Брошенный заслуживает счастья.

Склонивши голову седую-голубую вниз, Взгляд красных глаз на воздухе повис. Мальчишка, лет пяти, смотрел вперёд, Смотря на дождь, что так безумно льёт. И, почему-то, бросили его тогда, Да, и, казалось, навсегда, Пока мужчина незнакомый не взглянул, И руку к мальчику не протянул. И имя мальчика решился спросить он. Мальца, случайно наруши́вшего закон, Мальчишки, что убить ни капли не хотел, Но жаль, причуду контролировать он не умел. Мальчонка с голубыми волосами в пол смотрел: При людях он всегда немножечко робел. Однако человек стоял, всё ещё, перед ним, А прожил он, по-видимому, много зим. Вдруг, гром — раскат. И продолжает дождь оплакивать людей кучи утрат. Бездонно, громко, падают на пол холодный капли. И могут протрезветь те, кто пьяны, но вряд-ли. Так громко, быстро, тяжело, что больно. И собираясь в лужи — рассыпаясь в них спокойно. По коже ледяной проходятся, пути мокрейшие по белой пролагая. С волос стекают медленно, не доставая губ окрая. Мальчишка поднял взор, сверкнув во тьме глазами: Сверкали они красными цветами. Мужчина снова спрашивал вопрос, А пятилетке оставалось отвечать — он не хотел допрос. "Шимура Тенко", — отвечал мужчине красноглазый, Он отвечал с сомненьем и побоялся вновь насмешек, язв, Он побоялся, также, рассказать про мать и про отца, Но в голосе от голубых волос слышна была та хрипотца. Та хрипотца от слёз, которые не день он лил в пылящих подворотнях, Когда один за следующим, людишки пропадали в сотнях. Та хрипотца от детского, простуженного голоса, Который, уж, устал кричать, выпаливая возгласы. Он звал на помощь, он хотел, чтобы не наплевали. Ему сказали: "Тот поможет", - нет уж, нагло врали. И даже дяденька какой-то накричал, чтоб провалил, Когда он всеми пальцами касался, по-случайности, перил. И голубые волосы на плечи детские спадали, На плечи, что порывы ветра жёстко обдавали. Он делал шаг, второй, скрываясь полностью в тени, И чтобы его вновь не доставали тускло городские жёлтые огни. Мальчишку бросили — никто не помогал. Поэтому уже на помощь он устало руки клал. Не знал он, почему он разрушает, Но он себя за это, очень уж упорно, проклинает. Да, в убеждения прохожих о героях он уже не верил. И, из-за опыта недельного, он на себе это проверил. Он лишь хотел домой и чтобы всё обратно, А не сиро́тою остаться и ножки передвигать ватно. И мир вокруг стал, будто серым, И только лишь глаза сверкали где-нибудь огнём горелым, И это "где-нибудь" сверкало в отражениях: В лужах, в окнах и в мальчишеских видениях. И долго мальчик жил в пыли и грязи. И больно уж болел один из красных — глазик. И рана на губах, всё также, и не заживала. И совесть за ненужность мальчика карала. Мальчишку бросили. Оставили без крыши. И грудью, из-за слёз, он ели-как уж дышит. Скитается по переулкам и дорогам. И прогоняют, когда ступает по порогам. Солёные разводы создают уж снова боль. Боль по свежей ране, когда слёзы исполняют кроль. И кровь на ранах всё шипит, не вздумая переставать, Когда он даже не успеет проморгать. Его бы и убить в тех подворотнях сразу же могли, Но лишь маньяки подходили — сразу пеплом полегли. И маленький ребёнок сам понятия не имел куда девались люди, А пыль людей просто терялась в мусорной погруде. Протянутая к мальчику рука, Скулящие, прося́щие еды бока И безысходность, разочарование пятилетней жизни, Которая в мальчишку так вцепилась, будто гризли. И первая рука, которая протянута была не ним. И первая рука, протянутая облегчением немым. И первая, но не последняя рука, которая была лишь сразу принята. И первая рука, которая мальчишкой была здесь же понята. И бормоча невнятно надоевшие слова. Мальчишеское личико скрывает кудрей синева. Он руку ту, четвёркой пальцев, с уверенным движением берёт, А в детской глубине души что-то разрывисто поёт. Его заметили. Он нужен. И есть способ отомстить (?). И псевдо-имя в новостях, газетах разметить. Но это не сейчас. Сейчас он брошенный ребёнок. И он к мужчине тянется за помощью прям как котёнок. За незнакомцем он пошёл под дождь. И игнорируя, уж слабую, да постоянну дрожь. Ступая ножками по камешкам, по полу, Они пришли к какому-то, с виду заброшенному, дому. И запах был не из приятных: как на свалке. И красный взор всё норовил остановиться на какой-то балке. Мальчишку повели, вновь, за собой, за руку. Малец прислушивался к каждому, из неизвестных, звуку. Но вдруг всё стало посветлее, как в квартире. И мальчику вдруг показалось, что нет ничего приятней в мире. Здесь было так тепло и хорошо, Мальчишку поразил, вдруг, шок. И помогли же мальчику, как странно не было бы для злодея. И приютили, каждое, любое действие лелея. И если его что и бесило — тут, сразу же, пятью о горло опираться. А что? Мальчишку, с самого начала бросили. Он в праве возмущаться.