Вот блин... Голова гудит так, будто меня очень сильно приложило, хотя я точно помню, что ни обо что не ударялась. Может это после болевого шока, чёрт его знает. Точно помню, что мою ногу пронзила пика забора... Нога!
Я резко открываю глаза и облегчённо выдыхаю, видя свою ногу в целости и сохранности. Она вся перевязана бинтами, кое-где проступает кровь, но зато целая. А то я чуть с ума не сошла, когда узнала, что они хотят отрезать её.
Кстати про тех людей. Они меня в своё убежище притащили? Судя по всему да, раз я ещё жива. Нахожусь в доме, очень даже красивом доме на мягкой кровати. Да они грёбаные ангелы! Везде так чисто и бело, что кажется это небеса! И как они смогли так хорошо устроиться?
Хочу встать, но не получается: руки привязаны к кровати. Да, что значит рано радуешься. Про безопасность не забывают — смышлёные людишки. Но что я могу сделать против целой группы с раненой ногой? Я бы сказала это лишняя предосторожность, ну да ладно, наши бы точно также поступили. Конечность отдаётся тупой, но терпимой болью, но пошевелить не могу. Видать, что-то серьёзное, а не просто сквозное ранение. Интересно, как долго мне здесь находиться? К своим-то хочется. И вообще сколько я здесь? День, два, неделю? Не, точно не неделю, тогда нога бы уже зажила. Пару дней от силы, не больше.
Слышу чьи-то шаги и тихий разговор. Притворяюсь, что ещё в отключке, а то мало ли что начудят. Скажут, что раз очнулась, то иди на все четыре стороны. Нет уж, мне нужен постельный режим. С такой ногой я даже до двери не дойду, не то что уходить отсюда.
— Мы не можем её здесь оставить, Хершель! — о, знакомый голос. Это походу тот шериф, с которым мы пытались вести переговоры. Чёрт, все наши! Похоже, что выжили только мы с Лукасом. Ублюдок! Смотался быстрее и даже не помог! Ну ничего, вот доберусь до лагеря, там он у меня отхватит! Из-за него Шон погиб, а ведь он мог выжить. Трус, тряпка, овощ, выблядок несчастный! Таким не место в группе. Небось ещё наплёл нашим чего-нибудь, что все погибли и он еле ноги унёс. Всё, он подписал себе смертный приговор. Осталось только добраться до лагеря.
— Мы не можем бросить её где-нибудь. Ранение серьёзное, ты и сам знаешь! — о, тот самый старикашка. Может он хирург? Скорее всего.
— Она опасна, — блин, чувак, ты угараешь? Я, да ещё и опасна? Я пошевелиться-то не могу, не то что кому-нибудь навредить! Да и нахер мне нужно своих спасителей губить, чтобы точно сдохнуть что ли?
— Рик, она даже встать не сможет с такой ногой. Повреждён главный нерв, и для восстановления работоспособности понадобится неделя, не меньше, — да благословит тебя господь, старик. Если ещё меня отпустите, когда выздоровею, то век не забуду. Всё же какой плохой я не была, честь у меня всё-таки имеется. Ладно падение с крыши обошлось не такой серьёзной травмой.
— Ладно. Неделя, не больше, — о да! Эти люди очень хорошие. Остаётся надеяться на лучшее — всё же они не станут сначала спасать, а потом убивать. — Но учти, что многие с этим решением не согласны и готовы хоть сейчас её вышвырнуть или убить, — так, а вот это уже серьёзно. Сколько у них людей? Явно больше десяти, если не все двадцать. Если большинство решит избавиться от меня, то это будет самым глупым решением на свете. Я не могу перерезать всех, да и зачем? Здравый смысл-то должен быть.
Вздыхаю и полностью расслабляюсь. Со связанными руками лежать пиздецки неудобно, но выбирать не приходится. Пытаться высвободиться ещё сочтут за агрессию и прирежут прямо здесь. Лишний раз лучше не провоцировать, себе дороже.
Что ж, остаётся только лежать и размышлять. Это у меня получается лучше всего.
Что же сейчас творится в лагере? Дороти, наша беременная женщина, постоянно занимается обычными женскими обязанностями: готовит, стирает, убирает за всеми. Ей не тошно постоянно быть прислугой для всех? А её муж Фрэнк считается правой рукой нашего главаря, Тода. Тод на самом деле хороший лидер, но многим он не нравится из-за своего характера: то он готов всех перерезать, то ведёт себя как боженька. Но с его командованием группа довольно хорошо держится, и с начала эпидемии мы потеряли всего двоих — это были сёстры Шлинг, мне мало о них известно. Помню, как одна из женщин говорила другой, что одна из сестёр не смогла перенести смерть другой и порезала себе вены, скончавшись где-то в лесу, а затем пришла к нам в образе мертвеца. А через пару недель после этого события присоединилась я. Как только на меня как на девушку возложили такие обязанности как стирка и готовка, то сразу же получили грубый отказ, ссылаясь на то, что я не умею ничего из этого делать, а вот стрелять это моё. И действительно: ещё в школьные годы я любила ходить по тирам, а один раз даже участвовала на школьном турслёте в конкурсе «стрелок», где нужно было из положения лёжа пробить цель на расстоянии десяти-пятнадцати метров. Цель была настолько мелкой, что я её даже не видела! Не видела той маленькой белой точки в центре чёрного круга, который был на бумажке размером половине альбомного листа. У меня ещё зрение не стопроцентное, поэтому слишком далеко вижу смазано. Так я на этом конкурсе заняла первое место! Ух радости-то было, я ещё целую неделю хвасталась этим успехом! И ведь не просто набрала наибольшее количество баллов, а попала прямо в эту малюсенькую точку десятку! Жаль только что среди классов мы заняли пятое место. Вот если бы не этот дурак Илья, который с умным видом стал крутить настройки винтовки, то может быть и первое забрали. Я ещё долго злилась на него и постоянно об этом напоминала, а тот лишь отмахивался.
От таких воспоминаний сердце пропустило пару ударов. Всё же как бы плохо не отзывалась о школе, это намного лучше, чем зомби-апокалипсис.
Опять же о стрельбе. После того, как мы уехали из города, папа стал учить нас стрелять из пистолета. Мама отказывалась от этого, но вскоре всё-таки взяла оружие в руки. Я не знала, что отец бывший военный, и очень обрадовалась этому. Мне почему-то казалось, что теперь мы точно не пропадём, и все препятствия пройдём легко, дождёмся грёбаного лекарства и снова хорошо заживём. Однако этого не случилось...
В итоге я научилась неплохо управляться с пистолетом — как говорил отец, у меня талант и мания к оружию. И, могу похвастать, я с ним намного лучше обращаюсь, чем некоторые мужчины. Это подпитывает мою гордость, как же.
К слову о моей группе. Тод не любит новеньких, и принял меня только потому, что женщины говорили, что я ещё ребёнок. Это меня и спасло, а так бы просто изнасиловали и кинули, как тех девочек. Двое сестёр, на вид лет двенадцати-тринадцати, выживали с папой. Мы встретили их в лесу, когда ходили на разведку, поэтому это и случилось. Я видела, как они зверски обращаются с ними, удовлетворяя свои желания, грёбаные педофилы, а отца заставили смотреть на это. Я до сих пор помню, как он умолял прекратить, кидался матами и ругательствами, но они всё также продолжали. Не помню только, что я испытывала тогда: какое-то неопределённое чувство, между пофигизмом и желанием что-то сделать. Во мне боролись два демона — один за то, чтобы я расстреляла своих, но спасла чужих, другой за то, чтобы расстрелять чужих, тем самым разозлить своих. Оба варианта были абсурдными, поэтому я просто стояла и смотрела. Я понимала, что они могут то же самое сделать со мной, может поэтому не предпринимала никаких действий. Но был и третий вариант — постараться уговорить прекратить, но опять же они могли взять себе третью игрушку. Я осознаю, что была не права, что нужно было сделать хоть что-то, а не просто стоять, но я боялась за свою задницу в прямом смысле этого слова. Я хотела жить — тогда была похожа на ублюдка Лукаса. Не хочу это признавать, но да, я тоже имею задатки этой скотины. Даже тошно становится от этого.
В нашей группе почти все мужики были озабочены и агрессивны. Их бы не помешало приструнить, но кто это сделает? Здесь нужен авторитет и жёсткое управление, а ни у кого ничего из этого не было. Даже Тод не был любимчиком группы, а остальные и подавно. Иногда мне кажется, что я единственная нормальная и способная здраво мыслить, а также вести за собой. Хотя это только мысли, на деле всё намного сложнее.
Из мыслей вывел топот чьих-то ног. Походка была лёгкой; вероятно, шла девушка. Дверь приоткрылась, и ко мне заглянула коротко подстриженная брюнетка с подносом в руках. Небось еды принесли? Как кстати! А то я действительно проголодалась. Она поставила поднос на рядом стоящую тумбочку и посмотрела на меня, затем на завязанные руки. Было бы хорошо, если бы меня развязали и дали нормально поесть, а то так я даже не дотянусь.
— Тебе нужно поесть, — а то мне это неизвестно. — Но развязать я тебя не могу. Так что придётся кормить, — вот чёрт. Я буду выглядеть как месячный ребёнок, которому в рот суют «самолётик». Величайший позор, что сказать! Меня ещё никогда так не унижали.
Несмотря на все эти недовольства, я лишь кивнула. Не хочу провоцировать конфликт, оно мне сейчас не нужно. Пусть кормит, что поделать. Надеюсь мне недолго терпеть это унижение. Но впереди ещё целая неделя! Вот же чёрт...
***
Прошло пару дней после того, как я оказалась здесь. Несколько раз заходил старик, его, если память не изменяет, зовут Хершель, а также тот самый шериф, который спас меня. Я через силу поблагодарила его за то, что меня не бросили и привезли сюда, на что он просто кивнул и вышел. Ногу перевязывали, что было довольно неприятно. Я увидела, что у меня аккуратные швы с двух сторон, и ещё раз мысленно поблагодарила старикана. Руки мне так и не развязали, поэтому кормят с ложечки. Я кое-как уняла свою гордость и засунула её подальше — пусть не капает на мозги. Хах, говорю так, будто это так просто.
За эти два дня я уже могла пошевелить ногой, но ходить всё ещё не способна. Боль утихла, осталось лёгкое покалывание, что меня несомненно радовало. Осталось совсем немного, и я на свободе! Надеюсь, по крайней мере. Ведь в том разговоре было понятно, что остальная часть группы не собирается с этим мириться и готовы меня прямо сейчас грохнуть.
А вообще у них хорошо. Они хотя бы заботятся друг о друге и даже о таком враге как я, хотя должны были оставить там, на съедение мёртвым... Мне начинает казаться, что это группа намного лучше нашей, что здесь на первом месте стоит забота о ближнем, а не о себе, и что все люди равны между собой. Начиная вспоминать свою компанию, мне становится не по себе от их дикости, разврата и беспорядка, однако они довольно сильные и способны выжить. Я даже думаю, что было бы неплохо остаться с ними, но у меня ещё незаконченные дела у своих. Но мне всё равно не светит подружиться с ними, ведь общее мнение о веющей от меня опасности ещё долго будет ходить. Всё-таки нужно возвращаться к своим.
Хочу поразмыслить над некоторыми нашими. Я у них не так долго, всего-то около двух недель, но разузнала про всех хорошо. В группе всего двадцать семь человек, троих из которых уже нет в живых. Они считают, что их осталось всего двадцать три, но про моё существование-то ничего не знают. Тод — условный лидер группы, Фрэнк — его правая рука. Фрэнк непрактичный и не может быстро принимать решения, но почему-то всё равно остаётся вторым после лидера. Может это из-за его грубой силы, ведь он одним ударом может косточки переломать. Он не занимается своей беременной женой, скорее даже избегает; она же всё время пытается подлизаться к нему, кладёт порции чуть больше, чем другим (о да, я это заметила), но Фрэнку хоть бы хны. Не могу понять Дороти: её муж как только можно отшивает, относится как к низшему существу, а она всё любит да любит его. Мозгов что ли нет? Вроде итак всё понятно: мужик тот ещё козёл. Как-нибудь скажу ей об этом, может прозреет. Если вернусь.
Также есть два брата-близнеца, которые всегда найдут отговорку остаться в лагере. Сомневаюсь, что они хоть раз выходили за пределы лагеря, уж больно белоручки и не собираются пачкать руки в крови. Ещё две подруги, которым примерно двадцать пять лет, и папа одной из них; Эндрю по кличке помидор из-за уж больно красной кожи — может болезнь такая, а может где-то обгорел, я не интересовалась. Хорват, один из говнюков, которым только бы потрахаться; его друг Шерон — выглядит уродливо из-за врождённого дефекта на несимметричное лицо, но душа у него добрая. Меня до сих пор удивляет, как эти две противоположные личности стали друзьями. Наша молодая пара Элиза и Хиро, но они те ещё противные личности и с ними всегда неприятно иметь дело да и просто разговаривать; маленький жирдяй Жак и такая же мамаша, которая всяко подхалимничает ему — вот уж точно я не понимаю, почему они ещё в группе. Хотя помню, что кто-то обмолвился о родственных связях с Тодом, но правда ли это? И оставшиеся Лара, Том, Клэр, Жанна, Август (я до сих пор посмеиваюсь над его именем), Джозеф и Джастин — просто пешки. Не сказала бы, что мне очень хочется про них узнать — они не яркие личности и предпочитают только подчиняться. Вступив в эту чокнутую группу, я надеялась узреть справедливость, доброту, понимание друг друга и поддержку, а получила только злость, хамство, дикость, разврат и полный беспорядок в отношениях. Они не могут нормально сгруппироваться, любой может просто уйти куда-то, как сестра Шлинг, могут учинить беспорядок и при этом оказаться безнаказанными, женщин постоянно ругают и иногда даже бьют за невыполнение своих задач, а мужчины сидят в почёте на их шеях. Большинство из них только треплют языками и приказывают женской половине, а сами не удосужатся даже за собой убрать. Сексизм и полная дискриминация — подходящий термин под это. Я являюсь ярым противником этого, и будь у меня возможность предотвратить это, сразу бы воспользовалась. Меня конечно не угнетают так сильно, всё боятся за свои носы, но за мой пол обидно. У нас нет строгих порядков и принципов, нет
упорядоченной власти. Удивительно, что группа ещё не развалилась. Я никогда не была лидером в классе или где-нибудь ещё, но имею чёткие представления об управлении людьми. Избавь от наказания одного — все начнут вольничать, дай только свободу — и они устроят хаос. Это сущность человека, и с этим ничего не поделаешь. Остаётся только посильней натянуть ремни и держать всех в узде.
С наступлением апокалипсиса я начала чувствовать себя в своей тарелке. Моё ужасное поведение в школьные годы — пьянство, буянство, непослушание, излишняя агрессивность, устраивание дебошей — всё это сохранилось, однако проявлялось не так часто, можно сказать никогда. Иногда позволяла себе алкоголь, но из-за страха быть съеденной мертвецами не употребляла больше двух рюмок. Мужики, конечно, этим не ограничивались, но вскоре они были просто не в состоянии защищаться самим, не то что других.
Я стала более собранной и здравомыслящей. Не позволяла себе быть слабой, наивной, всегда искала во всех и вся подвох, старалась доказать свою значимость в группе и зарекомендовать хорошее место. До конца света ничего из этого не было, вела себя как конченная дура и позволяла обводить себя вокруг пальца. Наконец-то мне нравится хоть что-то в моей жизни и я не бесполезный трусливый кусок дерьма, как Лукас. С улыбкой представляю, как буду выбивать ему зубы и слушать писклявый, противный голос ублюдка. Ладно, мечты мечтами, сейчас нужно только полностью выздороветь и добраться до группы.
***
Неделя прошла незаметно, я даже удивилась. Я так и не вставала с кровати, разве что только в туалет, но за эти короткие похождения поняла, что нога почти полностью выздоровела. Немного прихрамывала, от резких движений вспыхивала слабая боль, но это пустяки. Главное ходить могу, за что очень сильно благодарна этим людям, а остальное само пройдёт.
Лёжа на кровати и погрузившись в свои мысли, я слишком поздно услышала разговор двоих мужчин. По голосам было ясно, что это тот же Хершель и, как я поняла, Рик, но почему-то не могла различить, о чём они говорят. После секундного молчания в комнату врывается шериф с какой-то тряпкой в руках и завязывает мне глаза. Вот это мне уже не нравится! Не хватало ещё начать бояться за свою жизнь, будто мне делать нехер. Рик развязывает мои руки и рывком поднимает с налёжанного места, ведя к выходу из такой красивой комнаты. Жаль, что не смогу дом осмотреть, он наверно тоже такой красивый как изнутри, так и снаружи...
Меня, так сказать, выпинули на улицу и повели куда-то. Разве так сложно просто отпустить на все четыре стороны? Вот обязательно завязывать глаза и вести хрен пойми куда?
— Ти-Дог, Шейн, за мной, — так, Рик, бога ради не пугай, а. Мне стало совсем не по себе от того, что ещё двое идут за нами. Чего учудить решили? Надеюсь, что не убить где-нибудь в лесу, ведь я возлагала на вас такие надежды.
От случайного камня моя только выздоровевшая нога подвернулась и я почти упала, если бы не крепкая хватка за кофту. Сдавленно прошипев от нахлынувшей боли, я уже довольно заметно стала прихрамывать и идти медленней, что никак не нравилось шерифу. Он всё толкал меня, как вдруг начал замедляться, и вскоре я лицом поздоровалась с деревянной стеной. Чёрт, люди, что с вами не так? Вы только делали вид, что нормальные, здравомыслящие и, чёрт подери,
добрые?
— Что вы делаете? — кое-как промычала сквозь повязку, но ответа не получила. У кого-то зазвенели в руках ключи, потом раздался звук открытия старой, скрипящей двери и меня уже кинули внутрь этого помещения. Какой-то другой мужчина, похожий на Рика, сковал мои руки наручниками и прицепил к какой-то цепи как собаку, а затем снял повязку. Ну и морда у него страшная! Ей-богу, похож на отсидевшего колонию уголовника. Взгляд какой-то нездоровый, рот приоткрыт, будто мух пытается ловить. Я с испугом вжалась в стенку, а он навис надо мной, как хищник над жертвой. Мне это совсем не нравится.
— Попробуешь сбежать, и тут же словишь пулю, — он задержал на мне свой хищный взгляд и поднялся с корточек, возвращаясь к своим. Рик просто подозрительно смотрел на меня, а рядом выглядывающий лысый чернокожий хмурился то ли от солнца, то ли от меня. Ха, лысая башка, дай пирожка! Я слегка улыбнулась, но тут же приняла серьёзный, даже напуганный вид, и меня заперли. Не на это я рассчитывала, ой не на это.
Я осталась одна в маленьком сарайчике — это можно понять по сверху лежавшему сену. Здесь было темно и грязно, не то что лежать в чистой белой кроватке. Я ещё раз дёрнула руками, удостоверяясь в прочности цепи. Да меня посадили как неугодную собаку! Это просто сверхунижение! Я не хочу здесь сидеть и ожидать их решения, нужно срочно убираться отсюда.
Давай, голова, думай. На руках наручники, а они на цепи. Их может не получится отцепить, зато старую ржавую цепь можно попробовать. Только нужно чем-то поддеть, но чем? Здесь ничего нет! Одно сено да доски. Кстати... где доски, там должны быть гвозди. Точно, гвозди!
Я начала взглядом рыскать по полу и стене, но всё тщетно. Нигде не было даже выглядывающей шляпки гвоздика, не то что цельный гвоздь. Здесь пусто, чёрт подери! Они всё предусмотрели, до малейшей песчинки! Я начинаю из ненавидеть. Смысл было меня спасать, лечить, а теперь бросить здесь как собаку?! Так не делается! В их действиях отсутствует логика, не поддаётся расчёту. Они готовы потратить свои ресурсы на меня, а ведь в наше-то время их итак в обрез, а потом просто убить? Я конечно слышала разговор, что меня нужно выпустить в нескольких миль отсюда, но почему они этого не сделают? Так сложно, чёрт возьми?!
Сижу и не знаю, что делать. Ждать приговора, каков бы он ни был? Дождусь, конечно. Да меня скорее этот мудак прирежет, чем что-либо станет известно. От него так и несёт уголовщиной, аж нос закладывает. Образно, конечно, но всё же.
До конца дня оставалось немного — сквозь щели проходило всё меньше солнечного света и он поменял свой цвет с бело-жёлтого до красного. Закат, да наверно какой красивый! Жаль, что я его не увижу. И увижу ли я следующий закат — кто знает. Может сегодня ночью это и свершится.
Буду надеяться, что это не так.
***
Сквозь щель в стене пробивается яркий солнечный свет, падая прямо на закрытые глаза. Я морщусь, пытаюсь разлепить тяжёлые веки, но это плохо получается. Со стоном принимаю сидячее положение; всё тело не просто затекло, а отдаётся тупой болью от сна на твёрдой поверхности. Ноги вообще не хотели разгибаться — видать продуло. Мне не впервой так спать, но после недельного отдыха в мягкой постели перейти к тяжёлым условиям довольно трудно. Даже сена под рукой нет, чтобы хоть как-то смягчить поверхность. Вот же упыри! Не могли хотя бы пару кучек сена скинуть. Теперь мне начинает казаться, что лучше бы меня сожрали в городе, чем сейчас сидеть здесь и мучиться от этих условий. Мы своих пленников, которых почти не было, держим в лучших условиях, чем они,
а точнее сразу убиваем. Ладно хоть полежала дома, а не здесь, а то было бы совсем плохо.
С улицы слышу приглушённые из-за травы шаги. На рядом стоящий маленький трактор, который я успела вчера заметить, плюхается человек, и по вздоху я определяю женщину. Через силу встаю, опираясь о стенку, и продвигаюсь вперёд насколько позволяет цепь. В расщелину между дверью и стеной разглядываю блондинку примерно от двадцати пяти до тридцати лет, которая задумчиво вертит в руках пистолет... Пистолет отца! Они наверно забрали его, когда привели меня сюда! Сволочи, черти, скотины! Всё, теперь я пропиталась к вам ненавистью, уроды!
Несмотря на моё ужасное настроение, вела себя спокойно. Наблюдая за блондинкой, я услышала странный звук сверху. Медленно подняв голову, я узрела пацана в странной коричневой шляпе, который просто сидел и наблюдал за мной как я за девушкой. Я усмехнулась и подпёрла стенку, сползая на пол.
— Чего уставился, мелочь? — без какого-либо интереса обратилась к нему, отведя взгляд в сторону, в ещё одну щель. Парень молчит, что меня понемногу начинает раздражать. — Эй, слышишь? Или ты глухой? — перевожу взгляд на него и тоже вовсю разглядываю, надеясь уловить хоть какую-нибудь эмоцию, но он как камень. Только глаза бегают по разным сторонам. — Хоть бы постеснялся своего взгляда, упырь, — я усмехнулась, замечая, что он смотрит не мне в глаза, а ниже. Я хоть и не блистала пышными формами, но грудь всё же была и не второго размера. Парень отводит взгляд в сторону и наклоняется так, чтобы не видела его лицо. Готова поспорить на сто баксов, что он покраснел! Хотя нахер мне деньги, это просто пустые бумажки, потерявшие ценность.
Я приподнимаюсь и пытаюсь разглядеть лицо, но шляпа слишком большая, чтобы что-то увидеть. Похожа на ковбойскую, только что-то подсказывает, что она шерифская. Может видела подобную на каком-нибудь полицае, точно не помню. Но она мне нравится, ведь коричневый — один из любимых цветов. Любой бы сказал, что это цвет грязи и дерьма, но для меня он напоминает шоколад и наш коричневый дом, который по моим меркам был самым красивым на нашей улице. Моя мама тоже любила этот цвет, поэтому большинство вещей были коричневого: машина, дом, мебель, фоторамки, некоторые обои, забор и даже украшения. Папе нравился зелёный, как он говорил «цвет жизни», поэтому по всему дому стояли цветы. Мне очень нравились фикусы и орхидеи, которые всё никак не хотели расцветать, из-за чего мама нацепила на них заколки этих цветов и они выглядели как настоящие цветки. Вот у бабушки было много орхидей и практически все цвели; сколько бы мы не спрашивали её как ухаживать за цветами, она всё не говорила, находила какие-нибудь отговорки или просто меняла тему, а из-за старости и её ворчливости мы не наваливались с расспросами. Интернет давал кое-какие советы, но они нам не помогали, поэтому мы смирились и просто продолжали поливать в надежде, что когда-нибудь они всё-таки дадут цветки.
Пока я была в раздумьях про цвета и растения, парень придвинулся ближе и с интересом наблюдал за моими мечтательными взорами. Но когда я вернулась в реальность, то он быстро перевёл взгляд на сено, что я успела заметить.
— Да ладно, не стесняйся. Спрашивай что хочешь, может отвечу, — с улыбкой сказала я и удобней устроилась на полу. — Только подкинь мне немного сена, а то уж больно неудобно сидеть на твёрдых досках.
Парень сначала сомневался, но потом всё-таки потянулся к сену и скинул мне достаточно, чтобы удобно устроиться. По его взгляду можно понять, что он не уверен в своих действиях, растерян и немного взволнован. Что же у него в голове? Было бы интересно узнать.
Как только он собирался что-то сказать, с улицы послышались шаги, только быстрые и твёрдые — вероятно шёл мужчина. Парень тоже услышал это и с испугом спрятался за рулоном, я же откинула сено, на котором только устроилась, подальше, чтобы не вызывать подозрений.
— Ничего не говорила? — так, это уже новая личность. Голос с лёгкой хрипотцой и, я бы сказала, наглый.
— Ничего, — она не слышала? Ладно, так даже лучше. Мне кажется, пацана здесь не должно быть.
— Уходи отсюда, — шёпотом сказала я, пока мужчина болтал с блондинкой. Парень, походу, от страха даже сдвинуться не может. — Мелкий, кыш отсюда! — шикнула на него и наконец-то услышала хоть какое-то копошение, однако снаружи послышался звон ключей, и через мгновение дверь открылась.
Ко мне зашёл крепкого телосложения мужик, слегка бородатый и прищуренный. Одет в чёрные джинсы и кожаную жилетку, а за спиной болтается оружие, похожее на арбалет, если не он самый. Вот от него не веяло уголовщиной, а чем-то лесным и даже диким; он не был похож на других. Я не мастер читать человека как книжку, но задатки всё же были. Если по другим можно было понять, что они чего-то боятся, то по его виду такого не то что не скажешь, даже не подумаешь. Он закрыл дверь и приблизился ко мне, присев на корточки.
— Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Усекла? — какие мы грозные. Его послали устроить допрос или как? Я думала этим Рик займётся или тот уголовник. — Итак, ты из какой-то группы?
— Можно и так сказать, — неопределённо ответила я, думая, что это не группа, а сборище отбросов общества, которые пытаются уживаться в этом мире. Человек сверкнул глазами но ничего не сказал, достав откуда-то маленькую табуретку.
— Вас много? Сколько?
— Я... Не знаю, — можно и в дурочку поиграть. Всё-таки палить своих не больно хочется. Он грозно склонился надо мной и достал из-за пазухи нож, проведя по моей шее.
— Не советую врать, малолетка. Со мной шутки плохи, — да ну? И что же мне сделаешь? Порежешь горло и позволишь истечь кровью, хоть в планы это не входило?
Походу мысль я озвучила вслух. Он резким движением схватил мою ногу, разорвал бинты и больно упёр лезвие в шов, вызвав небольшую панику. Он же не серьёзно сейчас, да? Он же не будет портить труд старикашки?
— Я ведь могу показать тебе, что за этими швами. Так что лучше отвечай на вопросы, которые задаю, и останешься целёхонькой. Так сколько вас?
— Примерно сорок человек, и это без меня и тех, которых вы убили, — нужно внушить страх, пусть не пытаются напасть на наших. У нас тоже много крутых мужиков, не вы одни такие.
— Где они находятся? — я молчу, вспоминая это место. Но походу ему это не нравится, раз он уже сильнее надавил на шов, пуская кровь. Это вообще-то больно, упырь! Даже вспомнить не даёшь!
— Э-э, я... — не могу вспомнить место. Он уже проникает под кожу, вызывая сдавленное шипение. Глаза защипало, дыхание участилось. Чёрт, ну приди что-нибудь в голову! — О-они на пятьдесят третьей трассе, между постом и деревушкой, — чё за херню сморозила? Я даже не знаю, где эта трасса и есть ли там хоть что-то из сказанного.
— Вооружены? — угараешь? Да без оружия сейчас и часа не прожить, а ты спрашиваешь! Будто бы вы тут с палками да камнями ходите. — Отвечай! — лезвие почти разрезает шов, от чего я начинаю дёргаться и чувствую, что маленькие холодные капли катятся по щекам.
— Да, да, у них много оружия, целый боекомплект, — захлёбываясь, отвечаю я, вскрикнув от резкого движения ножа. Мужчина убрал его за пазуху и поднялся с места, ещё раз задержав на мне чуть ли не брезгливый взгляд, и вышел. Я облегчённо вздохнула, продолжая морщиться от боли и сдерживать шипение, но получается плохо. Пытаюсь высвободить руки, чтобы хоть перемотать конечность куском ткани, но наручники опровергают это действие. Чёрт, если сейчас же не перевязать, то попадёт зараза, а там уже до заражения недалеко. Не хочу сдохнуть от ножевой раны, да ещё и от этой псины, которому так уж жизненно необходимо было узнать про наше сборище отбросов, которые может и вооружены хорошо, но нет никакой слаженности действий. Они и то убивают зомбаря двумя выстрелами, а потом орут друг на друга, доказывая, кто первый убил его.
Пытаюсь сделать хоть что-то, чтобы предотвратить кровотечение, но я полностью обездвижена. Сомневаюсь, что тот старик придёт снова зашивать мне рану — ему даже не скажут, что меня снова порезали. Если они решат убить меня, то уже не придётся: я либо истеку кровью, либо получу заражение, от которого и сдохну. Ну спасибо тебе, мужик! Очень помог, что сказать.
Я уж и забыла про существование парня. Пытаясь максимально не тревожить ногу, сверху послышалось копошение, и я аж вздрогнула то ли от неожиданности, то ли от страха. Из-за сена выглянула шляпа, а затем и голова. Парень, удостоверившись, что тот мужик ушёл, вдруг решил спуститься, пытаясь наступать на ступеньки как можно тише. Та блондинка наверно до сих пор сидит здесь, а может и ушла, я не знаю. Сейчас меня заботит только нога и этот пацан, явно что-то задумавший.
