Бесчеловечный выбор

      «Британскую сволочь к ответу! Tiocfaidh ar la*! К чёрту королеву!» — прочитал надписи на заборе Крис Рейли, идя домой. Где-то вдалеке ударил, подобно раскату грома, взрыв, не то на католической Фоллс-Роуд, не то на протестантской Шенкилл-Роуд. Бомбы в Белфасте рвались чуть ли не каждый день. И националисты «изумрудного острова», и верные короне лоялисты регулярно напоминали о себе, когда в городе гремели взрывы. Рейли бы больше удивило затишье, наступившее на угрюмых и пропитанных, словно губка, многовековой ненавистью улицах, чем очередной «концерт», слушателей которого, скорее всего, потом повезут либо в больницу, либо сразу в морг.       Ещё дальше треснул одиночный выстрел, после чего в ответ затарахтел пулемёт. «Патруль обстреляли», — догадался Крис. После того, как Военный совет Временной ИРА* снял запрет на нападения на британцев, на улицах стало ещё опаснее — началась вооружённая борьба против армии Её Величества. Как заявили власти, в феврале нынешнего года стрелок Временной ИРА убил первого британского солдата с момента начала конфликта. Атаки на армейские патрули и посты, выстрелы с крыши или из окна стали такой же обыденностью, что и взрывы бомб. Пламя Ольстера в этом году разгорелось ещё сильнее. Рейли не покидало ощущение неотвратимости надвигавшейся катастрофы. Сквозь запахи гари, пороха и дыма прорывалось ужасное зловоние.       «Чем дальше, тем прекраснее, не правда ли? С каждым чёртовым годом наш любимый Белфаст всё хорошеет и хорошеет. Рвануть бы отсюда! Хоть за две тысячи световых лет от дома, туда, где одиноко и бушуют огненные океаны. Или как там пелось у «Роллингов»? Хоть в космос, хоть на дно океана, лишь бы убраться отсюда с концами», — подумал Крис, увидев в проулке между двумя рядами высоких кирпичных заборов мертвеца. Он лежал в тёмном углу, его ноги торчали из-за куч мусора.       «Или стукач или торговец дурью. Явно наши поработали. В католических кварталах теперь они власть и закон в одном лице. И никто больше. Констебли больше тут не хозяева», — предположил Крис и вспомнил, что никакие королевские законы больше не действовали на католических улицах. Власть там принадлежала ИРА, а расправы над предателями, информаторами и наркоторговцами превратились в повседневную рутину.       Рейли сам пару раз наблюдал за их казнями. Они тряслись от ужаса, жалобно молили о пощаде или у них наоборот заплетался язык от страха. Затем гремел выстрел. Кевин Дойл, командир Криса, говорил, что «иуды-предатели» и «убийцы ирландского народа» (так он называл торговцев наркотиками) заслуживали самой жестокой смерти. А Рейли в глубине души испытывал к ним жалость. Расправы над безоружными людьми, пусть они и опорочили своё честное имя двурушничеством или ещё более мерзкими поступками, вызвали у него отвращение.       Впрочем, сегодня Крису хотелось выкинуть войну из головы. До завтра его отпустили домой повидаться с родными. Однако мрачные картины Белфаста будто бы глумились над ним, напоминая, что война никуда не делась, она буквально в паре шагов от него. И завтра утром он вернётся обратно в строй, чтобы вечером, когда наступит тьма, а из своих нор выползут садисты разных мастей, встать на пост и дать им бой во имя победы. Вот только в неё Крис не верил.       Фоллс-Роуд сегодня, как обычно, пустовала, словно за ночь всё её жители вымерли. Люди прятались дома от войны, но она частенько стучала им в дверь. Очень редко по улицам проезжала одинокая машина. Двухэтажные террасные дома из красного кирпича с дымовыми трубами, мокрый и почерневший асфальт, блестевший на свету, лужи, горы мусора, серо-стальное небо — перед глазами Криса предстал типичный белфастский пейзаж. И хотя на дворе стоял август, на промозглых улицах дул холодный ветер.       Ближе к границе с протестантскими кварталами на стыке двух кардинально разных миров и арене яростных схваток виднелись баррикады. В индустриальных трущобах выросло не одно поколение обездоленных и несчастных людей, чья злоба в один момент вырвалась наружу — гнёт пуритан вместе с нищетой разожгли пламя грязной и жестокой войны. Она мало чем отличалась от средневековой резни иноверцев, где человеческая жизнь обрывалась с той же лёгкостью, с какой ножницы разрезали тонкую нить.       Именно здесь родился и вырос Крис. В прошлом он всеми силами стремился вырваться отсюда. Рейли даже пошёл на службу в британскую армию, однако его всё равно затянуло обратно. Ему просто удалось выбраться из Северной Ирландии на пять лет. Крису оказалось не под силу разорвать порочный круг.       Если бы парень не «варился» в местном соку, он спутал бы родительским дом с чьим-нибудь другим. Настолько одинаково они тут выглядели. Но Рейли быстро нашёл нужный дом. Собравшись духом, он постучал в дверь. А дальше принялся ждать с замиранием сердца. Его, неплохого бойца, прошедшего в октябре прошлого года через жёсткий слом и моральную гибель, охватило волнение: «Нервишки пошаливают. Как сердечко заколотилось, ну надо же!»       Дверь Рейли открыла статная женщина лет сорока пяти с умным и очень выразительным квадратным лицом. Она так сильно удивилась, увидев Криса, будто в гости к ней пожаловал оживший мертвец. Затем удивление быстро сменилось радостью, и из голубых глаз с тяжёлыми веками потекли слёзы счастья.       — Сынок! — крикнула Бриджит Рейли, обняв Криса.       Неподалёку, судя по звуку, проехал бронетранспортёр. Крис и сам был готов зарыдать от радости. Зато чутьё опытного бойца говорило Рейли быстро зайти в дом, пока недалеко от них с матерью не началась перестрелка или на дороге не взорвался фугас.       — Я не хочу показаться бесчувственным негодяем, каких полно на улице. Я ждал нашей встречи. Быть может, я даже жил ради неё. Но давай я для начала войду. Некоторые психи так обрадуются нашей с тобой идиллии, что захотят убить нас, — сказал Крис и поцеловал Бриджит в правую щёку. — Я не знаю, где мои дружки оставили подарочек для вояк. А «подарочки» убивают не только солдат.       — Ты прав, сынок. Я просто потеряла голову, когда увидела тебя, — ответила Бриджит.       Они вошли в коридор со светлыми обоями в цветочек. Первым делом Крис положил два букета роз на комод, закрыл дверь и лишь потом разулся. Бриджит действительно потеряла голову от радости, даже не спросив старшего сына о цветах.       — Я ещё неделю назад хотел тебя навестить. Дойл не отпустил. Конспирация. Сегодня вот вырвался. Сама понимаешь, осторожность сейчас здорово продлевает жизнь, — говорил Крис.       Десять дней назад в Белфасте прошла волна задержаний, операция «Деметриус». Военные начали повальные аресты ирландцев-католиков по заранее заготовленным спискам. В первую очередь британцы искали боевиков ИРА и их помощников. Только по странному стечению обстоятельств по неведомой причине солдаты арестовали сотни невинных людей. При аресте военные вероломно врывались в дома горожан и избивали их, оскорбляя и запугивая без веской причины. В городах разгорелись беспощадные уличные побоища. В те дни пламя Ольстера бушевало с доселе невиданной силой, на улицы вырвалась народная ярость, которую подкрепили обжигающе страшная ненависть и безумная жажда мести. Белфаст буквально полыхал.       В местах, что напоминали концентрационные лагеря времён далекой Англо-бурской войны, ирландцев травили собаками, лишали сна и одежды, душили, надевали мешки на голову перед тем, как выбросить из вертолётов с маленькой высоты, тащили за волосы, чтобы привязать к бронетранспортёрами поверх брони как «живой щит» — британцы делали всё, что унизить и сломать их за те три ужасных дня допросов. Двенадцать несчастных по воле врага превратились в подопытных мышей: на них отрабатывали более жестокие «пять методов». Изуверские пытки, жестокие издевательства вкупе с нечеловеческими унижениями дали обратный эффект: католики сплотились ещё сильнее, наточив зубы для возмездия.       — Я знаю. Неделю назад я получила от тебя послание. Тогда рослый такой мальчик принёс мне записку. Но записка ведь мелочь, в сравнении со встречей с тобой, сынок. Я так за тебя волновалась! Я даже за себя и за папу так не переживала, как за тебя! — обливалась слезами Бриджит.       — Я не мог тогда сорваться с места и вылезти из норы. Я понимал, каково тебе, но ничего не мог поделать. У нас там армейская дисциплина. Попробуй ослушаться приказа и получишь щедрую «благодарность», после которой живого места не останется, — объяснил Крис, обнимая Бриджит. От слёз матери его самого пробрало до глубины души, из-за чего он с большим трудом сдерживался, чтобы не заплакать и не начать кататься по полу от ужасной боли. — У одного из моих ребят есть младший братик. Ну я и подумал передать через него записку, что со мной всё хорошо, я не попался, жив и здоров. Прячусь перед выходом на охоту.       Крис боялся заплакать при матери. Он не мог показать Бриджит свою слабость, ей и так уже хватило страданий в прошлом году. Её младшего сына Майкла схватили сразу же после того, как он убил констебля королевской полиции Ольстера. Как бы ни старались Крис с матерью уговорить Майкла, он всё равно отказался от сотрудничества со следствием. В конце декабря его приговорили к пожизненному заключению.       Бриджит тогда походила на восковую фигуру. Опустошённая изнутри, она молча сидела в кресле, смотря в стену пустым и безжизненным взглядом. Женщина словно вовсе и не жила, её праведная бессмертная душа улетела в рай, оставив тело на грешной земле.       Со временем Бриджит смогла оправиться от пережитого и начала жить заново. Крис с детства считал её сильной женщиной. Она стала живой и энергичной. «Вы ведь с Майклом живы. Хотя бы это хорошо. Надо довольствоваться тем, что есть, дабы Господь не забрал у меня последнее. Вы живы, я должна жить ради вас. Именно жить, а не уныло смотреть в стену изо дня в день», — сказала в мае Крису Бриджит на его двадцать третьем дне рождения.       Старший сын понимал, что отныне он не имел права на гибель. Крис должен был стать не только неуязвимым воином, но и неуловимым: «Не хватало мне ещё загреметь». У него просто не оставалось другого выхода. Как Бриджит жила ради него, так и Крис жил ради неё.       В отличие от младшего брата, старший не рвался ни в какую из обеих ИРА. Убийство Майклом полицейского разрушило армейскую карьеру. Его выгнали из полка. Далее он вернулся в Белфаст, думая помочь матери. За службу британцам боевики Временной ИРА приговорили его к смерти. Если бы не друг семейства Рейли, Кевин Дойл, старший сын Бриджит окончил свой земной путь на задворках с пулей в голове. В случае бегства Криса из Северной Ирландии отыгрались бы на его семье. Рейли пришлось согласиться с предложением Дойла присоединиться к нему.       — Я всё понимаю, сынок. Просто не могу сдержаться. Ох, как же я рада тебя видеть! Ты такой нарядный! А зачем тебе два букета? — спросила Бриджит. Она только сейчас заметил белые и красные розы на комоде.       — Один тебе. Один Энджи. Угадаешь, какой из них твой? — ответил старший сын. — Одного букета тебе будет даже мало. Ты слишком хороша для Белфаста, лицом похожа на лондонскую лапочку с кембриджским дипломом, а не на местных тёток с наружностью дремучей деревенщины. Помню, года три назад видел одну девушку. У неё лицо как у тебя в молодости было. Волосы разве что другого цвета оказались и фигура немного другая.       — Я даже не знаю. Не надо было так тратиться.       — Да ладно тебе! Ты постоянно так говоришь. Мне свои деньги тратить не на что. Зря я их, что ли, в армии копил? Сколько раз я предлагал тебе взять их и уехать отсюда в Голуэй или в Дублин? Ты всё время отказывалась.       — Здесь вся моя жизнь. Ты, Майки, мой муж Мартин. Как же я без вас буду?       — Если бы я купил тебе серёжки с изумрудами, ты бы отказались их взять и сказала то же самое. Не надо было так тратиться!       — Как бы объяснила папе, откуда они у меня взялись?       — Сказала как есть. Не терплю вранья.       — Ты же знаешь, папа разозлится.       Простой работяга Мартин Рейли едва ли не с пелёнок поддерживал ирландских республиканцев и идею объединения Ирландии. Стоило ему узнать, что Крис поступил на службу в британскую армию, как он тут же открестился от старшего сына. Мартин говорил всем, что Криса убили в 1966 году. Вдобавок, семья Рейли подверглась настоящей травле из-за поступка Криса. Отец так и не простил его. При личной встрече он называл старшего сына «чужаком».       — Не разозлится. Ты сама знаешь, он тебе в последнее время ничего не говорит за наши встречи. Упрямый осёл понимает, как они для нас важны. Не бойся его, — проговорил Крис. — Как он? С ним всё в порядке?       — Да. Ушёл на работу, — дала ответ Бриджит.       — Меня по ночам кошмарило от мысли, что вас с папой и дедушкой утащили вояки.       — Дедушка навещает своего друга в больнице. Ему на допросе совсем заплохело. Так ужасно, когда солдаты даже стариков не жалеют! Я не думала, что они окажутся такими мерзкими людьми. Дедушка спрашивал про тебя.       — Обошлось.       О британских приготовлениях что во Временной, что в Официальной* ИРА узнали заранее. Боевики ушли в подполье. Военных их манёвр не остановил. Крис переживал за родителей и дедушку, иногда он никак не мог заснуть, тревожась за их судьбу.       — Так что, угадаешь, какой из них твой? — сменил тему Крис.       — Ты всегда дарил мне белые розы, — взяла букет из семи белых роз Бриджит. — Не знаю почему.       — Они тебе подходят, особенно к твоим волосам. Ты спокойная, нежная. Не взрывная, добрая, — объяснил Крис, обратив внимание на собранные в причёску со жгутами по бокам светло-русые волосы матери. — А Энджи у меня рыжая и порой так выпалит, что обжечься можно. Взрывная и неуёмная. Я скучал по ней, боялся за неё не меньше, чем за вас с нашим осликом и дедушкой. Моя утешительница. И ты тоже, — вспомнил он и об Энджеле, в тяжёлую пору не побоявшейся в трудную пору признаться в своих чувствах. — Я так давно не говорил людям приятных слов. То и делал, что сыпал проклятиями. Зато сейчас я тебя увидел, и во мне проснулась человечность.       — И мне тоже без тебя тяжело. Мне спокойно на душе, когда ты дома. Я пока поставлю цветы. Ты проходи. Не будем же мы в коридоре разговаривать?       На улице послышалась пальба. На сей раз стреляли близко. Видимо, под обстрел попал патруль, что проехал недавно. «Наши резвятся. Дичь попала в ловушку. Интересно, какая рота сегодня вышла поразвлечься?» — задумался Крис, на коричневый диван в гостиной. — «Пусть стреляются подальше от нас. Ну их к чёрту на сегодня».       Бриджит вскоре села рядом:       — Опять они за своё. Хорошо хоть ты дома, а не там. Сколько уже можно?       — Не знаю, мама. Их прямо прёт от удовольствия. Ребята тащатся от убийств. Прости, меня понесло.       Грохот стрельбы приближался.       — Ты рассказала обо мне Энджи? — задал вопрос Крис. — Я писал, чтобы ты рассказала обо мне и её.       — Да, в тот день, как получила записку.       — Славно. Как она?       — Хорошо держится и тоскует по тебе. Хочет с тобой увидеться. Ты потом пойдёшь к ней?       — Мне не хватит недели, чтобы наговориться с вами обеими. Пойду к ней ближе к вечеру. Времени у меня до завтра.       — Почему так мало?       — Война, мама. Как ты говоришь? Ничего не поделать.       — Жаль.       — Как Майки?       — Я не навещала его два месяца. Он пишет, что с ним всё хорошо. Тоже про тебя спрашивал. А я не знаю, что ему написать. Дедушка говорит ни в коем случае не писать, что ты теперь служишь у «временных». Он ведь сам молодым сидел в тюрьме, знает, о чём говорит.       — Напиши Майки, что я уехал в Голоуэй в Коннахте. Дойл показывал мне фотографии. Прекрасное место, там чертовски красиво. Можно Лондон. Пусть я хоть в твоих письмах вылезу их этого гадкого болота и стану достойным человеком. Исключение из моего правила.       — Я так и сделаю.       Стрельба усилилась. Она стала звучать намного ближе, чем раньше. Крис по привычке обежал глазами гостиную. Искал укрытия. Окно, откуда открывался вид на дорогу и террасный дом напротив, находилось левее дивана. Шкаф и телевизор стояли у противоположной стены, оклеенной бежевыми обоями. Прятаться было особо негде.       — Давай уйдём на кухню. Не нравится мне оно, — предложил Крис.       — Хорошо, — согласилась с ним Бриджит. На выстрелы она реагировала вполне буднично.       Окна на маленькой кухне выходили в сторону заднего двора и кирпичного забора. От пуль её закрывала гостиная.       — Ты голоден? — спросила Бриджит.       — Нет. В последние деньки кусок в горло не лезет, — ответил Крис.       — Заметно. Ты исхудал, — отметила мать, заметившая впалые щёки на нежном квадратном лице с угловатой челюстью Криса.       — Я же ведь твой сын, — усмехнулся он. Щёки у Бриджит были такими же впалыми.       Светлые обои тоже в цветочек, стол и стулья справа, печь и шкафы слева — кухня не отличалась большими размерами, но в ней чувствовался уют.       — Как хорошо ты смотришься в костюме, — добавила Бриджит.       — Мне сказали, что он старомодный, и шестьдесят четвёртый год уже прошёл. Дойл говорит мне шифроваться под дурачка. Маскировка такая, чтобы меня принимали за типичного лоботряса с концерта Led Zeppelin. Давно я не стригся. Дойл говорит, что раньше от меня несло за милю армией, — рассказал Крис, успевший зарасти. Его строгая армейская причёска сменилась на чёрные лохмы.       — Волосы твои с костюмом плохо сочетаются.       — Дойл сказал, я сделал. Сегодня мне захотелось выглядеть по-людски. Словно я действительно успешный адвокат или банкир. Важная шишка в стильном по меркам шестьдесят четвёртого костюме. Конечно, я понимаю, что потом всё встанет на свои места. Я ж ведь пустое место. Пролетарская чернь, белый негр, второй сорт.       — Не горячись, сынок. Ты же не виноват, что у тут такие порядки, и нас, ирландцев-католиков, за людей не считают.       — Знаю, мама. Прости, меня не в ту сторону несёт. Сложно сохранить выдержку постоянно. Надеяться на лучшее не приходится.       — А ты надейся.       Их разговор прервал резкий и неожиданный, точно удар молнии, стук в дверь. Пальба продолжалась.       — Помогите! Откройте! Они хотят убить меня! Впустите! Я не хочу умирать! Пожалуйста! Они гонятся за мной! — человек на улице кричал громко. Его высокий голос Крис и Бриджит услышали даже на кухне. За криком последовали не менее громкие стуки в дверь.       Бриджит пошла в коридор:       — Надо помочь. Он же совсем ещё мальчик. Даже младше тебя.       — Подожди, мама, — остановил её Крис. — Не всё так просто.       Паренёк продолжал кричать:       — Впустите! Я слышу вас! Помогите! Я вас прошу! Они преследуют меня!       Он мог сойти за боровшуюся за жизнь с солдатами жертву. Но Крис слышал странный говор. В Северной Ирландии произношение разговаривали иначе. «Не солдатик ли к нам пожаловал?» — у Криса возник вопрос.       — Я сам посмотрю, — сказал он матери. — Или идём вместе, но осторожно.       По коридору они подошли к двери. В глазок Рейли увидел рослого солдата в бронежилете и массивном шлеме-тазике. На бледном лице усатого рядового застыл животный страх. Он находился на грани. Периодически боец оглядывался по сторонам. Бриджит оказалась права, англичанин выглядел гораздо моложе Криса. «Малыш с усами», — подумал Рейли. Вид у рядового казался совсем потерянным. Вероятно, солдат плохо разбирался в местных реалиях. Иначе бы он и не подумал искать спасение в домах у католиков, так как они одинаково ненавидели что ольстерских протестантов, что солдат из Англии. Правда, Крис и Бриджит как раз не скрипели зубами от ненависти к чужакам. Но на двери их дома никакой такой таблички не висело.       — Помогите!       Бриджит передёрнуло от крика рядового.       — Ох! Сынок, давай впустим его!       — Он солдат, мама, — со вздохом изрёк Крис таким тоном, словно речь шла о мертвеце.       — И что?       — Он враг. «Временные» очень обрадуются, если мы его впустим. После Бэллимёрфи солдат никто не жалеет. На них охотятся. Как ты думаешь, что с нами сделают за помощь врагу? Не по головке же погладят, — объяснил, почему они не могли впустить англичанина, Крис. — Вы с папой из-за меня уже оказались один раз под ударом. Я не хочу втягивать вас в неприятности в третий раз.       В Бэллимёрфи британские десантники встретили сопротивление со стороны бойцов Временной ИРА. Парашютисты думал подло утащить на допросы беспомощных людей, а получили огонь из окон и крыш. Ответным огнём они убили мирных людей, двое из них пытались помочь раненым. Воскресенье, 9 августа 1971 года, обагрилось кровью невинных католиков. За последующие два дня от рук десантников оборвались жизни ещё пятерых мучеников. За кровь безвинных в Бэллимёрфи ИРА начала кампанию мести, ирландцы ожесточились сильнее прежнего. Кровь за кровь. Кровавое воскресенье выстрелило по всему Белфасту десять дней назад, однако его дух чувствовался повсюду.       — Но он же погибнет, сынок! — возмутилась Бриджит.       — Ты самая добрая женщина в нашем болоте, — ответил Крис. — И потому я не открою. Нам не нужны проблемы.       — Как же так можно?!       Даже после бесчеловечного приговора суда Бриджит не воспылала ненавистью и не возжелала мести. Она могла уподобиться тысячам других движимых гневом ирландских женщин. Но Бриджит понимала, что кровь британцев и местных протестантов не вернёт её младшему сыну свободу.       Мать Криса вообще старалась дистанцироваться от царившей повсюду жестокости, глубоко сожалея, что её дети выросли в такой отвратительной атмосфере взаимной вражды. Бриджит не поддерживала ни ирландских республиканцев, ни пуританских сторонников единства с короной, ни военных — никого из тех, кто убивал. «Может, протестанты вместе с солдатами звери, бездушные чудовища. Но мы ведь уподобляемся им. Так нельзя», — считала она. О её миролюбивом нраве не знал только ленивый. На всеобщую ненависть мудрая женщина отвечала человечностью.       — Он же тоже чей-то сын! За него переживает его мать, как я за тебя! Он совсем ещё мальчик, — говорила Бриджит. — Я не думаю, что он убивал людей в Бэллимёрфи в то ужасное воскресенье! Неужели ты дашь ему умереть, сынок?       — Я избавлю нашу семью от проблем, — ответил Крис.       — Ценой чужой смерти?       — Ужасный выбор. Я хочу защитить тебя. Думаешь, я торчу с убийств, как другие? Я не верю в дешёвый трёп про освободительную борьбу. Я хочу лишь счастья для вас. Я бы открыл ему дверь, если бы потом ИРА от радости не сожгла бы наш дом. Или того хуже. Они могут и не такое. Здесь все хороши. Плевал я не ненависть к бриташкам! Но не на тебя, мама. Идём обратно на кухню.       — Вот так спокойно пойдём на кухню?! — ошарашенно спросила Бриджит, в шоке смотря на сына, как на чудовище.       — Да!       За дверью слышалась винтовочная трескотня. Сквозь неё прорвался жалобный стон: «Откройте, пожалуйста!»