении. - Ну да, а что? Али не можешь, Верховенский? Николай хитро прищурился, испепеляя взглядом товарища. Тот неловко замялся. Щеки его загорелись уже не только от трескучего мороза, но и от создавшегося неуютного смущения. - Если не можешь, то ты уж сразу говори. Скажи, что просто-напросто считаешь меня своим божеством, идолом, - ехидно говорил тот. - Любовь и сотворение себе кумира - вещи далеко разные. В первом случае ты чувствуешь себя так, будто сплошь состоишь из гормонов; в другом же случае ты ходишь без головы, без здравого ума и рассудка. Ты всё еще веришь в существование любви между тобой и мной? Веришь? Петр не знал, что и ответить; к горлу подступали лишь бредовые слова. Он смог только вплотную подойти к Николаю и робко прижаться к нему. Сухие губы соприкоснулись друг с другом незамедлительно. Ставрогин не возразил и начал с крайней настойчивостью. Как же всё-таки любил он эти неловкие робкие поцелуи; особенно после того, как хорошенько отругает бедного Петра. Николай любил кусать эти сладкие обветренные губы; до самой крови, до первого металлического привкуса. Петру приходилось терпеть, но и возражать не нужно было: ведь если идол кусает твои губы, то это должно быть весьма и весьма приятно. Никакого омерзения и подобных грешных чувств. Только одно удовольствие и вожделение. Снег повалил с неба вовремя, будто рассчитывал точное время прихода Верховенского и Ставрогина. Те продолжали целоваться, забыв обо всех приличиях и о том, что стоят они на переулке. Слюни маленькими ручейками потекли по их подбородками, охлаждась на зимнем воздухе; был слышен каждый их вздох. Николай отстранился от губ Петра, которые сильно распухли и слегка кровоточили, и переместился в глубь меха его пальто. Он подбирался к чувственной шее с тонкой кожей. С характерными звуками он покрывал теперь и ее своими неистовыми поцелуями. Верховенский незаметно отклонил голову в сторону и ухватился за сильные плечи товарища. От особо приятных поцелуев в районе чувствительных зон его шеи пальцы невольно сжимались прямо на плечах Николая, а глаза томно закрывались. Когда снег повалил обильно и крупно, ребята отстранились друг от друга. Петр преданно глядел прямо в душу Николая, а Николай смотрел на того лишь с отвращением. Было противно от осознания того, что он снова позволил себе поцеловать этого никчемного человека. Чувства переполняли его, путали в себе словно паутина. - Мне пора, - холодно отрезал Николай и развернулся спиной к Петру. - Прощай. Суетливо он побрел в свою квартиру, ни на минуту не оглядываясь. Петр остался в тишине и еще долго сопровождал Николая жадным желающим взглядом. *** «Всё неправильно. Эта жизнь так неверна в каких-то проявлениях», - рассеянно подумал Николай, стоя в тихой одинокой кухне у одной из стен. Дома всё было тихо. Темнота проникла в каждый угол, в каждое пустое пространство. В комнате тихо ходили часы. Достав из верхнего кухонного шкафа бутылку изумрудного цвета, он налил себе вино в стакан. Терпкий напиток согрел горло изнутри и разлился теплом по всему остальному телу. В разум резко будто что-то ударило. Николаю как-то резко стало всё противно. Осушив залпом еще один стакан, он сполз по стене и сел на пол. Это вино слишком крепкое и пьянит абсолютно мгновенно. Свергнуть Ставрогина этим алкоголем не составило особого труда. - В чем есть смысл жизни? - задал самому себе вопрос Николай вслух, потупившись в потолок. На этом никчемном старом потолке его квартиры, краска на котором облупилась со временем, не было ничего особо приметного. Белые тона, некогда до предела белоснежные, превратились в серые слегка закопченые паром от сгоревшей пищи. Посредине висела небольшая люстра с подсвечниками, в которые уж давно никто не ставил свечек. Кухня теперь всегда освещалась только за счет дневного света из окна, а сейчас было очень темно. Непролазные тучи со снегом закрыли собой яркую луну; крупные снежинки в огромном количестве замели всё стекло на окне. Порывы ветра усилялись, взвывали словно зверь и шатали ставни на старых окнах квартиры. Николай выпил еще один стакан, но больше не смог. По своей неосторожности стеклянное изделие, недавно державшее в себе вино, упало на пол и разбилось вдребезги. Николай собрался было сказать что-то или проругаться, но не стал, лишь досадно вздохнув и махнув рукой на всё это. Странные мысли вдруг посетили его; перед глазами возникали странные образы и видения. Они мелькнули настойчиво, злостно, словно молния среди ясного неба. Ставрогин почувствовал резкую боль в голове. «Допился...» - подумал он вскользь. Впрочем, он и этой думе значения не придал. Тяжелая под властью алкоголя голова норовила упасть, не давая соображать здраво. Хотелось прилечь или просто навзничь упасть на холодный деревянный пол. Упасть и... Не очнуться. Суицидальные мысли... Ставрогин часто об этом подумывал на досуге. Уж как не хотелось ему жить в этом ужасном мире. Реальность давалась ему с трудом, он не мог воспринять это как должное. В своем маленьком мирке он придумал для себя новые правила и законы. Как он думал тогда, только его физическое тело существует в этом мире, а сам он полностью погряз в странствиях собственного разума. - Просто ли будет... Взять петлю и... Прямо здесь? - снова произнес он вслух, пьяно посмотрев на тот же потолок. В глазах всё двоилось. Люстра как будто потихоньку раскачивалась под воздействием чьей-то силы. Подсвечники на ней в форме крюков так сильно манили, соблазняли, что просто трудно себя сдерживать от смелых порывов. Николаю в полной мере захотелось испытать то, что он годами вынашивал в своей голове. Он решился. Кое-как поднявшись с пола и где-то отыскав плотную веревку, Николай подставил маленький табурет под люстру. Пальцы не слушались его, руки дрожали, но он изо всех сил старался привязать веревку к одному из подсвечников люстры. Выдержит или не выдержит - всё равно. На сие действо он убил приличные три минуты. Петля держалась довольно крепко. С неким торжеством он надел ее на шею и совсем слегка затянул. Николай точно не знал, отчего он дрожит. Всё тело трясло так, будто его били током. Это точно не страх - он не струсит перед таким ответственным поступком. Жизнь его проносилась перед глазами словно кинопленка. На бледном и влажном от страха лице застыла неподвижная улыбка - та самая улыбка безысходности, безнадежности. Из глаз толчками вырывались слёзы, скатывались по щекам, по подбородку, по шее и впитывались в тугую веревку. Ему стало жаль себя... Жаль лишь за то, что он так ничтожен и противен. Такое чувство он испытывал чуть ли не постоянно, из-за чего часто чувствовал, что в груди от эмоций точно что-то давит. Кажется, настала пора всё предотвратить. «Надеюсь, Верховенский меня простит. Я так же искренно его люблю», - кротко подумал он. Петля затянулась еще, дышать стало чуть сложнее. Последние минуты жизни мучительны, но до боли прекрасны. Николай наслаждался лишь этим. Щеки увлажнились только больше, улыбка стала шире. Табурет трагически и со стуком вылетает из-под его ног. В глазах темнеет и пустеет. Но лишь постепенно. Тем временем он не дотягивает до того момента, как в кухню входит чей-то силуэт, громко вскрикивает в шоке и подбегает ближе... *** - Н-Николай Всеволодович... - у уха раздается отчетливый хриплый голос с громкими всхлипываниями. - Николай Всеволодович, п-прошу вас... Очнитесь же!... Вы не мертвы, я слышу ваше сердце... Николай не сразу осознает, что могло произойти. Голос до боли знакомый. Ведь это же он - Верховенский. Этот надоедливый юноша, который, наверное, никогда уже просто так от него не отстанет. Почему-то мысленно Ставрогин вскользь его поблагодарил. - Верховенский?... - хрипло произнес Николай и тут же закашлялся, почувствовав раздирающую боль в горле. - Николай Всеволодович!! - в исступленной радости вскричал Петр и, уткнувшись лицом прямо в ухо Николая, зарыдал: то ли от счастья, то ли от грусти. - Чего это ты?... - спросил Николай уже более тихо, чтобы снова не потревожить больное горло. Петр не мог что-либо ответить. Грудь его слишком часто вздымалась от всхлипываний и рыданий. Наверное, всё, что сейчас испытывал парень - это счастье. Он рад, что идол его выжил, а всё благодаря его своевременной помощи. К Николаю пришло осознание. Он размыто вспомнил, что произошло и весьма ужаснулся. Жгучая боль вокруг шеи смогла ему об этом напомнить в более ярких тонах. «Хотел убить себя? Вздор!» - с ужасом подумал он. Верховенский рыдал, рукой обнимая Николая и очень крепко сжимая ткань его рубашки. Теперь он точно знал, что опасно отпускать Ставрогина и оставлять наедине с самим собой. Ежели Петр сильно на нем помешался, то точно сможет и легко сойти с ума и слечь в лечебницу, узнав о том, что его «божества» больше нет. - Что случилось, Петруша? - тихо и осторожно спросил Николай, чуть приобняв того в ответ. Эти действия были противны ему как и всегда, даже сейчас. - Вы... В-вы... - сквозь всхлипы Петру было сложно это сказать, но всё-таки он взял себя в руки. - Да помните ли вы.. Как чуть прямо здесь не... Не... Не повесились?... Петр чуть приподнялся. Теперь Николай мог видеть его заплаканные глаза с мокрыми ресницами. Черт, он рыдал по-настоящему, мысленно восклицал Ставрогин. Чуть что, и он запросто бросается в слезы, в жуткие порывы истерики. Это настолько чувствительный склад души, что даже боишься тронуть лишний раз. Наверное, это сравнимо с фарфоровой чашкой, поставленной на край стола: одно неловкое движение - упадет, разобьется, и останется лишь только созерцать раскиданные по полу осколки. - Петруша, чего ты снова плачешь-то? - спросил Николай, сдерживая порывы раздражающего кашля. - Я ведь здесь, я жив. - Не плачу, Николай Всеволодович! Я не плачу! - всхлипывая, восклицал Петр, утирая рукавом рубашки мокрые глаза. Николай с неохотностью слабо прижал к себе Петра. - Ты так жалок, Верховенский... - вполголоса сказал Николай. - Мы вместе с тобой так ужасны, жалки... Петр сожалеюще вздохнул, ничего не ответив. Время шло медленно и постепенно усыпляло их этой морозной зимней ночью. Ход часов воздействовал на них как колыбельная; ветер за окном напевал какой-то грустный мотив; снег заметал окошки с еще большим усилием. Наутро, наверное, не будет видно абсолютно ничего. Но не это было важно. *** Ночная темнота в комнате и звенящая тишина окутала их обоих. Они в обнимку приютились на кровати Николая. Завтра их ждет новый день, ничем не отличный от предыдущих: в этом и есть всё счастье. Эти бесы всегда будут едины, покуда существуют на этой земле, дышат бренным кислородом и искушают друг друга.