Когда наши бесы едины

Ночное время постепенно начинало сменяться утренним. Часы в темной комнате отчетливо пробили ровно три часа ночи. Летние ночи были до невероятности короткими и светлыми. Небо стало окрашиваться в грязно-голубой цвет; в некоторых местах мелкой, драгоценной россыпью располагались звездочки. Листва, травы и кустарники шуршали под воздействием прохладного ветерка. Природа уверенно просыпалась и ответственно готовилась к дневным хлопотам. Петра разбудил маленький воробушек, который случайно врезался в окно его комнаты и недовольно зачирикал. Парень распахнул глаза медленно и довольно лениво, а затем приподнялся с постели. Всё вокруг было тихо. В углу его комнаты тихонько ходили часы, уж давно пробив новый час; в окно сквозь плотные шторы просачивался свет едва-едва встававшего солнца, нарушая немую темноту. Теперь стало не слишком темно: очертания предметов стали более четкими и ясными. Верховенский никак не мог понять, отчего пришлось ему проснуться. Как-то всё слишком быстро мелькнуло в его памяти, он не успел ухватиться даже за самую пустую мысль. Во всяком случае, к счастью, он мог радостно предполагать, что во всем виновата его шальная голова, в которой варилось множество мыслей о Ставрогине. Ночью он представлялся ему особенно красивым, властным и невероятно возбуждающим. У Петра дрожали колени, едва только он думал об этом, а пальцы намертво сжимали одеяло. Даже ведь и сегодня не получилось уснуть без надобных фантазий. Оказавшись в постели где-то в одиннадцать часов вечера и кротко прикрыв глаза, Петр мгновенно нарисовал силуэт Николая на чистом листе своего разума. Каждая деталь была важна в этом образе. Он начал с лица. Небольшие и очень светлые, искренние глаза, при злости сражающие своим блеском; нос с острым кончиком; алая тонкая полоска губ, вздернутый кончик подобородка. Далее шли волосы: темные, невероятно густые и почти не достигающие плечей. На шее и на всем остальном теле у Петра в фантазии происходила остановка. Он не мог продвинуться дальше лишь из-за того, что начинал возбуждаться до исступления, бредить и выгибать спину, крепко хватая за собой тонкую простыню. Становилось легче только тогда, когда он просыпался, поднимался с постели и шел к кабинету Николая, где, собственно, тот и сидел по ночам вместе со своими бабочками. Петр стоял за стенкой и смотрел на объект страсти через открытую дверь. Созерцание Николая помогало ему хоть немного получить томную и приятную разрядку. Кажется, у Верховенского снова участилось дыхание. В теле и в конечностях появилась приятная тяжесть, голова начала кружиться, а земля уходить из-под ног. И снова он почувствовал себя во сне, бесстрашно принимая бездонное пространство, в которое он падал. Его каждый раз словно что-то подхватывало, иногда отпускало и роняло, заставляло очнуться на своей постели. Это был ветерок, который постоянно и навевал ему развратные жаркие грезы. Петр буквально бредил Николаем по ночам. Бледные сильные ладони обводили контуры его тонкой талии, переходили на плоский живот и проходились с наслаждением по отчетливой впалости в районе подреберья. Обветренные губы, усеянные ранками, грубо сминали под собой чувственные, розовые губы Петра. Поцелуй был очень жадным, забирающим каждую частичку кислорода. Николай исследовал его рот своим языком, до мурашек в конечностях щекоча его нёбо, задевая острые зубки и десны. Петр задыхался. Легкие начало неприятно печь от недостатка кислорода, в глазах слегка потемнело. К его счастью, Николай вовремя отстранился. - Соблюдай тишину в следующие несколько минут, - с хрипотцой в голосе шепнул Николай прямо в лицо Петру. - Стены тоньше, чем ты думаешь. Нас могут услышать. Верховенский судорожно, послушно кивнул, сглотнув слюну. Взгляд его в неком безумстве испепелял Николая. И как же только он его желал! Почему же он так жестоко отвергал его чувства? Почему он не давал ему шанса? Стало жарко, обстановка комнаты накалилась. Одеяло с помятой под тяжестью тела постели свалилось на пол с характерным шумом. Петр согнул ноги в коленях и поджал к себе. Дрожащие ладони скользнули вдоль тела и остановились на брюках. Тонкие пальцы зацепились за резинку легкой ткани и медленно потянули вниз. Он в полной мере получил доступ к своему члену, который начал уверенно подниматься под воздействием вожделения. Пуговицы на рубашке сами расстегнулись, видимо, из-за старых растянутых петель. Из горла вырвался сладкий гортанный стон, едва атмосфера комнаты коснулась его обнаженного тела. Член уверенно и точно улегся в ровной ладони, и Петр начал медленно водить по нему от самого верха до самого основания, и наоборот. Колени его опять судорожно задрожали, он прикусил губу. Николай не прекращал сводить его с ума собственными действиями. Сильные его ладони сжали две тонкие костлявые руки Петра в изголовье кровати. Он покрывал его шею влажными следами поцелуев, словно рисуя что-то незамысловатое. Петр стонал; хотел страстно извиваться под телом идола и метаться из стороны в сторону; но не мог, так как оказался плотно прижат тяжелым телом к мягкому матрасу. Пружины кровати жалобно, но тихо и часто скрипели под тяжестью двух тел. Член полностью стал твердым, головка увлажнилась от большого количества прозрачной смазки. Петру стало намного легче мастурбировать. Его рука свободно и скользко двигалась то вниз, то вверх. Он больше не сдерживался в стонах: если до этого он закрывал рот простыней, подушкой или рукавом сорочки, то теперь всё это опало куда-то в сторону. Не было даже сил, чтобы прикрыть рот обратно. Петр стонал настолько страстно, насколько только мог. - Ах, Николай Всев... - до конца воскликнуть Петр не смог из-за того, что сию же минуту он почувствовал и боль, и наслаждение одновременно. Это заставило его зажмуриться и чуть выгнуть шею. Ставрогин довольно и тихо выдохнул, оказавшись в тесноте худощавого тела. Даже не позволяя привыкнуть к необычным ощущениям, он толкнулся. Петр вскрикнул. Горячий широкий член входил всё дальше, дальше. Внутренние стенки беспощадно растягивались под его натиском, создавая множество неприятных ощущений. Но это были такие неприятные ощущения, которые Петр обожал и чуть ли не терял от них сознание. Николай плавно перешел на размеренные поступательные движения. Пружины в кровати заскрипели чуть громче и чаще. Петр вскрикнул от нахлынувших разом чувств, сопровождая всё это горячими вздохами. Николай слишком тихо постанывал, не показывая того, насколько ему это нравилось. Ему, скорее, было неприятно. Чему тут нужно было радоваться? Что он должен был созерцать? Петр - мерзкое создание, которое не нужно абсолютно никому в этом мире. Никому, кроме него. Чувство любви и чувство ненависти. О, какая же это неравная борьба! Поступательные движения были грубыми, настойчивыми. Чувствительная головка члена Николая вечно задевала что-то такое внутри тела Петра, отчего тот особо громко стонал и выгибался в спине. Видимо, остаётся совсем немного до наступления полного изнеможения и бессилия. Петр всё быстрее и быстрее двигал орган в своей руке. Он стал невероятно скользким от переизбытка смазки. Дыхание участилось, сбилось; в нем проскакивала отчетливая хриплость. Грудь слишком быстро вздымалась вверх и вниз, отчего каждый раз было видно каждую косточку на ребрах. Стоны превратились в беспорядочную последовательность коротких звуков. Он забыл обо всем на свете. Даже стало не важно, что кто-то мог его услышать или увидеть. Петр молил о пощаде, сотрясался в жутких конвульсиях, метался по обезображенной постели. Он, кажется, скоро потеряет рассудок, если Николай двинется так же приятно еще раз. Грубые движения вбивали его в мятую постель. - Никола-а-ай Всеволодович!... - жалобно закричал Петр, совсем забывая о том, что нужно быть тише. Николай грубо и резко вскрикивает. Из разгоряченного органа внутрь тела Петра вырывается горячая жидкость. Верховенского страшно затрясло. Он вдохнул во всю грудь, последний раз томно вскрикнул и кончил следом. От оргазма темнеет в глазах. Теперь, кажется, рассудок окончательно пропал, сменившись звенящей пустотой... Особо громкий стон Петра, вероятно, был слышен сквозь стены в соседних комнатах. Сжав твердый орган, он обильно кончил себе в руку и на живот. Спина невольно выгнулась дугой; по коже прошлись тонкие электрические разряды. Всё утихомирилось. Петр обмяк. Расскинув слабые руки и ноги в стороны, он лежал на помятой постели с закрытыми глазами. Разум неохотно приходил в себя. В ушах больше не было некой туманной пелены, которая всё это время огораживала его от посторонних шумов. Она уверенно рассеивалась, позволяя Верховенскому слышать таинственную тишину квартиры Николая, в которой все до единого спали, и пение утренних ранних пташек за окном. Природа тоже оживала постепенно. Гомон ворон уже перекрикивали синицы и воробьи. Ранняя благодать. Петр наслаждался ей, восстанавливая сбитое дыхание, пока снова не уснул...