Счастливая меланхолия (2006 г.)
1.
В последнее время (где-то за неделю до освобождения) Косте стала сниться смерть, и он точно знал, что это именно она — смерть ни с чем не спутать. Да и не забыл он ту встречу: память отчего-то не сохранила ни перестрелку, ни то, как в него попали, ни то, как после ранения он прошагал весь двор и упал у гаражей — только боль, тьму и холод. Страха не было. А потом ничего не было вообще — и это ощущение не-существования сейчас долго оставалось с Костей после пробуждения. Он с трудом осознавал окружающую реальность, словно покинувшая во сне его тело душа не спешила возвращаться из небытия. И первой сознательной мыслью всегда было: «Маша, где Маша?» …Тогда, очнувшись после операции, Костя увидел Машу, и поначалу не понял, что это не сон. Сквозь приоткрытое зарешёченное окно проникал бледный солнечный свет, падал на её задумчивое лицо. Она сидела в пол-оборота к нему, смотрела перед собой и крутила кольцо на пальце. Костя чуть пошевелился, осторожно перевёл дыхание. Маша тут же посмотрела на него, и он долго не мог оторвать взгляда от её необыкновенных глаз: там, на дне омута, в ледяной тьме, притаилась смерть — его смерть. Она ждала. — Константин Алексеевич, как вы себя чувствуете? Можете разговаривать? Точно не сон. Холодно. Мгновенно стало холодно. И скулы свело. От досады. — Стечение… неблагоприятных обстоятельств, Марья Сергеевна? — Можно сказать и так, — она склонила голову к плечу. — Будете сотрудничать со следствием? А разве вы оставляете мне выбор? Впрочем, вряд ли это будет играть какое-либо значение. — Как сказал бы наш общий знакомый… весьма заманчивое предложение. Вынужден отказаться. Лучше бы он, конечно, умер там, во дворе; но он остался жив. Игра случая, божий промысел, происки тёмного колдовства — с этим к Важнову, апологету иррационального, чёрт бы его побрал за то, что благодаря его сказочкам он, Костя, утратил ощущение действительности, разум потерял. Маша смотрела на него своим пронзительным взглядом, и от этого взгляда у него в голове точно густой туман клубился, как утром на озере, голос её доносился медленно и глухо, словно сквозь толщу воды. Может быть, последствия наркоза. А может — глубокое оцепенение и чувство полной беззащитности. Так близко… она была так близко. …В общей сложности ему дали двадцать четыре года — по доказанным эпизодам, какая щедрость — но отдохнуть толком не вышло, Вова исключительное рвение проявил. Пришлось ложиться в тюремную больницу, а потом спешно возвращаться на боевой пост, на передовой рубеж, вновь наблюдать за крысиной вознёй и, что раздражало больше всего, принимать в ней деятельное участие. …Тусклое январское солнце светило в окна нового бронированного джипа, колёса пробуксовывали в рыхлом сером снегу, в голове звенела бесконечная пустота, тело сковывала свинцовая усталость. — Совсем кислый ты, Костик, — притормозив на светофоре, дружески посочувствовал ему Важнов. — Вова тебя подарками в честь освобождения завалил, а ты с безучастным видом сидишь. Думу думаешь о своём житье-бытье? Хватит время на ерунду тратить! Неужто Генку жалко? Ну не всё же ему было жизни радоваться, изменила удача. Пришлось признаться, что на Заруцкого плевать, а сам он да, стал хандрить, и к бутылке порой рука тянется, потому что опостылело ему всё, и сам Иваныч в первую очередь. — Я себе тоже надоел, — с готовностью признал Важнов. — Поэтому решил завязать, хватит с меня этого шабаша. Тебе уходить не предлагаю, светлый ты наш, ты Вову даже на том свете не бросишь, а сейчас и подавно, раз он так потратился… — помолчал, дождался зелёного сигнала, тронулся, затем, хитро подмигнув, сообщил, что в данный момент они находятся в паре шагов от районной прокуратуры. — Никак, потянуло? Ты бы поостерёгся, сам в петлю не лез! — Бес проклятущий! — в сердцах бросил Костя и приказал остановить машину. Если б не Иваныч, не оглянулся бы, не заметил, а теперь уже поздно! — Неужто визит нанести собрался, олух? — разразился издевательским смехом Важнов. — Ты для начала приёмные часы узнай! Но Костя уже устремился за знакомым силуэтом, мелькнувшим в отражении витрины, вбежал в книжный магазин почти следом, ощущая тонкий, холодный аромат её духов. — Здравствуйте, Марья Сергеевна!2.
Эмоциональное напряжение нарастало, и в воздухе отчётливо пахло скандалом — это понимали все присутствующие, но из чистого упрямства продолжали делать вид, что ничего особенного не происходит. Через четверть часа, устав от свирепых взглядов экс-супруги Винокурова, Маша подхватила со столика пару пустых тарелок и увлекла за собой на кухню хозяйку этого злосчастного светского раута. — Зоя, это, конечно, твой праздник, и ты вправе приглашать всех, кого захочешь, но пойми, было бы лучше, если бы Жени здесь сегодня не было. Ну или… влюблённых. Винокуров и Ольга, которые, пусть и вели себя сдержанно, и сидели в противоположных углах гостиной, всё равно являлись катализатором зревшего недовольства. — Да не звала я Женьку, она сама ко мне заявилась, — надулась Зоя. — Откуда мне было знать? Буевич на дежурстве, вот я и подумала, пусть Володя придёт, давно его не видела. Конечно, он прихватил с собой Олю, ну что такого, в самом деле? Тут все взрослые люди. Почти год прошёл! Вот, к примеру, Андрея на наши гулянки мы всегда зовём. И всё в порядке. — Андрей ведь не мечтает меня убить, а на Женьку посмотри, она только об убийстве бывшего мужа, похоже и думает. Зоя вздохнула: — Хочешь, чтоб я Володю выгнала? Маша покачала головой. — Лучше я Женю уведу, мне всё равно домой пора, заодно прогуляемся, остынет. Впрочем, вернувшись, Маша обнаружила, что почти все гости, словно в едином порыве, решили разойтись: за столом восседал лишь Курочкин и жевал бутерброд с икрой, остальные молча, но нервно одевались в прихожей. — Маша, ты тоже уходишь? — обрадовался Винокуров, подавая пальто Ольге. — Мы тебя довезём. Женя дёрнулась, прошипела сквозь зубы пару крепких выражений и демонстративно хлопнула входной дверью — что ж, на этот раз обошлось без разрушений и рукоприкладства, Зоя легко отделалась. …Но Евгения Анатольевна не была бы собой, если вечер на этом бы и закончился: Маша ещё не успела войти в квартиру, как раздался телефонный звонок. — Луганский дома? — требовательно поинтересовалась Женя. — Нет, — вздохнула Маша. — Дети у бабушки, приходи. — И ведь приду! — сердито пообещала она и, действительно, заявилась буквально через пять минут. С бутылкой вина. — Французское подойдёт? — Женя сбросила с плеч шубку на пол, оставшись в коротком красном платье, придирчиво посмотрела на себя в зеркало. — У меня ещё испанское осталось, от красивой жизни, на кухню проходи, — пить Маше не хотелось, в голове и без алкоголя творился бедлам, но поговорить им всё же было нужно. — Я с Зоей пьянку планировала, — Женя присела на табурет и обиженно поджала губы. — А она предательница, устроила водевиль… Поэтому к кому мне идти, как не к вам? Только на брудершафт пить не будем! …Пили они быстро, бокал за бокалом, почти не притрагиваясь к нарезке и фруктам — у Маши в ушах зашумело, щёки раскраснелись, а Евгения уже не могла сдерживать слёзы. — Развод я ему дала, с Васей видится, когда захочет. Мы цивилизованные люди. А он дуру свою малолетнюю, блондинку эту рахитичную, мне демонстрирует при каждом удобном случае! Нашёл, с кем связаться! Да, я прекрасно понимаю, как он ко мне относился! Сколько раз я задумывалась, зачем, ну зачем я влезла в ваши нездоровые отношения, пусть так бы и бродил за вами несчастной тенью, страдал и надеялся, нет же, жаль мне его стало, пригрела, приласкала, а он! А он? Он предупреждал, Женя, разве нет? Нельзя быть уверенной в своих чувствах, никогда, никогда… Вообще ни в чём нельзя быть уверенной. — И с этими претензиями ты пришла именно ко мне, — Маша убрала пустую бутылку, потянулась за другой, но Женя её опередила. — Вы его защищать будете? — всхлипнула она, с трудом совладав с пробкой. — Мне посочувствовать не хотите? Боже мой, о чём я… Вы и женская солидарность — вещи несовместимые. Вы же себя особенной считаете, какие у вас могут быть подруги, друзья? Только свита! Иногда я вас ненавижу! Маша иронично усмехнулась, перехватила бутылку — от греха подальше, с неё станется: — Только иногда? Женя окончательно расплакалась, размазывая по щекам потёкшую тушь. — Иногда… Чаще всего вы мне нравитесь… Поэтому я и пришла к вам сегодня… — Излишне драматизируешь. — Ну хочется же душу отвести, — пробубнила она в носовой платок. — Слушайте, а у вас коньяк есть? Через час, уложив изрядно перебравшую Женю на диване в гостиной, Маша отправилась в ванную, под горячий душ, прогонять хмель и донимавшие её воспоминания о сегодняшней встрече с Бородинским. О том, что удивилась, но не возмутилась, узнав, что правосудие вновь оказалось бессильным. Да вот, зашёл с вами поздороваться. О том, что где-то в глубине души была рада его увидеть. Неделя как вышел, воздух свободы вскружил мне голову! О том, как на мгновение почувствовала связывавшую их незримую нить — непонятное, даже пугающее ощущение абсолютной власти над душой человека, именно этого человека. Поедемте со мной кофе пить! О том, что за мальчишеской бравадой таилось, горело во взгляде безысходное отчаяние — и этот взгляд тревожил её, не давал ей покоя… Да что же это такое? Зачем? Разве мало ей той трагикомедии, что длится годами?3.
Важнов разбудил его ещё затемно, мол, вставай, полно унывать, марш на природу, активно отдыхать, на курорт горнолыжный вот давно хотел, почему не сегодня? Потом такая возможность, поди, и не представится, с их-то образом жизни… Костя поначалу, конечно, послал его к чёрту, потому что заснул не больше двух часов назад, но так-таки поднялся с кровати, а, вернувшись в реальность при помощи холодного душа и крепкого кофе, и вовсе счёл идею отличной. В «Охта Парк» Важнов наведался впервые и буквально светился от счастья, восторженно наблюдал за вереницей кабинок подъёмника, за лихачами на сноубордах, но ехать наверх не решился. На лыжах, впрочем, стоял уверенно и под Костиным руководством бодро скатился с пологого склона. — Со школьных времён подобной физкультурой не занимался! Ладно, не ходи ты за мной следом, как наседка за цыплёнком, — отмахнулся он. — Без тебя как-нибудь обойдусь, поброжу здесь и в кафе посижу, а ты давай, дурь из головы выгоняй свежим ветерком. Дурь, конечно, не выветрилась, только взбаламутилась: привычно ощутив спиной снайперский прицел, Костя прибавил скорости на спуске, кайфуя от переизбытка адреналина в крови, от бега наперегонки со смертью, ловко лавируя между лыжниками — правда, несколько девиц с визгом шарахнулись в сторону. Но как только остановился — с мушки сняли, и задор улёгся; сердце ударило не в такт, часто-часто застучало, дыхание перехватило, ноги подкосились. Шалят нервишки-то! Сдав снаряжение, Костя отправился на розыски Важнова — тот обнаружился почти сразу: сидел в кафе за столиком у окна, пил глинтвейн, поглощал блинчики. — Фанфаронил, ага? — довольно ухмыльнулся он. — Наблюдали мы за твоим выступлением, Костик, с Марией Сергеевной и супругом её — респектабельный господин, тебе не чета, но это так, между прочим, к слову пришлось — вдоволь налюбовались. Скоростной спуск, Олимпийские Игры! В полуметре от Маши пролетел, она аж в лице изменилась и в такое негодование пришла… Не икалось тебе? — Не икалось, — Костя потянулся к блинам со сгущёнкой. — Голова зато болеть перестала. — Обругала тебя цепным псом Карасёва и мафиози республиканского масштаба, ещё и добавила, что больничный режим не соблюдаешь, даром, что человек смертельно больной, совсем себя не бережёшь, — наябедничал Иваныч. — Эх, Костик, Костик… Неужто из-под контроля вышел? Зло разобрало? Это хорошо, разум должен бунтовать, иначе какой во всём этом интерес? Юморист хренов. Крыша, видать, забавно у него едет, Важнову на потеху.4.
В отличие от Андрея, к ночным посетителям Дима относился благожелательно, даже снисходительно: буйнопомешанные, с такими связываться — себе дороже, а если уж твоя жена у них за главного, то и вовсе… Справедливости ради надо сказать, что гости теперь редко были пьяными и по стенам больше не палили (Перевалов Маше этот эпизод до сих пор припоминал), вели себя пристойно, разве что холодильник опустошали, но разве это проблема? Скорее похвала кулинарным талантам хозяев. Кроме того, Луганский постоянно был в разъездах, поэтому настоящие масштабы оргий, совмещённых с производственными совещаниями, оценить не мог: всё-таки в его присутствии народ до утра не засиживался, вёл себя достаточно сдержанно, а выражения выбирал даже Кораблёв. И всё равно Маша никак не могла отделаться от мысли, что ходит по тонкому льду — нервное напряжение порой выматывало так, что ей мерещилась всякая ерунда, даже кошмары снились. Хочешь не хочешь, а усомнишься в своём здравомыслии. Вот и сегодня, впустив явившегося за десять минут до полуночи Кораблёва, Маша долго пыталась понять, какого чёрта ему нужно. Начать с того, что Лёня её разбудил — но это даже хорошо, потому что она заснула за столом, пока писала для городской докладную по коррупции, а во сне Маше кто только не привиделся, начиная с Горчакова и заканчивая Филоновым, а ещё она в панике металась в каком-то мрачном лабиринте, разыскивая Бородинского — и звонок в дверь был просто спасением, мгновенно выдернув её из призрачного мира грёз в материальный, не сказать, чтоб совсем нормальный, но привычный. Прогоняя остатки дрёмы, Маша встряхнула головой и предложила сварить Кораблёву кофе. — Борщ у вас есть? — поинтересовался Лёня. — Если бы свет не горел, я б и не зашёл, и так вам всё утром расскажут, но почему ж не совместить приятное с полезным? Поем — и домой, к Коту, отдыхать. Чутьё не подвело — борщ имелся, и с довольной рожей наблюдая, как Маша накрывает на стол, Кораблёв ляпнул: — Любо-дорого с вами наедине дела обсуждать, Марья Сергеевна, без свидетелей. У меня аллергия на ваших мужей и воздыхателей. Тут ещё и ситуация такая, своеобразная, хотел с вами, как с важным персонажем пьесы, посоветоваться, и Луганский нам здесь не нужен — проблема чистоты эксперимента. — Какое же ты всё-таки трепло, Лёнечка, — Маша налила себе кофе, села напротив. — Думаешь, заинтриговал? Кораблёв отмахнулся: — Опасное это занятие — думать, Марья Сергеевна. Чёрт-те что в голову лезет! В общем, завтра вам городская подарочек подкинет, дело об убийстве Марины Заруцкой, а вы проследите, чтоб им распорядились, как следует. Буевич без вас и лишнего шага не сделает — вот ему дело и отдайте. Со мной работать будет, мы уголовный розыск и близко не подпустим, так и скажите. Маша задумалась: Филонов всегда умудрялся сплавлять им дела заведомо глухие, но это было интересно ей самой, почему бы и нет? — А тело Заруцкого ведь так и не нашли? — Нет, но это и не суть важно, — Кораблёв выдержал паузу, доел борщ, встал, помыл за собой тарелку. — Нам надо эти убийства Барракуде подтянуть, тогда и выясним. Приоткрыл карты, называется. Других кандидатов нет, или… — Он же в тюрьме в это время был, — возразила Маша. — Ты его в организаторы планируешь? Доказательства есть? А исполнитель? — Вам так всё и сразу… Не знаю! Могу я хоть что-то не знать? Ладно, пока не знаю. Карасёва надо было и слушать, и смотреть, но не так это и просто, а то, что у нас есть — фигня, мелочёвка. Или, может, вас устраивает нынешнее положение дел, рады, что Бородинский на свободе? — У Лёни было совершенно непонятное выражение лица, вроде и шутил, а вроде и злился. — Хотя, конечно, вы прокурор, вам видней. Но предупреждаю, такого моя фантазия не допускала. — Кораблёв, — растерялась Маша. — Что за бред ты несёшь? Он слегка наморщил нос, смерил её пронизывающим взглядом. — Марья Сергеевна, гений чистой красоты! Дружеский совет: посмотрите на себя со стороны. Всерьёз озадачитесь.