When the clouds cover the sky

Больничное крыло гудело почти неделю, затихая, как только я заходила в палату. Некоторые преподаватели косо на меня поглядывали, а во взгляде Снейпа прямо-таки сквозила неприкрытая насмешка. Клэр была на седьмом небе от счастья — я не претендовала на более молодого кандидата в женихи, удовольствовавшись старым и чокнутым. Мадам Помфри иногда смотрела на меня серьёзным и задумчивым взглядом, будто пыталась разгадать, что у меня на уме. Хизер при каждом удобном случае вспоминала маггловскую сказку про Красавицу и Чудовище, более пожилые помощницы вздыхали и пытались заговаривать на тему, что мне стоило бы попытать счастья с работой и мужчинами в более перспективном месте. На все эти разговоры и замечания я изображала непонимающий вид, мол, понятия не имею о чём вы, с Грюмом связана лишь деловыми отношениями. Барти вся эта ситуация, кажется, даже доставляла некое удовольствие, наша сложная и опасная жизнь и его тайная миссия приобрели лёгкий оттенок чёрной комедии. Изредка он специально делал явные намёки на свою симпатию ко мне, подшучивал в моём присутствии над Каркаровым и Снейпом, нарочито громко здоровался в коридорах. Мне было крайне неловко и в такие моменты я не знала куда деваться от любопытных взглядов. Один раз ко мне даже подошёл Хагрид и пытался высказать поддержку, во время его речи я впала в ступор и даже забыла кивать или мотать головой. — Вы, мисс, молодчина, не побоялись. А Грюм, он чудной, конечно, но все мы не без недостатков, а? А что покалеченный, так вы же знаете, небось, что его Пожиратели так… Ну, а судачить скоро перестанут… я вот, когда Скитер раструбила, что я полувеликан, вообще выходить из дому не хотел, а ничего, вон, работаю. — Спасибо, Хагрид, — пробормотала я, когда снова обрела способность говорить — Спасибо. Я… я в порядке. Мне всё равно. Спасибо. Мне было не настолько все равно, как я говорила, но совсем по другой причине. Все думали, что я замечательная женщина, которая пренебрегла уродством героя магической войны, разглядев в нем искренность и душевность, на самом же деле я помогала Пожирателю, в то время как настоящий мракоборец сидел в заточении в крошечной камере в своём же собственном сундуке. Эта мысль не давала мне покоя, как я ни отмахивалась от неё. Когда я получила письмо от Даллис и прочитала его, то едва переборола стихийно возникшее желание порвать его. До подруги дошли слухи из Хогвартса (с ней вместе работала двоюродная сестра Хизер) и теперь она требовала подробностей и почти ультимативно взывала к личной встрече в Хогсмиде на выходных. Я отделалась от неё чувством вины и запиской, что очень занята из-за Турнира в школе. Мама тоже писала мне, но не решилась открыто спрашивать, хотя весь текст письма содержал очевидные намёки, что ей без разницы, с кем я встречаюсь, если это делает меня счастливой. Я чуть не расплакалась, но ответила сдержанно. Петля вокруг меня сжималась всё сильнее. Теперь я понимала, что даже, когда Барти выполнит свою миссию, он не отпустит меня. Да и куда мне идти, после того, как он завершит миссию? Что он сделает с настоящим Аластором? Без сомнения, убьёт, он не допустит, чтобы такой ценный для рядов министерства мракоборец выжил. Тогда меня опять ждут бесконечные допросы, возможно, Дамблдор поймёт, кто скрывался в облике Грюма, и в этот раз у меня будут реальные шансы угодить в Азкабан. Но я боялась не Азкабана, я боялась за мать, у которой и так было плохо со здоровьем. Каково ей будет узнать, что её дочь столько лет хранила верность не осуждённому по ошибке, а настоящему Пожирателю Смерти? Что при первой возможности воссоединилась с ним, сохраняя его тайну? Что помогала ему, зная, какие последствия это повлечёт для магического мира? Впрочем, ей предстояло узнать об этом вне зависимости от того, будем ли мы с Барти пойманы, ведь если я внезапно исчезну после окончания миссии Крауча-младшего и гибели Грюма, моя причастность тоже станет очевидна. В конце февраля состоялся второй этап Турнира и сплетни обо мне и лже-Грюме поутихли. Их заслонила шумиха вокруг чемпионов, особенно вокруг Гарри Поттера, как самого юного из них. То тут, то там слонялись репортеры, но при попытке со мной заговорить я изображала дурочку, похлеще Хизер, и затрагивала только то, что и так было у всех на слуху, так что меня быстро оставили в покое. От Афины пришло письмо. Она сохранила беременность, хотя уже сомневалась в правильности своего выбора. Будущее выглядело очень неопределённым, учитывая, что отцом ребёнка был Пожиратель Смерти. Она боялась писать Даллис, потому что несмотря на их общение она не могла до конца доверять ей — что, если Даллис решит, что законопослушность важнее дружбы. Я в ответном письме уверяла её, что Стоун никогда так с ней не поступит, и я полностью доверяю ей, а сама думала о том, какая же я всё-таки лживая дрянь — ведь я ни словом не обмолвилась о своих чувствах к Барти, о предположениях, что он может быть жив, а значит, тоже не верила, что моя тайна будет понята и сохранена. На пасхальные каникулы в Хогвартсе оставалось много студентов, и я не решалась попросить отпуск у мадам Помфри, пока она не отправила меня в него сама, не слушая возражений и заявляя, что тут справятся и без меня. Барти не хотел, чтобы я уезжала. Я видела, что чем ближе был учебный год к окончанию, тем более взбудораженным становился мой любимый. Наконец-то после стольких лет мучительной борьбы с самим собой и подступающим безумием в тишине родного дома его жизнь бурлила и кипела. Если бы он мог дать себе волю, то разнёс бы Хогвартс на кусочки, и только бесконечная преданность своему хозяину сдерживала дикую ярость внутри него. Особенно тяжело ему было видеть детей тех, кто когда-то отступился от Волдеморта, сделал ставку на свободную и спокойную судьбу, отрёкшись от убеждений. Однажды он даже сорвался на Малфое, сыне Люциуса и Нарциссы, трансфигурировав подростка в хорька. — О чём ты только думал?! — укоряла я его ночью, когда мы сидели в его спальне. — Какой был смысл заставлять меня приносить Непреложный Обет, если ты сам себя выдаешь? — Грюма всегда считали психом, — с исказившимся от злости лицом сообщил он мне. — Он мог и не такое учудить. — Ты перегнул палку, Барти, — я положила руки ему на плечи. — Ты должен быть сдержаннее. — Так ты мне теперь указывать собралась? — он скинул мои руки со своих плеч. — Ты забываешься, Меди. — А, ну хорошо, — я отодвинулась на край кровати с деланным равнодушием. — Завалишь миссию к чертям собачьим, то-то Тёмный Лорд будет тебе благодарен. Он надеется на тебя, пока ты тут… — Закрой рот, — пальцы Барти больно впились мне в горло. — Здесь решаю я. — Я только хотела… — прохрипела я. — Ты слышишь, Меди? — он сдавил сильнее. — Хочу здесь тоже я. Он резко разжал пальцы и я закашлялась. — Водички? — спросил он, как ни в чём ни бывало, и только в его карих глазах всё ещё плескались алые отблески. — Да, спасибо, — сохраняя самообладание, я поднялась с постели и начала обуваться. — Ты куда? — спросил он, наливая воду из графина в стакан. — Мне пора. — Ты только пришла. — Ты же не считаешь всерьёз, что я останусь с тобой после такого поведения? — Что? — он повернулся ко мне, словно не расслышал. — Пока, Барти. Я иду к себе. — Нет, — он поставил графин на стол с такой силой, что вода выплеснулась на стол. Проигнорировав его, я продолжила шнуровать ботинки. — Ты останешься. Он протянул руку, чтобы поднять меня с пола, но я выхватила палочку. Он окинул комнату взглядом — его палочка лежала на кровати. Барти слишком расслабился в моём присутствии. — Я ухожу. — И что ты сделаешь? — он глухо рассмеялся. — Оглушишь меня и оставишь лежать здесь? — Да, волью тебе в рот оборотное зелье и уйду, оставив лежать. — Ты не сможешь. — Проверим? Я увидела тень страха на его лице. Она мелькнула на мгновение и тут же исчезла, но всё же он испугался, понял, что я не блефую. — Ты хочешь, чтобы я опять остался беспомощным? Лежал в одиночестве и смотрел в потолок, как последние двенадцать лет? Мы оба выпрямились и теперь он смотрел на меня сверху вниз. Но в моей руке была палочка, а он был беззащитен. Сердце привычно сжалось от жалости к нему и боли, но я держалась. Знала, к чему он стремится, к чему ведёт. Пусть я любила этого мерзавца, но не собиралась становиться его игрушкой, его куклой, с которой можно делать, что захочется. Показав мне однажды, что он прирос ко мне так же, как я к нему, он дал мне шанс, дал ниточку, за которую я выдергивала из себя безвольную марионетку. — Меди, — прошептал он. — Прости. Барти знал, что это слово я слышала от него впервые. Он наверняка рассчитывал на конкретный результат, произнося его в такой момент. И вместе с тем, он говорил искренне. Мне, легилиментке со стажем, не нужна была сыворотка правды. — Я становлюсь чудовищем. Или всегда им был, а теперь оно выходит наружу. — Барти… — Я теряю контроль. Я не уверен больше, что ты в безопасности рядом со мной… Я хочу, чтобы ты осталась, но, возможно, тебе лучше держаться подальше. Я обняла его, уткнувшись в грудь. Через несколько секунд отпустила, отложила палочку на стол и обняла его снова. — Меди, — сдавленно произнёс Барти, и мне на щеку капнуло что-то горячее. Я подняла голову. Он стоял, зажмурившись, а по его щекам текли слёзы. Я не задумывалась о том, может ли он вообще плакать. Это был солёный поцелуй. Он прижал меня к себе как-то очень судорожно, сильно и резко. Как когда-то прижималась к нему я, потому что от этого дыра в моей груди зарастала. В ту ночь я опять осталась с ним. Он был ласковым и очень уязвимым. Я не подозревала, что он может быть таким, и это привязало меня ещё крепче. Я уже передумала отправляться домой на пасхальные каникулы, но все изменилось и мне пришлось ехать. Точнее, экстренно аппарировать. От Даллис прилетел говорящий Патронус, серебристый стриж, с известием, что моя мама находится в больнице Святого Мунго. Возраст, тяжёлая, полная боли и страхов жизнь повлияли на неё и она, подхватив зимнюю лихорадку, такую лёгкую и неопасную для более крепких волшебников, слегла настолько, что ей требовался постоянный уход и зелья. Перед дорогой мадам Помфри погладила меня по голове, и я еле сдержалась, чтобы не разрыдаться. Клэр, вызвавшаяся проводить меня до той зоны, где можно было аппарировать, молчала и неловко комкала в руках свою мантию. Порой она открывала рот, чтобы сказать что-то обнадеживающее, но замолкала, не находя нужных слов. — Это… удачи тебе. Пусть она выкарабкается, — не красноречивее Хагрида пожелала Клэр, обнимая меня на прощание. В больнице меня встретила Даллис, уставшая, с мешками под глазами. Её кудри спутались, а лимонная мантия была помятой. — Ты не спала? — спросила я, пока мы поднимались на третий этаж. — Нет. Мне разрешили быть с ней, хотя у меня дежурство. Ночью ей стало чуть лучше и она уснула, тогда я ушла отрабатывать. Утром опять поплохело, и я сразу побежала к ней, не успела переодеться. — Как она в целом? — Я… Я бы очень хотела тебя порадовать, но нечем, — сбившись, сообщила девушка. — У неё жар, иногда она не узнаёт меня, все время разговаривает с тобой, будто ты рядом и… просит передать привет Барти. Я вздрогнула. Даллис сжала мое запястье и заплакала. Мы вышли из лифта и она повела меня в палату, вытирая рукавом мантии бегущие слёзы. Мама выглядела такой старой и сухонькой, что я не сразу её узнала, но она словно почувствовала моё появление. — Меди, девочка моя… — её взгляд прояснился. — Давно ты здесь? — Я только пришла, мама, я… — я склонилась к ней. — Я стараюсь, солнышко, но я не смогу долго… — при каждом слове из её груди вырывались хрипы. — Не говори так, ты вылечишься, мы обязательно летом поедем на море. Помнишь, мы хотели? — я сдерживала плач нечеловеческой силой воли, а Даллис отошла к окну и отвернулась, её плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. — Я много пожила, девочка моя, — мама слабо улыбнулась. — И пусть у меня не всё было хорошо с твоим папой, но ты получилась такая замечательная… Ты обязательно должна быть счастливой. И мне всё равно, с кем ты, если этот человек тебя понимает и любит. — Даже если… — мои губы дёрнулись, и я чуть не сказала «он Пожиратель Смерти», но вовремя осеклась. — Даже если и так, — и мне вдруг показалось, что она поняла, что я хотела сказать. Её глаза вновь подёрнулись пеленой, и она забормотала что-то невразумительное, обращаясь, судя по всему, к моему отцу. На следующий день вечером её не стало. Я успела с ней попрощаться. Похороны пришлось организовывать мне самой, и я очень жалела, что со мной не мог Барти, чтобы взять на себя все хлопоты. От Даллис не было никакого толку — никто из её близких прежде не умирал, она была совершенно разбита и постоянно плакала. Я была суетливой и много говорила ни о чём. Кроме нас на похоронах присутствовали беременная Афина, несколько моих родственников и две мамины коллеги. Я похоронила мать рядом с отцом, в Годриковой Впадине, там, где она хотела. Её жизнь с отцом была тяжёлой, но покоиться она хотела рядом с ним. Я вернулась в Хогвартс сразу после того, как закончилась церемония прощания, оставив горюющих Даллис и Афину вместе. В первую же ночь после возвращения я пришла к Барти. — Почему такие люди, как мой отец, живут, а твои родители и моя мама умерли? — непонимающе, точно маленький ребёнок, спросил он. Он делал жуткие вещи, убивал, мучил, использовал тёмную магию, но когда смерть в очередной раз напомнила о своём существовании, забрав мою мать, которая всегда была к нему добра, он был растерян. Это напоминало ему о том, что магия не всесильна, и это пугало. — Я не знаю… не знаю. — Это нужно исправить, — подчиняясь своей безумной, изломанной логике, сказал Барти. — Мёртвых не воскресить. — Нет. Но живых можно убить. — он улыбнулся, и в этой улыбке не было ничего человеческого.