Длань указующая

Старший сын – наследник герцога – большую часть своего времени проводил в классной комнате, окруженный печатными книгами, новейшими картами и досками угольного цвета. Убранство классной комнаты и даже само ее существование подсмотрел отец Юнидо во время путешествий в соседнее государство. Там старому герцогу рассказали, что особое место для учения помогает сосредоточиться на сложных задачах, а сходство с герцогским кабинетом укрепляет в наследнике гордость и желание походить на отца. Юнидо хорошо помнил свой трепет, когда его, еще совсем маленького, отец торжественно ввел в классную комнату. В родном замке чужой обычай расцвел особенно. К стыду своему, Юнидо даже не мог вспомнить сейчас, когда восторг утих, а старание и прилежание – испарились. С некоторых пор учеба и все, что было с ней связано, навевали лишь скуку. Но сейчас, именно в этот день, при виде привычной обстановки Юнидо охватывало беспокойство. Столь сильное, что хотелось выбежать вон, поджав хвост, – если бы хвост, конечно, был. Но вместо этого он застыл напротив письменного стола, и от напряжения мышцы его будто одеревенели. Попытайся он сдвинуться с места, то, верно, упал бы. Юнидо старался смотреть прямо перед собой, лишь бы не натыкаться взглядом на указку, лежавшую на столе. А еще – на человека, который сидел в учительском кресле, но учителем не был. От его пристального взгляда, настолько строгого и отстраненного, что Верховный казался порой слепым, в животе у Юнидо разливался холод. – В твоем возрасте мы с твоими родителями были более зрелыми, – вздохнул Верховный. – Конечно, я не хочу обвинять тебя ни в чем. Ты любимый, балованный ребенок. Ты не знал ни войн, ни бедствий. Но, ради Совершенных, можно быть хоть немного серьезнее! Юнидо помялся, осознав вдруг, что совсем не слышал нотации Верховного – его слова заглушал ток крови и мыслей. Он замялся, не зная, куда деть руки, до нелепого длинные. Вытянув их вдоль тела, он ощущал себя нескладным и жалким, но изменить свою позу не решался. Верховный, казалось, не замечал его замешательства и перечислял проступки. Ленился. Полмесяца не притрагивался к тетрадям и книгам. Не сдерживал вспышки злости. Не проявлял уважения ни к уму учителей, ни их возрасту. Расстраивал мать и даже вынудил ее позвать на помощь Верховного. Наконец, Верховный замолк, словно ожидая, что Юнидо скажет что-то в ответ. Но тот не смел даже открыть рот. Юнидо понял, что молчание слишком затянулось, но так и не нашелся с ответом. Его окатило волной стыда, однако он постарался успокоить себя тем, что вряд ли его оправдания что-то изменят. Ведь он заранее догадывался, зачем Верховный позвал его на разговор незадолго до ужина. Зачем служанки задвинули тяжелые шторы до наступления темноты. Зачем мать отослала младших детей в другое крыло. Этого можно было и не делать: он будет тихим. Юнидо осмелился посмотреть на Верховного. В неверных отблесках свечей его лицо казалось лишенным возраста. Не может же быть так, что Юнидо неосознанно добивался того, что должно было произойти? Кресло скрипнуло. Верховный поднялся, и у Юнидо перехватило дыхание. В замке дивились, как он вытянулся за считанные месяцы, да он и сам замечал, какими маленькими стали домочадцы по сравнению с ним. Но Верховный, полностью оправдывая свой титул, все равно возвышался над ним. – Ты слишком похож на отца, – мягко проговорил Верховный, потрепав его по левой щеке. Лицо отца было испещрено шрамами, придававшими ему суровый вид. Кожу Юнидо не тронули даже юношеские прыщи. – И я желаю тебе только добра. Что бы я ни делал, я делаю тебе во благо. Юнидо кивнул. Он не мог полностью справиться с охватившей его дрожью, и ему оставалось лишь надеяться, что она не слишком заметна. – Повернись и обопрись на стол, – Юнидо показалось, что Верховный готов был нахмуриться, но сдержался. – Поверь, мне это не доставит никакого удовольствия. Юнидо подавил всхлип, который так и рвался из горла. Слишком живо представил себе, что сказал бы Верховный, если бы услышал его. Это не кнут и даже не розга. Всего лишь указка. Стол оказался слишком низок. Верховный подошел к Юнидо сзади и собственноручно, ничего не приказывая, спустил с него штаны с бельем. Юнидо сжал ладони в кулаки так, что ногти больно впились в плоть. Теплые руки Верховного огладили его ягодицы, и он понял, что весь напрягся, как гончая перед погоней. – Что такое? Ты стесняешься? Юнидо вжался лбом в поверхность стола. Он словно онемел, едва вошел полчаса назад в классную комнату. – Верно. Вот так стоять – позорно для юноши. Но еще позорнее – огорчать учителей и домочадцев. Таким тебя вижу только я. Твоя дерзость заметна всем. Верховный шлепнул Юнидо по ягодицам, и тот не прервал свое молчание. Знал, что наказание еще впереди. – Тебе стоит расслабиться, – произнес Верховный как-то веско, невозмутимо, ничуть не смущаясь того, что поддерживает Юнидо под ягодицы ладонями. – И не задерживай дыхание. Верховный отошел, и у Юнидо свело живот. Вовсе не от грядущего наказания, а от резкой мысли, что положение, в котором он застыл, открывает слишком много. Через несколько мгновений думать об этом не осталось сил – ягодицы пересекла огненная полоска боли. Юнидо вскинул бедрами, не справившись с собой, и тут же устыдился своей выходки. Верховный будто ничего не заметил, но легче от этого не становилось. Следующий удар был намного более ощутимым. Юнидо чувствовал, как мышцы на ногах подрагивали от напряжения, как стучало сердце, отдаваясь где-то внизу живота. Указка со свистом рассекла воздух. Юнидо не решался обернуться, но почему-то живо представлял себе лицо Верховного – сосредоточенное, но все же бесстрастное, словно вечно подернутое завесой. Лицо, на котором можно нарисовать любое выражение. Верховный – великолепный художник и отдыхает от своей обязанности лицемерить только в замке герцога. На этом воображение Юнидо не ослабевало. Напротив, рисовало картинку, как Верховный стоял несколько сбоку от него, рука чуть согнута, словно он участвовал в игре с ракетками и воланом. Движения уверенные, быстрые, отточенные. Новая мысль пронзила его одновременно с очередной вспышкой боли. Сколько еще юношей и девушек вот так же склонялись перед Верховным в полумраке его покоев или в кабинете, заполненном шорохами ненаписанных и неотвеченных писем? Там, в далекой столице, где Верховный был настоящим правителем, могло происходить что угодно. Эта мысль отчего-то заставила Юнидо обернуться, хотя еще несколько мгновений назад ему было бы слишком стыдно это сделать. Но увидеть он ничего не успел. Указка опустилась ровно посередине ягодиц, боль вспыхнула искрами и затмила все. Из груди Юнидо вырвался выдох, какой бывает, стоит поскользнуться на льду и упасть плашмя. – Встань. Голос Верховного совсем не был отстраненным или надменным, как казалось в начале разговора. Юнидо набрался смелости и, повернувшись вокруг себя, посмотрел Веховному в лицо. Тот по-прежнему был отстраненным, но все же что-то изменилось в нем, и Юнидо не понимал, в чем дело – то ли длинные тонкие свечи отбрасывали неровные тени, смущая и его самого, и Верховного, то ли в уголках глаз последнего действительно затаилось снисходительное сочувствие. Верховный ничего не сказал о самовольной выходке Юнидо, но тот все равно чувствовал себя так, будто совершил недозволенное и заслуживает куда худшего наказания. Ощущение лишь усиливалось от того, что Верховный был запахнут в одежду, как в броню – приталенный дублет, выдававший в нем важную персону, даже когда он пытался это скрыть, словно отделял его от остального мира. Юнидо же оставалось лишь радоваться, что рубаха достаточно длинна. Юнидо, погруженный в нелепые мысли, не заметил, как Верховный приблизился к нему, и вздрогнул, когда до плеча предупредительно дотронулась ладонь. – Отдышись, – не повиноваться Верховному было невозможно, и Юнидо послушно вдохнул несколько раз через рот. – И я говорил расслабить мышцы – так удар причинит меньше вреда. Моя задача – наказать тебя, исправить, а вовсе не покалечить. С этими словами Верховный жестом мягким, но не оставлявшим никакого выбора, развернул Юнидо обратно и прижал к столу. Рубашка неловко задралась, и гладкое отполированное дерево холодило обнажившийся живот. Юнидо чувствовал себя так, будто Верховный связал его по запястьям, и не смел одернуть рубашку. Верховный велел следить за дыханием, за тем, чтобы оно было размеренным, и каждый новый удар приходился на шумный выдох. – Наказание не делает из тебя человека худшего, чем тот, каким ты показал себя до него, – произнес Верховный, дав Юнидо передышку. В голосе его читалась укоризна. – Чаще всего юношам вроде тебя достаточно напомнить о границах дозволенного. Но это напоминание должно быть по-настоящему весомым. Когда Верховный в очередной раз позволил Юнидо перевести дух, то голос его звучал почти вкрадчиво. Юнидо чувствовал себя подвешенным в воздухе. Ему хотелось, чтобы Верховный прекратил порку, и он был готов с плачем умолять об этом. Его мучила даже не боль, совсем не она, хотя терпеть хлесткие укусы указки становилось все сложнее. Он знал, что Верховный лишен стыда в понимании обычного человека. Но ничего не мог с собой сделать и внутренне сжимался каждый раз, когда Верховный надавливал на поясницу, заставляя изгибаться и раскрыться больше, чем Юнидо был готов снести, или когда он прижимал ладонь к пылавшим ягодицам, проводя кончиком большого пальца по коже. И все же одновременно с этим Юнидо ощущал, что с каждой секундой, проведенной в классной комнате, он меняется. Словно, преодолевая что-то, становится сильнее. В памяти заискрилось воспоминание – из тех, о которых редко думают, но, возвращаясь к ним мысленно, понимают, насколько оно было важным. А возвращаться приходится в самый неподходящий момент. Это было лето, в которое Юнидо исполнилось семь лет. Отец с матерью ехали в столицу и впервые взяли его с собой, оставив остальных братьев и сестер в замке. В самом начале пути их радушно приняли вассалы – барон с баронессой. Юнидо помнил, что это были последние дни, когда он считался ребенком и ему дозволялось играть с ровесниками у конюшен или кузниц. Он радостно возился в пыли и грязи, уже смутно догадываясь о том, что скоро эта беззаботность исчезнет. По крайней мере, тем летом он постоянно ощущал на себе чей-то взыскательный взгляд, хотя взрослые редко обращали на него внимание. Детские забавы прервало истязание, которому баронесса подвергла нерадивую кухарку. Крепкие парни приволокли ее на конюшню и, содрав юбки, растянули на скамье. Может быть, девушка и была в чем-то виновата, но ее проступок мерк в сравнении с наказанием. Ребята, с которыми возился Юнидо, мгновенно разбежались, как вспугнутые в амбаре мыши. Он же попал в мышеловку и был не в состоянии пошевелиться, не в силах отвести глаз от происходящего. Юнидо хорошо запомнил, как кухарке широко развели ноги, обнажив, что было между ними, позволяя каждому полюбоваться этим. Теперь Юнидо понимал, что таков был расчет – если не самих парней, так властной не по статусу госпожи. Уже после первого десятка ударов девушка стала визжать пронзительно, на одной ноте, как недорезанная свинья. Ее крики переполнили конюшню и выплеснулись далеко за пределы крепостных стен, расколов голову Юнидо. Девушка, кажется, обмочилась, но он не был уверен, а в замке об этом случае старались не говорить. Когда девушку отвязали от скамьи, она бессильно упала на солому. Кнуты парней пропитались кровью и влажно поблескивали. Так же поблескивали глаза матери, когда она узнала о произошедшем. Никогда Юнидо не видел ее в такой ярости. Лицо ее побледнело, тонкие ноздри раздувались, как у запыхавшейся кобылицы. Она говорила, что это подло и дико – тревожить покой сюзеренов низменными разбирательствами, и в качестве извинений потребовала отправить наказанную девушку в родной замок Юнидо. Уже тогда он понимал, каковы были истинные цели матери. В родном замке к слугам и детям относились одинаково. И Юнидо прочувствовал это сполна. Он знал, что после этого наказания, когда бы оно ни закончилось, ему не придется лежать две недели в горячке. Да что там – он забудет о боли уже к ужину, и лишь от него самого зависит, останется ли какой-либо урок в его памяти. И несмотря на всю холодность Верховного, Юнидо чувствовал во всем, что тот делал, желание помочь и сделать его лучше. Как тогда, когда Верховный учил его кататься на лошади, когда показывал, как стрелять из лука. Когда он рассказал Юнидо – с молчаливого согласия отца, иногда робкого не в меру, – о том, как должно обращаться с девушками любого положения. Юнидо тогда понял, что хочет поцеловать не хорошенькую племянницу короля, с которой родители заставляли его танцевать, а тонкие, белые губы Верховного. От этого участия в груди, в животе, во всем теле Юнидо поднималась и силилась жаркая волна благодарности. И он надеялся – отчаянно надеялся, что Верховный не заметит этого, равно как и дрожащий рот. Когда Верховный решил, что с Юнидо хватит, тот заставил себя резко подняться и одеться, хотя желание распластаться на столе казалось непреодолимым. Он сам поцеловал указку, которая столько раз в тот день соприкоснулась с его ягодицами, и узкую ладонь Верховного, пусть тот и не настаивал на этом. Вдруг поднять голову и встретиться взглядом с ним оказалось непосильной задачей. – Мне так стыдно, – выдавил из себя Юнидо. Этот стыд вместе с благодарностью, облегчением, что все закончилось, и жгучим желанием исправиться засели у него комком в животе. Вместо ответа Верховный усмехнулся и потрепал его по щеке. От этого прикосновения Юнидо прошиб пот. Наконец, он задрал голову. Верховный действительно улыбался, и глаза его, обычно холодные и прозрачные до того, что в них можно было прочитать отголоски собственных мыслей, потеплели. – Такое случается со всяким юношей, особенно по весне. Он взъерошил Юнидо волосы и вышел прочь, не говоря больше ни слова. Юнидо почувствовал себя лучше. Так, как будто его целый день мутило и, наконец, вырвало. *** Стояла глухая ночь. В столь поздний час служанки потушили масляные фонари в замковых проходах; Юнидо задул свечу в своих покоях. Но сон не шел к нему. Вопросы обступали его, как в детстве неясные тени выходили из-за штор и окружали кровать. Если бы мать знала, что гложет его, стала бы она просить Верховного вмешиваться в воспитание? И если Верховный согласился, значит, он действительно ни о чем не догадывается? Юнидо всегда думал, что Верховный видит следы в воздухе и читает мысли, как письма. Но, видимо, хотя бы в этом Верховный не всесилен. Кожа хранила отпечатки ладоней там, где Верховный касался его, – на щеке, на пояснице, на бедрах и ягодицах. Они горели, но не жглись, и Юнидо казалось, что он отогревается в постели с вином после зимней охоты. Жар стало невозможно не замечать. Чувствуя, как на скулах проступает румянец, Юнидо обхватил себя рукой. Двигался он быстро и прерывисто, не в силах справиться с ощущением, что его вот-вот застукают. Кровь долго не остывала, даже когда Юнидо уже третий раз замирал на постели со сбившимся дыханием и стуком сердца в ушах. Наконец, он рывком сел и выпил воды из графина, который ему оставила служанка. Оставалось надеяться, что он не ошибся и что этой ночью Верховного не тревожили никакие странные сны.